— Все не так просто. Даже если бы у меня не было надежды быть с человеком, которого я люблю, я все равно должен покинуть церковь, — признание этого было похоже на падение с огромной высоты. Он построил всю свою жизнь вокруг церкви, еще с того времени, когда был мальчиком. И теперь это закончилось.

— Когда вы были рукоположены, вы приняли обязательство жить в благодати.

— Все крещеные призваны к праведности и благодати.

— Опускаетесь до пустых фраз? Я был о вас лучшего мнения, отец Чарльз.

Упрек был справедливым. Чарльз склонил голову, признавая это. Сейчас больше чем когда-либо он должен быть честным и искренним.

— Мы принимаем наши обеты с верой в то, что наше целомудрие отражает целомудрие Иисуса Христа, что это позволяет нам следовать его путем, жить во Христе. Когда я влюбился, я должен был почувствовать, что отдалился от церкви. Отдалился от Бога. Но я почувствовал обратное.

— Нарушение обетов не может сделать вас ближе к Богу.

— Но сделало, — он не мог подобрать слов. — Я думал о таинствах, об их истинной природе. Каждое таинство — это знак благодати. Знак Божьей любви — видимый признак, через который Бог входит в нашу жизнь и делает нас ближе к себе. Любовь сделала это для меня. Чувствовать любовь к другому человеку — такое же истинное таинство, как и все остальные.

Монсеньор выпрямился.

— Вы знаете таинства, отец Чарльз. Ставить свою собственную жизнь в один ряд с ними — это богохульство.

— Да. Это богохульство. Но это также то, во что я верю. И это больше, чем все остальное подтверждает, что я не могу продолжать быть священником. Основные верования церкви больше не являются моими, — Чарльз глубоко вдохнул. — И на этом мое служение должно быть окончено.

***

Когда Эрик открыл дверь субботним утром, Чарльз наблюдал, как сонное выражение на его лице сменилась сначала замешательством, а затем внезапным пониманием. Возможно, это из-за чемодана, который Чарльз держал в руке, но вероятнее из-за того факта, что Чарльз теперь был одет в простую белую рубашку и серые брюки.

— Ты не на мессе, — в очевидном потрясении выпалил Эрик.

— Нет. И не похоже, что вернусь туда в ближайшее время, — все его тело ныло от усталости, и напряжение в груди, похоже, было болью его сердца, ставшей физической. — Я ушел. Отказался от сана священника.

Эрик за локоть втянул Чарльза внутрь и закрыл за ним дверь. Без сомнения, эта новость обрадовала его, но он только положил руки на плечи Чарльза и спросил:

— Ты в порядке?

Чарльз не мог говорить. Он отрицательно покачал головой, и слезы покатились по его лицу.

После этого они долго сидели на диване, Эрик обнимал его, позволяя восстановить самообладание, гладил его волосы, целовал его лоб. Чарльз хотел бы прийти к Эрику более радостно, но… лучше прийти честно, а в этот момент его душа страдала так сильно, как никогда раньше.

Когда он немного успокоился, все еще в объятиях Эрика, то сказал:

— Они не разрешат мне поддерживать контакты с Католической благотворительностью, с которой я работал последние два года. Даже в качестве волонтера. Если бы я просто признался в том, что переспал с тобой, они бы перевели меня в другой приход и забыли о том, что это вообще произошло. Но когда я сказал им правду, это было так, будто они хотят забыть меня.

— Все они?

— Кроме отца Джерома, — последнее, что он сделал этим утром, это обменял свою шляпу «Нью-Йорк Метс» на одну из шляп «Янкиз» отца Джерома. Они поклялись болеть за команды друг друга так же преданно, как за свои собственные… только если они не встретятся в Мировой серии — в этом случае клятва отменялась. — Но мне даже не разрешили оставить адрес в офисе, на случай если кто-то из прихожан захочет связаться со мной. Не будет никакого объяснения в газете. Только… сплетни и слухи. И надежда, что меня забудут.

— Звучит так, будто они делают это назло.

Чарльз хотел бы думать, что за этим стояли другие причины — стоящие выше заблуждений, но он больше не был уверен в этом.

— Я хотел отречься от сана, — сказал он несчастно. — Но быть полностью изгнанным из церкви — это тяжело.

Секунду спустя Эрик сжал его в объятиях.

— Ты ведь все еще можешь вернуться. Не так ли?

— Я принял решение. Это конец. Я не вернусь.

Эрик поцеловал его, так осторожно, будто думал, что Чарльз может сломаться. Но потом он оживился.

— Тебе нужен кофе.

— Кофе?

— Вообще-то тебе нужен бренди, но для него еще слишком рано, ты так не считаешь?

Так они оказались в маленькой закусочной, с кофе и оладьями. После волнений последних недель просто завтракать вместе было так обыденно, и в то же время, Чарльз понял, что именно это и было ему необходимо. Жизнь продолжалась, так или иначе.

— И что, это все? — спросил Эрик. — Твои связи с церковью разорваны?

— Более-менее. Вообще-то мое отречение от сана не освобождает меня от обета целомудрия, — Чарльз попытался скрыть улыбку, когда Эрик чуть не разлил свой кофе. — Я должен получить отдельное освобождение от него, о котором я уже попросил.

— Что-нибудь еще?

— Я продолжаю хранить «неизгладимую священную печать» в своей душе.

— Могу в это поверить, — сказал Эрик, и было похоже, что он действительно мог.

Чарльз продолжил:

— Я все еще могу совершать таинство Евхаристии, хоть я и не должен этого делать, — как будто он собирался бегать вокруг, случайным образом превращая хлеб в тело Христово. — Что более важно, я все еще могу исповедовать умирающих людей и даровать им отпущение грехов. Также я могу делать все, что позволено крещеным католикам, вроде крещения младенцев, находящихся под угрозой смерти. Но список того, чего я не могу, намного больше.

— Что будешь делать теперь? В смысле, чем собираешься заниматься? — Эрик наклонился к нему через стол. — Все, что у меня есть — твое. Ты знаешь это. Но ты также знаешь, что это не так уж много.

— Это невероятно щедрое предложение. Но я думаю, пришло время тратить семейные миллионы.

— Чарльз, будь серьезнее. Ты должен подумать об этом.

Эрик был так обеспокоен. Им все еще нужно было узнать так много друг о друге. Эта перспектива наполнила Чарльза медленно нарастающей радостью.

— Я собираюсь поехать в наш семейный особняк в Уэстчестере сегодня вечером. Ты можешь поехать со мной? Можем взять билеты на утренний поезд, или ты можешь хотя бы раз сказать, что заболел. Я бы очень хотел, чтобы ты поехал со мной.

— Я могу взять выходной, — сказал Эрик. — Твоя сестра… что мы ей скажем?

— Правду. Рейвен поймет и будет деликатна, — и Эрик перестанет так волноваться по поводу его финансового положения. — А потом мы подумаем о том, что я должен делать дальше.

— Ты придешь в офис социальной помощи иммигрантам во вторник. Так же, как и всегда. Я все еще его директор, и если я хочу, чтобы ты был там волонтером, то так и будет. Ты все еще нужен там, Чарльз. Ты столько всего еще должен сделать.

Чарльз кивнул, зная, что это было правдой. Он все еще может служить. Он все еще может молиться и наставлять. Близость к другому человеку, которую он познал благодаря любви к Эрику, будет только помогать ему в этом. Он продолжит попытки распознать призыв Бога.

Это был не конец его пути веры. Это было только начало.