Ночью Чарльз повторял письмо про себя, и хотя он помнил каждое слово, чувства его были уже не совсем такими же.
***
— А ты счастливчик, — сказал рядовой Каталина или просто Тони в тот день, когда Чарльз наконец присоединился к своему отряду. — Пять месяцев у нас ни одного погибшего, четыре — ни одного серьезно раненого. Мы выбили вьетконговцев отсюда. Подготовили все к твоему приезду.
Его язвительность не укрылась от Чарльза, но он никак не отреагировал. Он четко понимал разницу между своей собственной чистой формой и выцветшей одеждой Тони. Он задался вопросом, не блестят ли его ботинки. Тот факт, что он новоприбывший, не мог быть еще более очевидным. Они шли по неровной местности между сгрудившимися вокруг палатками и бараками под звуки «Land of a Thousand Dances», ревевшей из радиоприемника одного из солдат.
— Перестань навешивать ему, а? — другой рядовой пихнул Тони и близко не так сильно, как тот пихнул его в ответ.
— Я не люблю отказников, — сказал Тони. — И я не собираюсь извиняться за это. Скажи правду, Ксавьер. Ты поверил в Иисуса ровно тогда, когда лотерея выплюнула дату твоего рождения?
Чарльз решил не усложнять.
— Я был священником.
Видимо, это было достаточно неожиданно, чтобы осадить настрой Тони.
— Ты издеваешься надо мной.
Чарльз отрицательно покачал головой. В ответ Тони показал цепочки, которые носил на шее. Помимо военных жетонов там был медальон святого Христофора.
— Что значит был?
— Целомудрие оказалось не для меня.
Более дружелюбный второй рядовой прыснул от смеха.
— А он мне нравится! Откуда ты, Ксавьер?
— Нью-Йорк.
— Я тоже! Город или пригород? — ни один коренной житель Нью-Йорка не признавал, что было что-то между.
— Уэстчестер. Но несколько лет служил в приходе на Манхэттене.
— Бруклин тут! — рядовой протянул ему руку. — Армандо Муньоз.
— Чарльз Ксавьер, — Чарльз нахмурился. — Если это твое имя, то почему у тебя на шлеме написано «Дарвин»?
— Естественный отбор. Дошло? Все мы в итоге пишем что-то такое. Увидишь. Пойдем, мы поможем тебе устроиться.
Тони смотрел им вслед, когда они уходили. Его чувства больше не были тем простым презрением, которое он ощущал, когда Чарльз только приехал. Его заменило нечто более сложное, и все же не совсем незнакомое. Это было замешательство, а также предательство, которое чувствовали многие католики, когда сталкивались с бывшим священником.
«У нас есть койки, на самом деле просто раскладушки, по 20 штук в комнате. Каждый украшает место над своей койкой, как может. У большинства солдат это семейные фотографии, часто разбавленные разворотами из «Плейбоя». У нескольких — рекламные буклеты из автомагазинов с машинами или грузовиками, которые они надеются купить, когда вернутся домой. Они так молоды. Я повесил черепаху, которую нарисовала Джин, хотя больше никто не сможет понять, что это черепаха.
Пришлешь мне фотографию? Вряд ли я смогу повесить твое фото, но изображение тебя вместе с Рейвен и Джин будет всем миром для меня. И пришли еще рисунков Джин. Скажи ей, что я буду очень рад, если она нарисует тебя.
Завтра мы первый раз отправляемся на патрулирование. Предполагается, что Вьетконг практически вытеснен из этой области, но нам все равно придется прочесать холмы.
Я до сих пор не верю в то, что пойду на военное патрулирование. Все это выглядит как очень странный сон. Ты посмеешься и скажешь, что я слишком зациклен на своем внутреннем мире, если умудрился неделями тренироваться и совершить путешествие на другой конец мира, так и не осознав все это до конца. Наверное, ты будешь прав.
Но завтра сон закончится».
***
Чарльз всегда думал, что когда становишься сильнее, вес, который раньше казался тяжелым, становится легче. Это было не так. Рюкзак за его спиной все еще ощущался точно на свои 20 килограмм. Разница была лишь в том, что теперь он был способен нести его.
Они шли по лесу, поднимаясь и спускаясь по склонам, потея под весом рюкзаков и высматривая следы вражеской деятельности. Несмотря на обучение, Чарльз не мог понять, как они собираются увидеть какие-либо следы на грязной земле, покрытой толстым слоем опавших листьев, или растяжки среди бесконечных лиан. Не говоря о том, что вьетконговцы больше не должны находиться в этой области. Может быть, он не видит ничего, потому что видеть нечего?
И все же, это казалось неправильным.
— Прочешем все до хребта, — сказал капитан Банд, на чьем шлеме было написано «Рубило». — Проверяем и возвращаемся назад.
Каталина кивнул и повел их отряд дальше, вниз по наклонной земле. Деревья на склоне были менее толстыми, на землю просачивалось больше солнечного света. К этому времени нервное напряжение, с которым солдаты начали день, немного ослабло. Но Чарльз все еще мог ощущать тень этой эмоции… она увеличивалась, пронзала остро…
…и он увидел этот склон, этот холм, как будто с большой высоты, с хребта.
— За нами следят, — сказал он.
Это был первый раз за весь день, когда он заговорил. Все моментально уставились на него.
— Взялось ссыкло на нашу голову, — рявкнул Банд.
— Кто-то наблюдает за нами, — настаивал Чарльз. Он понимал, что не сможет объяснить им свой дар, но он должен был это сказать. — Оттуда.
Он постарался указать как можно точнее, но ни он, ни кто-либо еще не смог ничего разглядеть за мягко покачивающимися деревьями.
— Эй, мы все тут немного на нервах, — тихо сказал ему Муньоз.
— Я говорю правду.
— Шевелитесь, — раздраженно поторопил Каталина.
Отряд продолжил спускаться по склону, и Чарльзу не оставалось ничего другого, как последовать за ними. Он держался ближе к деревьям, максимально используя их тень, и надеялся, что следивший за ними всего лишь напуган — и он действительно ощущал страх, но не только его. Также он чувствовал решимость. Злость. Точность. Очертания одного из солдат как единственное, что имело значение…
Звук выстрела прорезал воздух. Один из солдат дернулся назад, его нога, казалось, взорвалась кровью. Он упал, выкрикивая проклятия.
Чарльз, как и весь остальной отряд, упал на землю. Ругань и догадки о местоположении снайпера наполнили воздух. Выстрелы возобновились. Но ничего из этого не имело значения. Кто-то был ранен, и Чарльз должен был выполнить свою работу.
Он пополз вперед на животе, используя склон как преимущество. Пули так быстро врезались в землю вокруг него, что листья, казалось, танцевали, взметаясь в воздух то тут, то там, как во время сильного дождя. Шум стрельбы эхом разлетался по долине, по его черепу, заглушая все остальное. Но он смог сфокусироваться на волнах боли, исходящих от раненого мужчины. Земля вокруг пострадавшей ноги уже стала черной от крови.
Когда Чарльз добрался до раненого солдата, то просунул руку под него и крикнул, перекрывая шум стрельбы:
— Ты должен помочь мне здоровой ногой. Отталкивайся вместе со мной, так сильно, как сможешь.
Подниматься обратно по склону — ползком, буксируя мужчину, который был практически мертвым весом, под огнем — было непросто. Чарльз подтягивался и полз так быстро, как только мог. И все же, ему показалось, что прошла вечность. Камни царапали его живот, пот стекал по коже, раненый мужчина корчился от боли.
И все же они добрались до места, где начинался подлесок. Хотя его руки трясло от адреналина, Чарльз выхватил жгут, перетянул верхнюю часть бедра и стал изучать рану…
…и в этот момент та четкая решимость, которую он ощущал, исчезла, как потухшая свеча.
— Прекратить огонь! — крикнул Банд. Единственным звуком в наступившей тишине было далекое шуршание веток. А затем Чарльз увидел упавшее вниз тело.
— Есть! — крикнул Каталина, последовали краткие поздравления. Желудок Чарльза скрутило, но он продолжал свою работу.
— Ксавьер, откуда, черт тебя дери, ты знал, что за нами следят? — наконец спросил Банд.
— Просто знал, — ответил Чарльз, не поднимая взгляда от своего пациента. Кровотечение замедлилось, но могла быть сломана кость. — Мы должны отнести его вниз.
