— Рейвен, я не могу! Я не знаю, что делать, — больше всего он хотел остаться один, пока не разберется во всем, что только что услышал.

Они посмотрели друг на друга, и в этом общем взгляде царило опустошение.

— Я знаю, что делать. Я должна уехать, — медленно сказала Рейвен.

— Что? — все происходило слишком быстро. Чарльз чувствовал себя так, словно весь мир перевернулся с ног на голову, а он висел, цепляясь одними кончиками пальцев. — Ты не должна уходить.

— Я должна, Чарльз. Ты меня не выгоняешь, я понимаю это. Возможно, для тебя… и для Джинни будет лучше… — ее голос дрогнул, — если я буду рядом, но я не могу. Дело во мне, понимаешь? Это то, что я должна сделать для себя.

— Ты… вернешься обратно в город?

— Сегодня я вернусь в свою квартиру. Завтра позвоню турагенту. А дальше — кто знает? — с горькой насмешкой молодой беззаботной девушки Рейвен отбросила назад волосы. — Я думаю, Сан-Франциско. Там происходят невероятные вещи. Я смогу сделать что-то значимое, вместо того, чтобы сидеть тут и смотреть на то, чего никогда не смогу получить.

Чарльз понимал, что если она уедет сегодня, то их отношения могут никогда больше не стать прежними. Но также он понимал и то, что у него нет права просить ее остаться. Раны, от которых страдала Рейвен, были не из тех, которые он мог вылечить.

Когда-то он считал, что может давать советы всем. Что может выслушать любую исповедь беспристрастно и сострадательно. Сейчас его сердце бешено колотилось, а злость копилась внутри, не находя выхода, и Чарльз понимал, каким глупым гордецом он был.

Рейвен сказала ему жестокую правду, которую он должен был помнить: у всех нас есть пределы.

Когда она уходила, Чарльз все же заставил себя сказать:

— Я люблю тебя, — ее пораженный взгляд встретился с его, и он добавил: — Это важнее, чем все остальное.

— Надеюсь на это, — сказала Рейвен, закрывая за собой дверь.

***

Эрик проклинал себя, носился по дому, не в силах поверить, что Рейвен может просто так уйти, едва попрощавшись с Джин. По крайней мере, в первый день. А затем он, видимо, решил не вспоминать о Рейвен вообще.

После некоторых раздумий Чарльз решил на время отложить этот вопрос. Рейвен была права — он не мог контролировать их отношения с Эриком. Помирятся они или нет, когда это произойдет — все это его не касалось.

Но иногда он видел, как на Эрика падала тень потери первого за многие годы близкого друга помимо Чарльза и той преданности, которую они чувствовали друг к другу. Может быть, их связь и была для Эрика чисто платонической, но она, тем не менее, была достаточно сильной.

— Я чувствую себя ужасно, обижаясь на это, — заметил Чарльз, сидя в библиотеке несколько дней спустя. — У Эрика должны быть другие друзья. Я ненавижу то, какими изолированными сделал нас такой образ жизни. Но когда я вижу, как сильно он скучает по Рейвен, это огорчает меня.

— Ты был бы святым, если бы не ревновал, — отец Джером отпил свой кофе. — Но ты не должен позволить своей ревности управлять тобой.

— Я все время думаю о том, что если бы я умер… они в конце концов были бы вместе. Со временем Эрик увидел бы в Рейвен то, что она видит в нем. Может, я и не могу знать это наверняка, но выглядит очень вероятно. И я был так близок к смерти. Как будто всего один шаг, один вдох отделял их от того, чтобы вместе воспитывать Джин в этом доме.

— Почему это так тебя беспокоит?

— Потому что это то, чего бы я хотел в случае моей смерти, — прошептал Чарльз. — Когда я писал то, что считал своим последним письмом, и сказал Рейвен, что желаю ей счастья, я думал именно об этом. Я хотел этого для них с Эриком и для Джин. И теперь эта мысль преследует меня. Может, это напоминает мне о том, как близко я подошел к смерти, настолько близко, что был готов отказаться от того, что теперь никогда не отдам.

Отец Джером кивнул, понимая, но не осуждая.

— Все это время. Она любила его все это время. Как я мог не замечать этого?

— Почему это ухудшает все для тебя? То, что ее чувства к Эрику появились так давно?

— Просто ухудшает, и все, — этого было совершенно недостаточно, Чарльз понимал это. Он заставил себя копнуть глубже. — Потому что это заставляет меня чувствовать себя странно, вспоминая тот день, когда я попросил ее помочь Эрику растить Джин в мое отсутствие. Как будто я… отдал их ей.

— И она приняла их.

— …Да.

— Понимая, что любит Эрика, но он не любит ее. После стольких лет бегства в попытке защитить себя и вас обоих, она взяла на себя эту ответственность.

— Без колебаний, — слишком поздно Чарльз понял, какой бездумно жестокой была его просьба. Он просил Рейвен выдержать больше года неразделенной любви, жить в оболочке той жизни, которую она действительно хотела. И все это время она не переставала бороться со своими собственными чувствами. Она сказала Эрику правду, только пытаясь защитить Чарльза от того, что могла бы сделать. Несмотря на окружающее ее искушение, Рейвен не предала его. — Я сижу здесь, пытаясь понять, как мне простить ее, но, похоже, это я должен просить прощения.

— Возможно, вы оба почувствуете себя лучше, если извинитесь, — отец Джером похлопал Чарльза по плечу. — Хотя для меня очевидно, что вам просто нужно понять друг друга. Ни один из вас не сделал ничего дурного.

— И все же мы причинили друг другу боль, — Чарльз вздохнул. — Я просто хочу увидеть ее, — но это бы значило, что она вернется домой. Готов ли он был к тому, что Эрик тоже будет рад снова увидеть ее?

— Дай ей время. И себе тоже. Говорят, время лечит все раны. Это самая огромная ложь, которую я слышал, но это может помочь, когда ничего другого не остается.

Чарльз кивнул:

— Я бы хотел увидеться с вами, когда в следующий раз буду в городе. Есть… так много всего помимо этого, что бы я хотел обсудить. Я хотел бы прийти на исповедь, если монсеньор не будет возражать.

— Конечно, — рука отца Джерома легла на плечо Чарльза. — Тебя что-то тревожит? Мы слышали все эти истории по поводу войны…

— Нет. В смысле, да. Но меня тревожит не только то, что произошло там. Но также… — Чарльз тщательно обдумал следующие слова, — пределы моего собственного сострадания. Не говоря уже о пределах моего понимания.

— Я предупреждаю тебя, дитя, исследование собственного невежества — это преследование длиною в жизнь.

— Могу в это поверить, — рассмеялся Чарльз.

— Я бы тоже хотел поговорить с тобой. Несколько молодых мужчин вернулись из Вьетнама, и это давит на них. Эта война отличается от всех других, известных нам. Разговор с тобой помог бы мне лучше понять их и помочь им.

Чарльз вспомнил Тони Каталину и тот урок, который он ему преподал: в этом мире для него все еще остались пути служить воле Господа.

— Я согласен.

— Было приятно повидаться с тобой, мой друг, — отец Джером усмехнулся. — Особенно теперь, когда ты одет должным образом — для разнообразия.

— В данных обстоятельствах это меньшее, чем я могу отблагодарить вас, — Чарльз потрогал края шляпы «Нью-Йорк Янкиз». — Вы и понятия не имеете, что сделали для меня. И для Эрика. Мы никогда этого не забудем.

Отец Джером пожал плечами.

— В следующий раз, когда я приду, отцу Эрику лучше не быть в парке с мисс Джин. У меня есть для него предложение.

— Предложение?

— Ходят слухи, что монсеньор собирается на пенсию, и, возможно, Эрик должен занять его место. В конце концов, нам нужен священник с опытом.

***

Старинные ванные с медными ножками были прекрасны, но Чарльзу было тяжело забираться в них теперь, когда его нога была в таком состоянии. Возможно, они в конце концов заменят одну из них на что-то более скучное, но более полезное. Сейчас же Чарльз наслаждался возможностью опереться обнаженным телом об Эрика, прежде чем опуститься в воду.

— Ох, это здорово, — вздохнул он, распрямляя ногу.

— Да, — с усмешкой согласился Эрик. — Я соскучился по тому, чтобы видеть тебя раздетым.

До сих пор флирт был почти пределом их близости — Чарльз вряд ли был в форме для чего-то большего, но он так соскучился по Эрику. Может, они могут хотя бы… быть немного ближе. Он посмотрел на Эрика через плечо. — Мне кажется, в этой ванне раньше хватало места для двоих.