Он вернулся домой. Худшее позади. Чарльзу нужно было узнать это, прежде чем он сможет по-настоящему отдохнуть.

Когда он проснулся, Эрик уже ушел. Должно быть, медсестры прогнали его в такое позднее время — скорее всего, было уже за полночь. Чарльз знал, что ему только что ввели обезболивающее — он не чувствовал себя хорошо, но и не чувствовал боли. Казалось, что он парит над кроватью или даже над собственным телом. И все же он чувствовал себя в большей степени собой, чем за все время с момента ранения.

К нему вернулась способность молиться, или, вернее, он нашел ее внутри себя — там, где она и была всегда, просто он на какое-то время потерял ее.

«Благодарю Тебя за то, что вернул Эрика ко мне, — молился Чарльз. — Благодарю Тебя за отца Джерома и его доброту. Благодарю Тебя, что показал мне то, что наша любовь сильнее, чем отчаяние, что она переживет даже смерть».

Чарльз чувствовал себя так, будто стоит перед лицом Господа, будто он обнажен перед Ним во всей своей слабости, сомнениях и человечности. Наконец он смог положиться на волю Господа — более полно, чем когда-либо раньше. Он принял и отпустил все — то, чего стыдился, и то, чем гордился. И он полностью, окончательно обрел мир.

«Благодарю Тебя за каждый момент».

В последующие дни лихорадка вернулась, но Чарльз просто позволил ей гореть внутри. Он спал глубоко и крепко. Прошло не меньше недели, прежде чем он смог связно говорить с Рейвен. Намного больше времени понадобилось на то, чтобы доктора перестали хмуриться, глядя на его показатели. В течение всего этого времени боль не прекращалась, но переносить ее стало легче. И все же, только когда один из докторов наконец улыбнулся, Чарльз понял, что будет жить.

***

Удивительно, но борьба с сепсисом была недостаточной причиной, чтобы Чарльз получил медицинское освобождение от своих военных обязанностей. Его просто какое-то время будут лечить, а затем снова отправят во Вьетнам. Ранение ноги, однако, было совсем другой историей. Так как его колено не функционировало в полном объеме, он больше не мог служить и в начале октября был с честью уволен. Это должно было произойти позже, но Рейвен настаивала на частном лечении, а Чарльз аргументировал тем, что нелепо ему занимать место, так необходимое солдатам, которые не могут позволить себе персонального доктора.

Лучшее медицинское обслуживание было той роскошью, которую Чарльз готов был принять. Тем не менее, он не смог удержаться от насмешки, когда увидел транспорт, который должен был отвезти их обратно в Нью-Йорк.

— Частный самолет? Рейвен, серьезно?

— Чарльз, пожалуйста, расслабься и просто… побудь богатым, хотя бы раз в жизни, — она нахмурилась, поднимаясь по трапу.

— Слушайся даму, — сказал Эрик. Он стоял на шоссе позади инвалидного кресла Чарльза, его короткие волосы трепал ветер. Чарльзу казалось, что цвета еще никогда не были такими яркими — румянец на щеках Эрика, чернота его солнечных очков и водолазки, яркость бледно-голубого неба. — И посмотри — мы нашли оправдание тому, чтобы я мог касаться тебя на публике.

— Давай не будем тратить этот шанс впустую, — усмехнулся Чарльз.

Эрик осторожно поднял его на руки и поднялся по ступенькам. Хоть Чарльзу все еще было очень больно, это стоило того, чтобы положить голову на плечо Эрика на виду у всего мира.

Интерьер самолета был сплошь из отполированного дерева и бледной кожи. Больничная кровать была установлена с одной стороны, и его новая медсестра помогла Эрику устроить его поудобнее. Чарльз с нетерпением осмотрелся, пока наконец не заметил маленькое личико, выглядывающее из-за одного из вращающихся стульев.

— Джин? — теперь он ее чувствовал — ее душу, саму суть его дочери, — повзрослевшую, и, в то же время, почти не изменившуюся.

Она сильнее высунулась из-за стула, но все еще держалась на расстоянии.

— Милая.

«Помни, — подумал Чарльз, — тебя не было так долго».

— Я скучал по тебе.

В одно мгновение память, казалось, вернулась к ней, вся разом, и ее маленькое лицо просияло.

— Папочка!

Но вместо того, чтобы побежать к нему, она осторожно подошла к больничной кровати и только после того, как он протянул руку, вскарабкалась к нему. Эрик подошел ближе, готовый вмешаться, но Джин была с другой стороны от все еще заживающей раны Чарльза и не прикасалась руками к его бинтам. Она вела себя так, словно точно знала, где ему было больно. Чарльз хотел бы крепче прижать ее к себе, но было достаточно и просто снова обнять ее одной рукой.

Эрик отошел назад, успокоенный. Затем он встретился взглядом с Рейвен и…

Дискомфорт. Замешательство. Стыд. Эмоции вибрировали между ними так сильно, что Чарльз почти задохнулся. Он взглядом изучал их лица и ничего не находил, потому что они так сильно хотели, чтобы ничего не было заметно — ни ему, ни друг другу.

«Верь», — сказал себе Чарльз и с усилием отвел взгляд.

— Не грусти. С нами все хорошо, — сказала Джин.

— Я знаю. Потому что ты снова здесь, со мной, — Чарльз прижал ее ближе и поцеловал рыжие волосы. — Спасибо за все те рисунки, которые ты мне отправляла.

— Твой друг прислал их обратно.

— Армандо? — замечательный человек. Чарльз решил, что напишет ему и пригласит в гости, когда он вернется в Нью-Йорк. Его срок службы должен закончиться к Рождеству.

— Они пришли в большом конверте, — Джин руками показала размер конверта, который, очевидно, впечатлил ее. — Мы повесили их в твоей комнате.

Он будет спать под ними, в точности как во Вьетнаме. Чарльз понял, что ему нравится эта мысль.

Эрик и Рейвен часто разговаривали с ним во время долгой поездки — проверяли, как он себя чувствует, суетились вокруг него. Но они ни разу не заговорили друг с другом.

***

Когда поздней ночью они вернулись в свою комнату, одну из стен которой теперь украшала коллекция рисунков Джин, Эрик спросил:

— Ты уверен, что готов?

— Нет. Но я хочу попробовать.

Чарльз поднялся и попытался дойти от кровати до ванной комнаты. У него получалось, но хромота была настолько сильной, что приходилось бороться за то, чтобы удерживать себя в вертикальном положении. Боль ежесекундно пронзала его колено. И все же, он преодолел эту дистанцию. Чарльз дошел до ванной комнаты, чувствуя себя победителем, но затем обернулся и увидел, что Эрик пытается сморгнуть слезы.

— Так плохо будет не всегда, — сказал Чарльз. — Вот увидишь.

— Это я должен утешать тебя, — ответил Эрик хрипло. — Недостаточно того, что ты чуть не умер…

— Ничего подобного. Некоторые вернувшиеся из Вьетнама никогда не смогут снова ходить, а некоторые и вовсе не вернулись. Я один из тех, кому повезло, — он сделал еще несколько шатких шагов. — Это немного исправится реабилитацией. А если нет — что ж, я всегда считал, что ходить с тростью достаточно стильно.

Каким-то образом Чарльзу удалось заставить Эрика улыбнуться.

— Ты бы хорошо выглядел.

В особняке стояла тишина, все кроме них спали. После месяцев, проведенных в бараках и окопах, богатство собственного дома казалось Чарльзу практически абсурдным. Тем не менее, он не мог дождаться, когда снова ляжет в свою огромную мягкую кровать рядом с Эриком.

Конечно, тому придется встать достаточно рано, чтобы медсестра не увидела их…

— Сможешь сам вернуться? — Эрик нахмурился. — Или тебе нужна моя помощь?

— Нет, — Чарльз отодвинул в сторону свою нерешительность. Сейчас, перед тем как они проведут вместе хотя бы одну ночь, настало время поговорить. Это не должно превратиться в дистанцию между ними. — Эрик, что произошло между тобой и Рейвен?

Эрик встретился взглядом с Чарльзом, шокированный, но только в первое мгновение.

— Твой дар, — сказал он.

— Просто скажи мне правду, — Чарльз заставил себя быть готовым к чему угодно, понять и принять все, что бы он ни услышал.

Эрик поднялся с кровати, открыл рот, закрыл его, затем попытался снова.

— Ничего не произошло. Я имею в виду — ничего такого, о чем бы я… не догадывался.