Появилась вторая повозка, ничуть не похожая на первую. Деревянная отделка по бокам была отполирована до блеска, колеса укреплены железными ободами, и везла ее не одна, а четыре лошади в упряжи из выделанной кожи. Экипаж остановился по другую сторону просеки, ступеньки опустились, и оттуда тоже вышел десяток детей, совсем не похожих на первых, с чистыми лицами и в нарядной одежде. Подобно двум командам из разных миров, случайно встретившимся в одной игре, они внимательно разглядывали друг друга. Сэр Роберт указал сначала на первую повозку, а затем на вторую, призывая каждую группу перейти на противоположную сторону дороги. Дети поняли указание и его очевидную цель, хотя ни один из них и представить не мог глубинного смысла подмены.

Эта миссия совершалась тайком от посторонних. Кучер повозки сражался за сэра Роберта Оксенбриджа еще во Франции и во всем доверял своему бывшему капитану, тем не менее ему еще никогда не доводилось слышать от детей подобные речи, в которых то и дело мелькали сложные числа и чужестранные слова. Они даже обсуждали, как устроены небеса! Кучер крестился, не зная, что думать о новых подопечных, несут ли они проклятие или благословение.

Скакавший рядом сэр Роберт подметил и этот жест, и его неоднозначный смысл. Он продолжал считать благом всех детей, за исключением мальчика с пристрастием к хирургии, Мастера Малиса, – вот уж у кого безрадостный взгляд.

Они спустились к краю долины, и Оксенбридж указал куда-то вдаль и вниз. В небо поднимался столб дыма из одной-единственной трубы.

– Это – дым небедного двора, – сказал он, – из самого высокого дымохода поместья Ротервирд. Туда мы и направляемся.

Он улыбнулся кучеру. Можно ли вообразить более изящное предательство?

– Полагаю, условия стандартные?

Человек, изредка предлагавший ей работу, почти никогда не отвечал прямо. Ее тонкие пальцы непроизвольно постукивали по крышке стола.

– На этот раз работать придется подольше и подальше, чем обычно.

– Сроки значения не имеют, – ответила актриса. – Для женщин моего возраста больше никто не пишет главных ролей.

Она по-прежнему испытывала к нему отвращение – к неестественно бледному цвету его кожи, беспощадным глазам, – но имелись здесь и свои плюсы, и дело было не только в деньгах. Благодаря этому человеку ей уже посчастливилось пожить на яхте, которую трудно описать иначе как «плавающий в Южно-Китайском море особняк», побывать в шале в Доломитовых Альпах и во флорентийском палаццо. Вся эта роскошь принадлежала ему, и она слышала и о другой подобной недвижимости. Ее внимание привлекла вторая часть фразы.

– Вы сказали «подальше»?

– И значительно, но все равно в пределах Англии.

Она почувствовала легкий укол разочарования, но сдержалась, удивленная резкостью его ответа и тем фактом, что в Англии еще существуют по-настоящему далекие уголки.

– От вас требуется вести себя сдержанно. И производить нужное впечатление на местных. Только и всего.

Актриса улыбнулась. Она умела производить впечатление – природный дар.

– Все то же, и роль, и костюмы?

– Само собой.

На этом месте собеседование, как правило, подходило к концу, но в этот раз она все же не смогла подавить любопытство:

– А где именно в Англии?

– В Ротервирде.

В ее взгляде мелькнуло изумление.

– Но ведь местные к себе никого не пускают. Они живут отдельно, они другие.

– Видимо, я являюсь исключением.

– Исключением являются ваши деньги.

– Тоже правда – наемные стекольщики, реставраторы по дереву, укладчики и штукатуры влетели мне в копеечку. Приготовьтесь играть хозяйку елизаветинского поместья. – Он поднялся, прежде чем продолжить, сделав жест, означающий «больше никаких вопросов». – И еще одна деталь – сумеете изобразить материнский инстинкт?

«Изобразить материнский инстинкт» – его манера выражаться наводила на неприятные размышления. Актриса кивнула, прекрасно понимая, что ее красота не производит на него никакого впечатления. Их общение всегда оставалось чисто деловым.

Он сжал ее ладонь своей холодной рукой – запястье птичье, зато хватка железная.

– Тогда договорились, – заключил он, передавая ей чек с авансом – колоссальной суммой за то, чтобы играть на публике жену, которой он никогда не имел в действительности.

Мальчик стоял на выходе из станции Воксхолл, повернувшись лицом к мосту, ведущему через мозаику автодорожных полос, пешеходных светофоров и автобусных остановок. Стоял жуткий холод, и в 6.20 утра было еще темно. По идее, он пришел вовремя. Он коснулся пальцами лежащего в кармане складного ножа. Если клиент окажется каким-нибудь извращенцем, ему придется за это дорого заплатить.

Не удостоив вниманием подземный переход, мальчик принялся перепрыгивать через ограждения. Молодой полицейский, которого насторожил его потрепанный вид, двинулся к нему. Заметив выпуклость в кармане его куртки, полицейский подумал было, не задержать ли мальчишку, но в конце концов решил не связываться с ним. Он находился за пределами своей юрисдикции, к тому же один.

Нарисованный от руки план указал мальчику путь в направлении речного квартала к западу от моста; инструкции предписывали ему «нажать П» на двери дома, добравшись до места назначения. Мальчик огляделся – богато, богаче некуда. Он опасался, что «П» будет означать парковку, а у него не было ни малейшего желания забираться в машину к незнакомцу, но эту «П» он обнаружил в стройном ряду серебристых кнопок. Страх сменился приятным волнением. Он нюхом почуял выгоду. На него обратил внимание какой-то богач. Возможно, общество считало его жертвой обстоятельств, но на самом деле он никогда не был жертвой. Плохая репутация давала свои преимущества: вот и сейчас очередной тупица решил его облагодетельствовать.

Он нажал на кнопку и услышал плавный голос из решетки динамика: «Направляйся к лифту. Когда дойдешь, еще раз нажми “П”».

Дверь со щелчком открылась. Там, где мальчик вырос, лифты были редкостью, а те, что имелись, уж точно никогда не работали. В лифтах назначали встречи, заключали сделки и рисовали граффити. Этот лифт был застелен ковром с ворсом по щиколотку и украшен фигурными зеркалами. Лифт бесшумно поднимался вверх, и, если бы не зажигающиеся и гаснущие кнопки с номерами, было бы невозможно ощутить, что он куда-то едет.

Наконец мальчик вышел в лобби и ахнул от захватывающего дух вида за окном: тусклый солнечный свет играл на речной глади среди просыпающегося перед ним города. Теперь на улицах появилось больше машин, изредка попадались велосипедисты. Над столом на уровне глаз висела картина с изображением той же реки, залитой вечерним светом, с небольшой надписью на медной пластинке: «Моне, 1901». Чуть ниже картины на мальчика в упор глядела бронзовая лягушка.

Он не ошибся в своих подозрениях. За ним следили. В другом помещении над телескопом склонился мужчина с кожей бледной, почти как у альбиноса, коротко стриженными серебристыми волосами и высоким лбом. Лицо его избороздили тонкие морщинки, будто его обработали каким-то редким антивозрастным средством. Еще у незнакомца были длинные, почти как у скелета, руки и ногти с маникюром. Индийского стиля пиджак, темные брюки и шелковая рубашка с открытым воротом соответствовали непринужденной элегантности всего пентхауза. Мальчик не догадывался о том, что хозяин лично подбирал картины и мебель, поскольку с неодобрением относился к богачам, которые обращались к консультантам, когда требовалось проявить хороший вкус.

Мужчина протер линзу телескопа, закрыл ее футляром и повернулся к камерам внутреннего наблюдения. Мальчик, конечно, сущий варвар, но его осанка и лицо вселяли надежду. Незнакомец нажал на кнопку внутренней связи:

– Проведите его сюда. И заберите нож.

Охранник выполнил приказание, и мальчик особенно не сопротивлялся: он знал, когда не стоит с кем-то связываться. Его проводили в офис, где на стеклянном столе выстроилась шеренга компьютеров. Рядом с современным оборудованием виднелись старинные предметы и картины, которые не говорили мальчику ни о чем, лишь об очевидном богатстве. Увидев его, хозяин вскочил с кресла, и мальчик тут же изменил свое мнение: этот человек уж точно не занимался благотворительностью. Губы незнакомца искривились в бессердечной ухмылке.