Сэр Веронал говорил с таким запалом, что мальчик тоже оживился. Должно быть, камешки редкие и весьма ценные, если так подействовали на него.

– Сейчас разобью окно.

– Погоди, погоди… – Сэр Веронал хлестнул мальчишку тыльной стороной ладони по щеке. – Ты должен ждать указаний, а не придумывать собственные.

И в первый раз в жизни мальчик смолчал на обиду.

– Какой номер у этого магазина?

Мальчик сбегал в одну сторону, затем в другую, и нашел:

– Двадцать два, Голден Мин. «Безделушки и мелочи».

– Мелочи… – протянул сэр Веронал. – Может, и мелочи, может быть. А теперь… марш домой.

Для вида между спальнями актрисы и сэра Веронала имелась общая дверь, однако сам он никогда этой дверью не пользовался, впрочем, и она не испытывала большого соблазна. Может быть, деньги и власть порой добавляют их обладателям сексуальной привлекательности, но не в тех случаях, когда их окутывает столь леденящий холод. Отсутствие привязанности со стороны актрисы тревожило сэра Веронала, но не потому, что он желал ее благосклонности, а оттого, что к ней в доверие могли втереться другие и таким образом вызвать ее на откровенность.

В качестве леди Сликстоун она посещала деловые обеды, приемы и торжества по случаю заключения договоров. Она беседовала с его гостями об искусстве, на общие политические темы, о всевозможных мелочах, но никогда не пыталась выспрашивать ни о чем существенном. Она всегда следила за тем, чтобы выглядеть согласно отведенной роли – роли жены посла. Конечно, работа скучная и ограниченная, но какая-никакая работа.

И только в этом странном городке с резными мезонинами, башнями и бесшумным уличным движением актриса заметила в сэре Веронале перемену – у него появилась свежая энергия, но вместе с ней и острое чувство неудовлетворенности и, что особенно бросилось ей в глаза, какое-то подростковое отсутствие веры в себя. Она пришла к выводу, что, несмотря на щедрые инвестиции, сэр Веронал еще не до конца понял, зачем сюда приехал.

К первым морозам перед домом закончили высаживать сад. Весной останется лишь добавить к нему легкие штрихи. Она наблюдала за тем, как ее мнимые муж и сын идут к дому через лужайку, огни в ее спальне были погашены, и она выглядывала из-за шторы. По походке сэра Веронала актриса догадалась, что произошло нечто особенное.

Она ощутила опасный, но вместе с тем воодушевляющий импульс: ей захотелось выяснить, что случилось. Переодевшись в темноте, актриса открыла окно и скользнула вниз по сточной трубе. У нее имелся ключ от задней калитки, а камеры наблюдения еще не успели подключить. Две пары следов, будто начертанные зеленым карандашом на блестящей белой бумаге, привели ее к Голден Мин и магазину «Безделушки и мелочи». Ее охватило радостное волнение, эйфория импровизации вне сценария.

Она вернулась, почти ничего не узнав, но оставаясь заинтригованной. Что-то в этом магазинчике эксцентричной ерунды привлекло внимание сэра Веронала. Она решила держать нос по ветру и уши востро. Возможно, Ротервирд в состоянии изменить ее роль? Если характер сэра Веронала наливался жизнью под влиянием города, то почему то же самое не могло произойти и с ней?

На следующую ночь снова пошел снег, а Облонг ужинал с Фангином. Несмотря на то что их представили по именам, Облонг продолжал называть того Фангином, и наоборот: таковы были порядки Ротервирда. Фангин настоял на том, чтобы его жену звали Бомбер; то ли из-за ее выдающихся форм, то ли из-за привычки высказываться без обиняков – Облонг решил не спрашивать, не желая показаться бестактным. Ее кожа была белой, точно мука, а волосы угольно-черными. Чтобы подчеркнуть контраст, она красила губы ярко-красной помадой. Благодаря большим ярким глазам и простому, хоть и воинственному характеру она сразу же вызывала теплые чувства, даже несмотря на устрашающий эффект палитры своего макияжа. Бомбер обладала даром выводить людей на чистую воду.

– Чертовски хорошее ризотто, Бомбер, – пробасил Фангин, разделавшись со своей порцией намного раньше жены и гостя. – Бомбер преподавала кулинарию, но ее уволили вместе со мной, за «поощрение» Фласка в его «исследованиях», что является абсолютной ложью.

Учитывая, что Фангин отдал ему записную книжку Фласка, Облонг скептически отнесся к последнему утверждению, но, боясь, что для чужака эта почва может оказаться слишком зыбкой, благоразумно переключился на другую тему:

– В городе полным-полно умных людей. И мне не очень понятно, почему вы выбрали мэром мистера Сноркела. Он же натуральный…

– …змей? – продолжил его мысль Фангин.

– Да, жаба еще та, – вставила Бомбер. – Гребет миллионы. Когда познакомитесь с его женой, сами поймете почему.

Фангин начал мерить комнату шагами.

– Хороший вопрос. Не уверен, что мы его вообще когда-нибудь выбирали. Он как бы просто сам нарисовался, точно так же, как и его отец, и дед до него.

– Но мы и правда могли бы его переизбрать, и я никак не пойму, почему мы этого еще не сделали.

Прежде чем продолжить, Фангин принял высказывание Бомбер во внимание.

– Его должность предусматривает мелкие хозяйственные обязанности: вывоз мусора, подача воды, чистка тротуаров, к тому же мы все считаем себя такими умниками, что никогда не смогли бы согласиться с мнением другого.

– Ты упустил кое-что поважнее, – заметила Бомбер. – Сноркел охраняет нас от прошлого. Наша независимость зиждется на отказе изучать былое. Сноркел знает, как это непросто. Он разрешает проводить традиционные фестивали, но следит за теми, кто пытается заглянуть поглубже.

– Такими, как Фласк, – произнес Облонг.

– Да, вроде него, – кивнула Бомбер, при этом погрозив мужу пальцем. Осмелев от ее откровенности, Облонг выпалил, прежде чем пожалел об этом:

– Но если это так опасно, зачем вручать мне его записную книжку?

– Ты – натуральный идиот, Годфри Фангин! – воскликнула Бомбер. – Ты нас всех подведешь под монастырь. Сначала довел до увольнения Фласка, потом себя, потом меня, а теперь и его.

– Я – биолог, – запротестовал Фангин. – Я хочу знать, почему мы такие, какие есть. Почему у нас столько одаренных людей? Почему мы – единственные в Англии – имеем полное самоуправление?

Бомбер переключилась на Облонга:

– Если у вас есть хоть что-нибудь в голове, вы уничтожите эту записную книжку.

После этого беседа перешла к более обыденным темам и так протекала до тех пор, пока Облонг не попрощался и не отправился домой. Под свежим слоем снега башни казались неприступными: точно пальцы с белыми ногтями, они торчали, направленные в небо, а подоконники напоминали их костяшки. На узкой, но нехарактерно прямой улице Лост Акр Лейн его охватило ребяческое желание: он просто должен слепить и бросить снежок.

Он смял горсть свежего снега в комок, запустил его в уличный знак и промахнулся. Нагнулся было, чтобы слепить еще один, но услышал легкий стук на крыше у себя за спиной. Он медленно выпрямился, но на Лост Акр Лейн не было никого, ни с одной, ни с другой стороны улицы. Облонг дошел до следующего узкого переулка – Гроуввей, – оказавшегося таким же пустым. За этим последовал еще один легкий стук и хруст, и снова над головой.

Он испугался, что какой-нибудь озорной ребенок в снегопад скачет по крышам и это может кончится тем, что ему придется изображать из себя спасателя, карабкаясь по скользкой черепице. Он крикнул «эй!» сначала в одну, а потом в другую сторону, и, к вящему изумлению, заметил над крышами тонкий шест, который переставляла меж наклонных черепиц такая же тонкая фигурка. Шест сгибался чуть ли не вдвое, а затем нереально медленно расправлялся снова. Сотканная из воздуха, фигурка казалась воплощением грации, и, похоже, она перелетала с крыши на крышу прямо у Облонга над головой. Лицо ее скрывалось под балаклавой.

– Эй, поосторожнее там! – прокричал Облонг.

Фигурка отпрыгнула назад, воздух прорезал меткий снежок, который шлепнулся прямо в лоб Облонгу. Дело довершили последствия вечерних посиделок и врожденная неуклюжесть: Облонг тяжело завалился на спину. К тому времени, когда он снова поднялся на ноги, прыгуна с шестом уже и след простыл.