Словно в полусне одолевали капитана эти мысли, когда вдруг прогремел взрыв фугасного снаряда. Яковлев вздрогнул всем телом и выхватил пистолет.

– Ложись! – услышал он команду Орбита. – Всем отползать назад!

Рядом раздалась автоматная очередь. Следовавшие за танками бронетранспортёры развернулись и дали несколько залпов в сторону отряда. В сумерках удалось незаметно скрыться в лесу. Оставаться здесь на ночь было опасно: враг не просто рядом, а идёт след в след. И кто может отрицать, что они не окажутся в окружении?

Орбит разбил батальон на группы. Из каждой попросил выйти по добровольцу, согласных на разведку. Спросил, откуда родом, из села или города. Тех, кто оказался деревенским, оставил при себе, городским приказал вернуться в свои группы. Этот его поступок озадачил Яковлева, он стал раздумывать над его решением и только утром, когда измученные, измотанные бездорожьем и голодом бойцы свалились на сырую землю, спросил:

– Почему забраковал городских?

– Всё просто: сельские непривычны куличным фонарям, к электрическому свету, у них, как у волков, хорошо развито «ночное» зрение. А для разведчика это немаловажно.

Шёл седьмой день войны… Разведчик, переодетый во всё деревенское, догнал группу беженцев, спросил старика:

– Случайно, не из Минска?

– Нет, из села в хутор перебираюсь. В городе делать нечего, там хозяйничают немцы. Сам-то откель будешь?

– Приезжий я, из Смоленска.

– Так быстрее уноси ноги, фрицы хватают всех без разбора, в особенности окруженцев. Никакие документы им не указ. – Помолчав немного, добавил: – Днём на дорогу не высовывайся, лесом иди. Встретишь партизан или кого из военных – просись к ним, они помогут, ежели нужным им человеком окажешься.

– А местных трогают?

– Не то слово – страшный суд чинят. Хутор мой сожгли, девок на работы в Неметчину угнали.

Разведчик вернулся, доложил майору обо всём, что говорил ему старик.

– Как стемнеет, двинемся дальше, – заключил Орбит.

– Голод замучил, товарищ полковник, пупок к позвоночнику прирос. От сухого пайка и крохи не осталось.

В пути настигли ещё один разрозненный батальон, командир – бывший пограничник. Вместе заняли выгодную позицию, приготовились к бою. Ждали, что немчура вот-вот двинет в атаку. Но фрицы не пошли, а открыли огонь из миномётов. Никто, даже командиры не знали, что это за оружие. Удар был неожиданный, потому и потери оказались большими. Орбит приказал ударить по врагу с фланга. Доползти до цели не удалось, всех уложили снайперы. Тогда и пустили в ход пулемёт. Но тут фашистская пуля насмерть положила сержанта, молодой боец, оттащив тело в сторону, приник к щитку. Пулемёт не работал, заело ленту. Вспомнил, как сержант предупреждал его: «Пулемёт требует аккуратного обращения с собой, в особенности при набивке ленты патронами, чтобы не вышло перекоса». Исправить положение не успел, и его скосил снайпер.

Поступила команда отходить к лесу. Отползли под сильным миномётным огнём, оставляя убитых. Раненых волоком тащили за собой.

Курортный Кисловодск… По крутой каменной лестнице, ведущей с улицы Чкалова на улицу Ксении Ге, тяжело поднималась грузная старуха. Её корзина была полна овощей. Когда, тяжко дыша, она опустила ношу на лестничную площадку, я поравнялась с ней и предложила:

– Давайте помогу.

– Вот спасибо, доченька! Накупила всякой всячины, а теперь хоть выбрасывай, одышка одолевает.

Я взялась за ручку, и мы не спеша стали отсчитывать ступеньки.

– Далеко живёте? – спросила я.

– На Кубанской.

Нужно было ещё подняться вверх по переулку на улицу Чернышевского, а потом только перейти на Кубанскую. Хотя мне было не по пути, я решила идти до конца.

– Вы, наверное, одинокая?

– Что ты, доченька, сынок у меня есть и муж тоже.

– Чего же их не заставили сходить за овощами?

– Кабы сын был здесь, сбегал бы. А мужик мой смолоду был непутёвый, а теперь, как вышел на пенсию, и вовсе от семейных дел отошёл.

– Сын-то где живёт?

– В Ставрополе, учёный он у меня и должность большую занимает, – с горделивой улыбкой ответила старуха и, помолчав немного, добавила: – А всё благодаря полковнику Яковлеву, не слыхала про такого? Святой души человек! Царство ему небесное! Скончался недавно, – с грустью протянула она и, склонив голову, пошла дальше.

– Сын ваш плохо учился в школе?

– Плохо, доченька… Бывало, совсем от рук отбивался, с фулюганами связался, ни отца с матерью, ни учителей не признавал. Я уж было совсем отчаялась… Хотела его в колонию отправить. Но как при живых-то родителях? Казалось, стыдобушки не оберусь, но тут Бог послал спасителя.

Моя словоохотливая спутница опять остановилась, поставила корзину на землю, отдышалась и стала рассказывать:

– Случилось это как раз в том году, когда мой Санька хоть и с трудом, но перешёл в седьмой. А тут заходит к нам во двор военный, при орденах, статный такой, весной это было, и спрашивает про моего Сашку. Я так и обомлела, ну, думаю, лиха беда, ежели сам енерал пожаловал…

«Здрасьте! – говорю. – Ежели вы насчёт маво Сани, пожалуйте в квартиру». А сама уставилась на гостя, улыбаться стараюсь приветливо. А он серьёзный такой, брови косматые вразлёт, лоб высокий, а надо лбом копна седая, ершистая, глаза серые, в упор глядят, насквозь пронзают. Пячусь назад, двери распахнула, хочу, чтоб скорее вошёл, а то, думаю, начнёт во дворе говорить, соседи услышат и разнесут про Саньку по всему кварталу, каково матери-то?

Вошёл, в прихожей ноги хорошенько вытер. Я стул к нему подвинула, что покрепче. Сел гость и говорит:

«Зовут меня Николаем Андреевичем, полковник в отставке, на общественных началах делами подростков занимаюсь».

«Очень приятно», – говорю, а у самой сердце так и стучит, аж в уши отдаёт.

«Какие у вас отношения с сыном?» – спрашивает.

«Обнаковенные, – говорю, – материнские».

«А отец как относится к сыну?»

«Ничего, – говорю, – только нет у отца времени для особых отношений. Уйдёт чуть свет на работу, вернётся вечером, а в воскресенье с дружками время коротает».

«Очень плохо. А знаете ли вы, что ваш Саша в школу перестал ходить?»

Я всплеснула руками и присела на месте. Едва в себя пришла.

«Где уж знать мне! Только от вас и слышу…»

«Так вот, уважаемая мамаша, давайте возьмёмся за вашего сына общими усилиями».

«Давайте, я как мать со всем удовольствием возьмусь, но вот беда: нет у меня авторитета перед сыном. Не помощница я ему в учёбе, потому как в своё время всего год в ликбезе проучилась, с трудом читаю и пишу. А ему уже с третьего класса такую арихметику задают, что не только я, но даже дохторица, учёная соседка наша, не может решить. Вот и попробуй спроси с него, коли сам не в силах решить».

«Оно, может быть, и так, но ведь его одноклассники усваивают материал, не отстают».

«Может, у других родители учёные и дети способности имеют, а мой, видимо, в отца пошёл».

«Да нет, дело не в отце. Саша парень не глупый, просто запустил учёбу, под дурное влияние попал».

Мне сразу полегчало от его слов.

– Помог, значит, вам полковник Яковлев?

– Помог, доченька, так, как не всякий родитель поможет. Полковник поначалу часто заходил к нам. Ученика хорошего к сыну прикрепил, в школе появлялся, интересовался учёбой, с учителями беседовал, а главное, ни самого Сашку, ни нашего родительского имени ни разу не посрамил.

Слушала я старуху, и сердце моё радовалась. А она продолжала:

– И веришь, переменился мой сын, в комсомол вступил, в дружинники записался и за другими озорниками стал присматривать. Словом, исправился. – Моя спутница глубоко, по-детски, в несколько приёмов, вздохнула. – А Николая Андреича не стало, схоронили недавно. И кажется мне, такого человека больше не будет. Веришь ли, сын рассказывал, что перед ним даже воришки каялись. Бывало, принесут ему часы или кошелёк, вот, говорят, нашли. А Николай Андреич через милицию разыщет хозяина, вернёт, а нашедшим благодарность объявит в письменном виде. Работал полковник задарма, сам трудился в поте лица и других заставлял. Другой на его месте сидел бы себе на полковничьей пенсии при всех своих достоинствах, а он – неугомонный. Многим ребятам заместо родного отца был, потому и любили его и старые и малые.