- Не совсем. Если быть точным, это его зеркальное отражение. Лицо, что я запомнил, а потом нарисовал и вырезал на доске, ты можешь увидеть, приложив этот лист к зеркалу.

- И что изменится?

Джеди пожал плечами.

- Правое станет левым, левое - правым. Во всяком случае, впечатление не то же самое, есть нюансы. А у меня из-за этих мелочей ощущение, будто вышел портрет какого-то другого человека.

Принц разыскал зеркало.

- Тебе следует отдохнуть, мой Джеди. К тебе приходят странные мысли. Но работа прекрасная. Ты лучший из художников, друг мой. Я вижу, что это Он.

Джеди незаметно ушёл. Он и в самом деле устал. Перед глазами медленно плыли, извиваясь, змеи зелёного огня.

***

Крик павлина. Медленное пробуждение. Энтреа оставляет постель для нового дня. Его ждут умывание, завтрак и книги, приготовленные матушкой. Очень необычные книги. Но и его нельзя назвать обычным ребёнком. В свои тринадцать лет Энтреа разумнее многих взрослых, и душа его знакома с далеко не детскими страстями. Матушка гордится им. Матушка живёт для него. Она - его единственный друг (ровесники только забавляют Энтреа), его наставник и воспитатель.

Отец надолго уезжает из дома. Дорога благосклонна к нему и торговля процветает. И дом полон дорогих и красивых вещей, но также он наполнен тишиной, зеркалами и шелковистым сумраком. И это радует Энтреа. Он не любит яркого солнца и громких голосов. Он не любит глупых и грубых людей. Он способен не любить очень сильно.

И тогда Энтреа становится опасен.

Он и сам пока ещё не знает, насколько.

А матушка знает. Матушка всё про него знает. Вот и сейчас в искусно подведённых глазах госпожи Ифриды, таких блестящих и таких больших на удлинённом белом лице, светится знание того, что сон, посетивший минувшей ночью ложе мальчика, не был обычным сном.

- Он звал меня,- говорит Энтреа,- не вслепую, как раньше. Он меня видел. Я должен идти, благословишь ты меня или нет.

- Что ж, - лицо матушки затуманивается, но голос тих и нежен, - значит, пришло время. Думаю, мы всё делали правильно и ты готов исполнить предначертанное. Но скажи, догадываешься ли ты о том, что тебя ждёт?

- Нет. Но в любом случае не могу жить так же, как прежде. Голос судьбы позвал меня, и нет другого пути.

Госпожа Ифрида кивает.

- Да. Пусть поможет тебе богиня.

Энтреа неожиданно улыбается:

- Не слишком ли я стар, чтобы поручать меня заботливой Энане, пекущейся о младенцах?

Глаза госпожи Ифриды становятся строгими.

- Кто здесь говорит об Энане?

- Перестань, всем известно, куда ты уходишь вечерами. Скажи, ведь ты не из последних жриц её тайного культа?

- Из первых. Но Энана здесь ни при чём. Пойдём. Я кое-что тебе расскажу, прежде чем ты нас покинешь.

И госпожа Ифрида ведёт сына сквозь шелковистый сумрак просторных и тихих комнат, заполненных зеркалами.

Где-то кричит павлин.

Глава восьмая

Халла

Старый священник растерянно озирался в человеческом водовороте, грозившем смять и растоптать его, как того беднягу, на чьей пятерне он только что поскользнулся. Остального, к счастью, увидеть не пришлось, так плотна была толпа и так неумолимо её движение, вынесшее священника к высокому помосту, с которого далеко вокруг разносился голос худого человека в красных лохмотьях:

Кайтеся, братья, кайтеся-

Мир в преисподнюю катится-

Станут погостом поля,

Пеплом станет земля.

Тучи прольются желчью

В алую кровь человечью.

Благо главу сложившим

В безвременной жаркой жатве,

Мора и глада вкусившим-

Судьба их не стоит жалоб.

Молить о спасенье не надо-

Спасение станет адом.

Имперскую бранную славу

Спасут изменой кровавой,

Господней воле изменой,

Призвавши из бездны Змея,

Змея и змеево семя,

Злом засевая землю.

Враг не посмеет тронуть

Град обагрённого трона,

Убережёт столицу

Гвардия Рыжего Принца.

Лихо ли в битве сражённым?

Бесы войдут к вашим жёнам,

Страхом всё будет и срамом,

Лягут руинами храмы.

Змеева время срока:

Слушайте слово пророков!

Толпа грозно колыхалась. Как удалось старику в красном собрать столько слушателей? Берад был поражён его талантом проповедника. Голос старца, сильный и звучный, коршуном парил над толпой, а иногда опускался и бил - без промаха, точно в сердце.

Он обвинял. Обвинял Святую Церковь, Императорский Дом, армию, весь народ в том, что сошли они с путей Господних и забыли про долг и закон, и отвратил Господь от них своё лицо и беззащитны будут дети человеческие к приходу адских тварей, которые пожрут весь их род и унаследуют землю. Призывал бодрствовать и пребывать на страже, ждать явления вестников Последних Дней, искать знаки Змея на лицах подростков, любой из которых может оказаться вместилищем проклятой силы.

Но про знаки Берад уже не дослушал. Тело охватила внезапная слабость, стало трудно дышать, острая боль вспыхнула в грудной клетке. Только не сейчас! Упасть означало погибнуть под ногами сотен обезумевших людей. Быть втоптанным в камни, мостившие площадь города, куда он проделал такой долгий путь, северного города, хранившего свою зловещую тайну.

В гаснущем сознании мелькнула смутная картина: на том же помосте другая фигура в красном с огромными мускулистыми руками и в маске палача заносит тяжёлый холодный блеск над головой распростёртой на плахе женщины. Какое-то мгновение женщина кажется священнику мучительно знакомой, потом топор обрушивается, и Берад падает в душный и липкий мрак, сожалея, бесконечно сожалея.

Когда он вновь открывает глаза уже ночь, рядом горит костёр, из темноты доносятся разговоры, пение, смех. Запахи еды. Слева болит, губы пересохли. Рядом сидит человек с короткими, как у солдата, волосами и внимательно читает какие-то бумаги. У него крепкая шея и уверенное жёсткое лицо. "Наёмник" - решает про себя Берад, - "наёмник, охраняющий купеческий караван". Звуки вокруг принадлежат постоялому двору. "Грамотный" - не успевает удивиться Берад, как человек склоняется над ним с чашкой воды. Его движения точны и осторожны, как у монахини, дающей больному напиться.

- Как вы?

- Неважно. Но вроде бы ничего серьёзного.

- Вы не слишком молоды для таких приключений.

Незнакомец не хочет ни обидеть, ни посочувствовать. Его светлые глаза внимательно изучают собеседника.

- Я вынес вас из толпы. Языки Огня собирают всё больше народу.

- За кого мне молиться?

Беглая скупая улыбка.

- Меня зовут Сет.

Берад слегка приподнимается.

- Это значит "пёс"?

Та же улыбка на миг освещает лицо напротив.

- Пёс, идущий по следу.

- Я бы сравнил вас с волком. Песочным волком пустыни. Или диким степным.

Блеснули зубы.

- Край Пустыни - мой дом. Но волк служит лишь собственной алчности, а пёс - воле господина. Вам-то это должно быть хорошо известно.

- Я никогда никому не служил, кроме Господа нашего Адомерти, и, говоря по совести, делал это плохо, очень плохо.

- Священник, - кивнул незнакомец,- так я и думал. Вас-то что привело в этот проклятый город?

- Вопросы. Если можно спрашивать мёртвых.

- Можно, конечно. Но с этой малышкой у вас ничего не выйдет. Она мертва иначе, чем другие.

И Сет протянул Бераду листы бумаги, исписанные смятенными строчками Саад.

Когда мы уходили с площади, из вашей одежды выпала тетрадь и рассыпалась у нас под ногами. Я собрал всё, что смог, это было не так-то легко. Я не знал тогда, что это за рукопись.