Высохшая и темная, как мумия, чужачка полулежала на кровати, а взгляд бесцельно бродил по комнате, и в нем была сила и боль, но не было надежды. Спустя какое-то время, зацепившись за Берада, он изменился.

Старая ведьма смотрела на Берада с насмешкой и сочувствием.

Прошелестело:

- Пусть монахиня уйдет.

Зоэ удалилась. Берад присел на край постели.

- Я хотела бы исповедаться, отец. Одна такая исповедь уже разрушила Вашу жизнь. Моя, пожалуй, Вас добьет. Но так и должно быть.

- Почему?

- Мы платим за всё, что совершили. Или не совершили. Небо мстит. Закон жесток.

- Я верю в милость.

- Поверьте в Божий гнев. Определенно, кто-то стоит милости, но не Вы. И не я.

Господь отвернулся от мира. Живые будут игрушками тьмы, вернувшейся на землю. И это я открыла ей дорогу.

Саад тяжело дышала. Берад протянул ей стакан воды.

- Мне трудно говорить. Я скоро умру. Но напоследок хочу как-то помочь беспомощным, предупредить...

Принесите мне бумаги и чернил, священник. Такие, как вы, больше верят написанным словам. Сложнее делать вид, будто ты забыл их, или не расслышал.

- Откуда ты знаешь меня?

- Я все знаю. Долгое время мой рассудок был помрачён. Среди скал и деревьев я прятала свой позор от Неба и людей. Мое безумие несло меня по земле, как ветер - туманную дымку. Теперь другое дело. Туман рассеялся. Мир меняется, в нем нет уже места для тех, кто и так уже давно мертв.

Когда вспоминаешь, кто ты на самом деле, то понимаешь и все остальное. И с этим пониманием быть здесь уже невозможно... Меня удерживает только жалость. Достаньте мне бумаги, отец, я развяжу свой последний узел...

Берад кивнул. Разговор больше не продолжался. Губы женщины шевелились беззвучно, широко раскрытые воспаленные глаза уже не видели собеседника. Она не заметила его ухода.

***

Зоэ предложила священнику остаться в монастыре до тех пор, пока все не закончится. Она распорядилась о комнате для гостя и письменных принадлежностях для Саад.

За ужином сестра была рассеяна и задумчива, и священник впервые попытался представить себе её жизнь до обители и путь в эти тихие стены.

Она как будто услышала его мысли.

- Когда-то я считалась лучшей невестой в Оренхеладе. Сейчас в это трудно поверить. Балы и наряды, беспокойное сердце, сумятица желаний.

До сих пор спрашиваю - верно ли я поступила?

А ответа все нет.

Когда люди в больнице умирают, и все наши знания бессильны помочь, я беспрестанно вспоминаю, что раньше, - раньше я могла бы унять их муки и продлить их жизни одним своим желанием, особым усилием воли, доступным юной язычнице и запретным для монахини.

- Не многие способны на такую жертву. Разные испытания посылает нам Небо, сестра. Гоните соблазны. Вы справитесь.

- Я знаю. Но в такие ночи бывает трудно. Душа звенит отголосками прошлого и отзывается природным стихиям, смущают мечты и сновидения.

- Это луна, сестра. Многих беспокоит её свет.

- Пожалуй. Чувствую себя разбитой и чего-то боюсь. Помолитесь за меня сегодня.

- Да, сестра.

- Вам тоже нужно отдохнуть, отец. Простите мою слабость. Спокойной ночи.

***

- Можно ли священникам жениться?

Отец Берад вздрогнул. В окне маленькой кельи возникли знакомые очертания легкого тела, растрепанные волосы серебрила луна.

- Что?

- Я спрашиваю, женятся ли священники?

Дитя уселось на каменной плите подоконника, уперев спину и закинутые вверх ноги в противоположные стороны оконного проема.

- Фран, голубушка, зачем тебе знать?

- Всем не терпится сбыть меня с рук, а ты единственный известный мне мужчина, способный пережить такой подарок.

- Польщен. Тебе тринадцать-то уже исполнилось?

- Вроде того.

Довольно-таки мрачно это было произнесено для настолько юного и предположительно невинного создания. Священник неожиданно для себя улыбнулся.

- Фран, что ты делаешь ночью так далеко от дома?

- Обдумываю, как бы оказаться от него еще подальше.

Отец Берад тяжко вздохнул и приготовился к позднему разговору.

- Мать волнуется.

Фран передернуло.

- О том, что соседи скажут.

- Это ты зря. Твои родители хорошие люди. А слышать им действительно приходится всякое: то ты рыбу отпугнула, то скотину сглазила.

- Сам-то веришь?

- Чему-то верю. Кузнецу верю, когда говорит, что ты его на ноги подняла. Травками да шёпотом. Они простые люди, девочка. А ты слишком отличаешься от них. Кстати, что это были за травки? Как ты про них узнала?

Священник видел, что Фран хотелось бы уклониться от обсуждения этой темы.

- Его копытом лошадь в грудь ударила. А от грудных болезней помогает крестоцвет.

- Кто тебе сказал?

- Сестра Люс. Она говорит, я способная.

- Вне всяких сомнений. Ты живешь у монахинь?

Фран поёжилась.

- Нет, иногда удаётся выбраться из дома. Но родители не знают про монастырь. Если ты им скажешь, мне запретят, или наоборот - решат, что для сумасшедшей дочери это лучшее будущее и запрут здесь на всю мою жизнь.

- А ты не хотела бы?

Фран сокрушённо замотала головой.

- Зачем же приходишь сюда?

Существо в оконном проёме шмыгнуло носом и поджало ноги , обхватив колени руками.

- Здесь я могу читать. Помнишь, ты рисовал мне буквы на песке? В библиотеке столько книг...

- И тебя пускают в библиотеку?

- Бывает, что и прогонят. Но чаще пускают - из уважения к тебе. Я сказала, что ты так хотел.

- Врать я тебя не учил.

- Я думала, тебе не жалко.

- Мне и не жалко, - почти чистосердечно отозвался священник, - послушай, я устал, а у тебя, наверное, беспокоятся дома. Нам обоим пора спать.

Фран выпрямилась и замерла, всматриваясь в лицо собеседника.

- Я только сейчас поняла,- проговорила она, наконец,- как ты стар. Слишком стар, чтобы быть моим мужем. Спи спокойно, Берад. Не заботься обо мне.

- Эй, постой-ка!

Но окно уже опустело.

Берад крикнул вдогонку:

- Крестоцвет от простуд помогает. Так-то.

Из темноты раздается фырканье и хруст камешков под быстрыми ногами. Отчего-то кажется пустой полоса лунного света на полу без нескладной взлохмаченной тени.

Однажды - прошлым летом - Фран спросила его, почему он с ней так нянчится, и он, прежде чем успел сообразить, насколько это правда, ответил, что она напоминает ему юношу, к которому он был очень привязан когда-то. " Ваш сын?" " Почти, я любил его не меньше". " И что с ним стало?" " Он умер" - ответил священник, чтобы прекратить расспросы. Порой, страдая, священник отдал бы все за то, чтобы эти слова оказались правдой.

Глава вторая

Джеди

Цветущие ветки тянулись к перилам просторной дворцовой веранды.

Один напротив другого сидели двое.

В детстве они были друзьями, потом их судьбы резко разошлись и вот, спустя годы, сблизились снова.

Рыжие волосы и надменно - прямая спина - это Ченан, Четвертый Принц Империи. Смуглая кожа и быстрые живые глаза - Джеди, художник и скиталец.

Один писал портрет, другой позировал.

Утро было свежим, контуры предметов смягчало нежное, золотисто - розовое сияние. Джеди радовался освещению, как подарку. Он знал, что свет всегда разный, знал, как преображаются в его лучах вещи и играют частицы, составляющие атмосферу. И вместе с тем Джеди нервничал.

Все чувствуют себя странно, когда возвращаются в знакомые места и встречают тех, кого покинули много лет назад - но не забыли. Джеди не ведал сладости сентиментальных воспоминаний. Он был беззащитен перед образами прошлого, дремавшими в его душе. Вынуть занозу вины и обиды - вот зачем он снова здесь. Не отданный долг старой дружбы. Мучительный долг.