— ТЫ ПОТЕРЯЛА РАБОТУ? — моя мама визжит.

— Видишь? Вот почему я привела незнакомого мужчину домой и заставила его притвориться моим парнем! — воплю в ответ я.

— Успокойся, не нужно кричать, — выдыхает мама. — Хочешь травки, дорогая? Она успокоит тебя. У нас есть очень сильная травка.

Я смотрю на нее в ужасе, и она трясет головой.

— Ох, не смотри на меня так, Леон. Не только у твоего отца проблемы с артритом. Все потому, что ты никогда раньше не курила? Все нормально. Я буду с тобой в твой первый раз. У нас много закуси.

— Мам, я живу в Сиэтле. Мы можем заказать травку по меню, и ее доставят как пиццу, — парирую, закатывая глаза.

— Вау, вот почему ты уехала и не хотела общаться с нами, — она говорит тихо.

Я сразу же чувствую вину. Мое сердце разбито в этот раз по-настоящему и сейчас я чувствую вину не только за то, что сделала с Сэмом, но и за то, что сделала со своей семьей, когда уехала.

— Мам, нет. Это не так, — объясняю я. — Мне просто… мне нужно было пожить своей жизнью. Мне нужно было попробовать и понять, кто я и что хочу делать, а я потерялась на этом пути. Я облажалась. Я не смогла сохранить работу и этот мужчина не захочет меня, потому что я такая идиотка и была слишком труслива, чтобы сказать ему о своих чувствах.

Моя мама обнимает меня и притягивает к себе.

— Ох, Леон, ты не облажалась и мне очень жаль, если мы когда-либо заставляли тебя чувствовать себя так. Я просто беспокоюсь о том, что ты не найдешь счастье. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, милая.

Я всхлипываю в ее плечо.

— Сэм делал меня счастливой.

Она поглаживает меня по спине и слезы падают снова.

— Я знаю. Я видела это каждый раз, когда вы двое были вместе. Мне жаль, что он ушел, не попрощавшись, но, в конце концов, ты знаешь, что он чувствовал к тебе.

Я убираю голову, и смотрю на нее в смятении.

Она указывает на сани и северного оленя, освещенного прожектором позади меня.

— Он любит тебя, глупая! Я никогда не встречала мужчину, который пройдет через такие проблемы, только для того, чтобы осчастливить женщину. Может он и не сказал напрямую слова, но этот поступок показывает, что он влюблен в тебя с головы до пят.

Моя мама раскрывает объятия, и я отстраняюсь, опуская открытку от Сэма между нами, чтобы снова прочитать ее.

— Он сказал слова, — шепчу я.

Может быть не прямо, но он сказал мне «Счастливого Рождества». Он сказал это первый раз и написал это в записке.

— Он любит меня, — я говорю тихо, мои губы дрожат от слез.

— Ну и чего, черт возьми, ты ждешь? Иди за ним! — вскрикивает моя мама.

— Я не знаю, где он живет! — я визжу лихорадочно.

— Я знаю! — внезапно трубит Николас.

Я забыла о его присутствии здесь с нами, и когда он весело кричит, я поворачиваюсь и кричу на него.

— Что это еще значит, ты знаешь, где он живет? Ты видел, как я плачу весь день под чертовой елкой и ты не подумал упомянуть об этом до нынешнего момента? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами, доставая из переднего кармана смятый кусок бумаги.

— Он оставил это на кухонном столе для меня. Просил сказать тебе, что ты можешь отправить кольцо обратно, когда захочешь и чтобы убедиться, что ты знаешь, что это не к спеху.

Я вырываю бумагу из его рук и смотрю на адрес, написанный в спешке. Я знаю город, который он написал и до него меньше часа езды.

— Мне нужна твоя машина! Ох, Боже мой, я хреново выгляжу! Я проревела весь день, я выгляжу откровенно хреново! — я кричу как маньяк, вбегая в дом.

Тетя Бобби встречает меня у дверей с двумя бокалами мартини в руках, протягивая один мне.

— Вот, выпей. Только огурцы под глаза и шпаклевка все исправят!

Десять минут и три очень крепких мартини спустя, тетя Бобби поворачивает мой стул лицом к зеркалу.

— ААААААААААААА! КАКОГО ЧЕРТА? — кричу.

— Слишком? — она невинно спрашивает, выглядывая из-за моего плеча.

— Я выгляжу как проститутка! И совсем не как дорогая проститутка! — я жалуюсь, поворачивая лицо из стороны в сторону, чтобы лучше рассмотреть себя.

Толстый слой ярких голубых теней покрывает мои веки от ресниц до бровей, накладные ресницы болтаются на веках как паучьи лапы, готовые атаковать кого-либо и ярко-розовые румяна размазаны по щекам в дополнении ярко-розовой помады и красной подводки для губ.

— Ох, Господи, все плохо. Это очень, очень плохо. Я выгляжу как Тэмми Фэй Беккер после попойки, — жалуюсь я.

— Ладно, значит, голубых теней было немного слишком, — тетя Бобби пожимает плечами, хватая свой бокал мартини с туалетного столика и делая глоток.

— Вау, ты выглядишь как дешевая проститутка, — Николас смеется, стоя в дверях.

— Заткнись! — я кричу, вскакивая со стула, который я принесла в ванную, качнувшись в сторону от водки, которая ударила мне в голову.

— Я не могу так ехать, — рычу. — Я не могу увидеться с ним в таком виде!

— Я не знаю, Сэм не из тех парней, которые любят дешевых проституток? Он может оценить твои старания, и ты исправишь свое плохое поведение, — Николас информирует меня.

Я слышу звон ключей из коридора, и моя мама просовывает голову в ванную.

— Матерь Божья! — она восклицает, видя мое лицо. — Ты берешь почасовую оплату, милая?

Она смеется над своей шуткой, и я смотрю на нее злобно. В конце концов, я думаю, что это злой взгляд. На моем лице веселье и злость.

— Прости, это говорит марихуана, — она извиняется, держа ключи в руках. — Кто хочет поехать к Сэму? Мы можем остановиться прикупить «Читос» по пути!

Николас выхватывает ключи из ее рук.

— Ты определенно не поведешь, торчок.

Он входит в ванную и выталкивает тетю Бобби и меня, хватая пачку салфеток с туалета, и бросает их мне. Мои руки двигаются замедленно, пытаясь поймать их, и они отскакивают несколько раз, прежде чем я ловлю их.

— Ты можешь смыть эту хрень с лица по дороге, — он говорит мне.

— Это папина влажная туалетная бумага, — жалуюсь. — Он вытирает свой зад ими, я не буду вытирать ими лицо.

Николас хватает мою руку и вытаскивает меня из ванной и по коридору.

— На них нет дерьма, Леон. Хватит брюзжать и садись в машину. Давай заберем твоего мужчину.

Мой дом — чертова дыра.

Ладно. Не чертова дыра, но он отстойный. Он слишком скучный, слишком тихий и слишком… бла. Я сижу на своем черном кожаном диване, с тех пор, как приехал домой, смотрю на фото, стоящее на камине, чувствую себя тупицей, и этот пустой дом только усугубляет все.

Нужно было купить елку по пути домой, может это помогло бы. Что-то подсказывает мне, что таксист, которого я вызвал забрать меня из дома родителей Ноэл, не очень-то захотел бы останавливаться, чтобы купить елку, когда вез меня домой. Он был слишком взбешен тем, что должен был работать в Рождество, и я его не осуждаю.

Поднося бутылку пива ко рту, я морщусь, когда теплая жидкость касается моего языка, ставлю ее обратно на кофейный столик напротив. Я добиваю эту чертову бутылку с тех пор как пришел. Я не имею понятия, почему по приходу не опустошил шесть ящиков. Может быть, если я напьюсь, я буду чувствовать себя меньшим мудаком.

Почему, черт возьми, я ушел? Почему не остался и не сказал Ноэл о своих чувствах? Я не должен был сбегать домой, как щенок, поджавший хвост.

Я осматриваю гостиную, выкрашенную в коричневый, без каких-либо фотографий на стенах, слушаю полную тишину; раньше это успокаивало. Сейчас это полнейший отстой. Здесь слишком тихо. Я хочу музыку, шум, смех, споры. Я хочу Ноэл, свернувшуюся на диване рядом со мной, улыбающуюся мне.

Я снова смотрю на фото в рамке и трясу головой. Несколько дней я был частью семьи, и теперь все исчезло из-за того, что я глупец. Трусливый глупец. Я чертов военный. Я был на войне, я был подстрелен, я месяцами жил в худших условиях, которые только можно вообразить, и я даже не смог признаться женщине в любви. Три простых слова, которые я не смог сказать, когда это было нужно.