Я слышу смех, раздающийся по коридору с гостиной, и сразу замечаю Ноэл среди двух других женщин. Мое сердце бьется быстрее и мне интересно, сколько эта ерунда с упаковыванием будет длиться, до того, как я уложу ее на кровать и возьму голой.

— КОД КРАСНЫЙ! ПОВТОРЯЮ КОД КРАСНЫЙ! — Реджи кричит, распахивая дверь и проносясь на кухню, снег с его волос и плеч летит во все стороны.

— ПРЯНИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК УПАЛ! ПРЯНИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК УПАЛ! — кричит он, резко останавливаясь у нашего стола. — В этом пиве есть молоко?

Я в замешательстве перевожу взгляд с бутылки пива в моей руке на папу Ноэл, пока он стряхивает снег с волос.

— Ох, нет. Это отвратительно, — я говорю ему.

— Хорошо. Никакого молока в твоем пиве, никакого пениса в Эгг-ноге моей дочери, — он кричит на меня, прежде чем снова начинает панически вопить и топать снежными ботинками по кухонному полу.

— Я СКАЗАЛ КОД КРАСНЫЙ! ЧЕГО ВЫ СИДИТЕ НА ЗАДНИЦАХ?

— Какого черта творится? — я спрашиваю Николаса.

— Думаю, папа хочет, чтобы ты держал свой член подальше от моей сестры, — он повторяет.

— Нет, дерьмо, я понял этот прикол, — я говорю ему, закатывая глаза. — Код красный, что это такое?

Николас вздыхает и поднимается со стула.

— Это, мой друг, значит, что если ты не хочешь, чтобы тебя вытащили на снег в ближайший час помогать папе чинить все что ломается в снежной стране чудес, лучше поторопись. Беги и спаси себя.

Ох, черт, нет! У меня планы на голую женщину этим вечером. Мне никогда не удастся снова получить бонус, если я проведу следующий час на морозе, слушая крики Реджи о молоке.

Спустя пару секунд, в комнату вбегает Ноэл, снимает пальто с крючка на задней двери, и скользит ногами в большие неуклюжие отцовские сапоги.

— ГДЕ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ВСЕ УДЛИННИТЕЛИ? КТО СПРЯТАЛ МОИ ЗАПАСНЫЕ ПРЕДОХРАНИТЕЛИ? БЕВ, ЗВОНИ КОПАМ, НАС ОГРАБИЛИ!

Голос Реджи заглушается в подвале под нами, в сопровождении чего-то падающего вместе с ним.

— УЖЕ НЕ НАДО! НАШЕЛ ПРЕДОХРАНИТЕЛИ! НИКОЛАС, СЪЕЗДИ НА СКЛАД И КУПИ ПЯТНАДЦАТЬ ЕЛОК! У ДЖОНА БАРКЕРА, ТРЕМЯ ДОМАМИ НИЖЕ, НА ДЕСЯТЬ БОЛЬШЕ ЕЛОК, ЧЕМ У МЕНЯ! Я НЕ ПОЗВОЛЮ ЭТОМУ УБЛЮДКУ ВЫИГРАТЬ В ЭТОМ ГОДУ!

— Господи Иисусе, — тихо говорит Николас. — Он выжил из ума.

Ноэл заканчивает застегивать пальто, достает шарф и накидывает на пальто, оборачивая его вокруг шеи.

— Будь лапочкой. Этот конкурс освещения — единственная вещь, ради которой он живет.

— Что там, мама? — Николас спрашивает.

— РАДИ СВЯТОГО ЧЕДАРА, РЕДЖИ, ТЫ НЕ КУПИШЬ ПЯТНАДЦАТЬ ЕЛОК, ГЛУПЫЙ ТЫ СТАРПЕР! — их мама кричит на отца из гостиной.

— Вы говорили? — Ноэл спрашивает брата, разворачивая большие зеленые глаза ко мне.

Я молча смотрю, как они умоляюще расширяются, как у щеночка.

— Можешь, пожалуйста, помочь? — она спрашивает меня, надувая губки.

Черт. Это не вписывается в мои планы на голую женщину.

С расстроенным вздохом я поднимаюсь со стула, Ноэл хлопает в ладоши в ликовании, быстро хватая другое пальто с вешалки рядом с ней, бросает мне.

Ага, это официально. Если я выбираю сделать что-то, чтобы увидеть это выражение на лице Ноэл, вместо того, чтобы взять ее голой сверху на мне, думаю, пришло время признать поражение и сдаться.

— НЕ ГОВОРИ, ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ, ДЬЯВОЛЬСКАЯ ЖЕНЩИНА! — Реджи вопит из подвала. — НИКОЛАС! Я НЕ СЛЫШУ, ЧТО ТЫ СЕЛ В МАШИНУ, И ПОЕХАЛ ПОКУПАТЬ МНЕ ЧЕРТОВЫ ДЕРЕВЬЯ! НОЭЛ, НАЧНИ ПРОВЕРЯТЬ ЛАМПЫ В МАСТЕРСКОЙ САНТЫ И НАБРЫЗГАЙ ТАМ ОСВЕЖИТЕЛЕМ. ЛОГАН, ТЫ ЛУЧШЕ БЕГИ, ПОТОМУ ЧТО ТАМ ПАХНЕТ ТАК, БУДТО ТЫ ПИЛ ТАМ МОЛОКО!

Я быстро натягиваю пальто, которое Ноэл бросила мне, и позволяю ей взять мою руку и вытянуть меня на снег до того, как Реджи поднимется и затолкает всю коробку предохранителей в мой зад.

Поражение не так плохо, как я думал. Я влюбился в эту женщину, и ничего не могу с этим поделать. Кроме как убежать от ее помешанного на рождественском освещении отца.

— Это глупо. Я чувствую себя глупо, — я жалуюсь, бумага шуршит, когда я кладу руки на бедра.

— Повесели меня. Повернись, медленно, — губы Сэма растягиваются в дьявольской улыбке, он откидывается на мою кровать, положив руки под голову.

Я стою в комнате моего детства, и в то время как сотни незнакомцев снаружи бродят по двору моих родителей, на мне нет ничего, кроме обрезок белой оберточной бумаги с блестящими голубыми снежинками на ней. Чувствую себя идиоткой, но от восхищённого и похотливого взгляда Сэма, который я ловлю, медленно поворачиваясь, я чувствую себя немного лучше.

Мы провели ровно тридцать минут снаружи на снегу, проверяя лампочки и удостоверяясь, что освещение выглядит хорошо, перед тем, как пробрались в пустой дом. Конечно же, после того, как мама построила нас перед домом для семейного фото. Еще одна семейная традиция, но в этот раз, мне пришлось практически тащить Сэма сфотографироваться. Ему казалось неправильным быть на фото, но я настояла. Я не могу представить, что буду смотреть на фото спустя годы, и у меня не будет воспоминаний о нем, стоящем позади меня, положив руку мне на плечо, счастливо улыбаясь камере.

Спустя годы, когда я все еще буду одна, не остепенившаяся и несчастная без него.

Нет, я не буду думать об этом сейчас, иначе этот маленький бумажный показ мод будет разрушен соплями и слезами и мной, выглядящей жалко.

— Ты чертовски сексуальна, — Сэм шепчет с моей кровати, когда я заканчиваю разворот.

От его слов я меньше чувствую себя идиоткой из-за того, что на мне нет ничего, кроме обернутой бумаги в виде нереально короткого платья без бретелек. Двигаясь, я морщусь, и Господи, почему верхний свет все еще включен? Здесь слишком ярко, я чувствую себя еще глупее.

Двумя хлопками моих ладоней, яркий свет гасится, и маленькое рождественское дерево в углу комнаты включается, погружая комнату в мягкие мерцающие огни.

— Что ты делаешь? Теперь я не вижу твое сексуальное тело, — говорит Сэм, хлопая в ладоши.

Яркий свет ослепляет меня, снова загораясь, и я топаю ногой, сразу же раздраженно хлопая в ладоши.

— Здесь слишком ярко, я чувствую себя глупо.

В ответ Сэм садится на моей кровати и — хлоп, хлоп.

— Проклятье, прекрати! Лучше с выключенным светом, — хныкаю я.

Хлоп, хлоп.

— Нет, ТЫ прекрати. Без света, я не вижу, какая ты сексуальная и не могу мечтать о том, как буду медленно разворачивать тебя, — отвечает он.

Хлоп, хлоп.

Хлоп, хлоп.

Хлоп, хлоп.

Мы продолжаем и продолжаем, освещение комнаты становится похоже на освещение стробоскопом, моим глазам становится плохо, я едва вижу Сэма.

— Я могу делать так всю ночь, ты знаешь, — Сэм смеется.

Хлоп, хлоп.

Тупые хлопки внезапно прерывает стук в дверь.

— Псссссссс. Эй, ребятки, у вас вечеринка? Я видела мерцающий свет, — тетя Бобби шепчет через дверь. — Если что, у меня есть экстази. Хорошая вещь, очень вставляет.

Я смотрю на Сэма, который свалился на кровать в приступе смеха, не в силах продолжать гребаные хлопки.

Хлоп, хлоп.

Комната погружается во мрак, и я смотрю на Сэма, надеясь, что в темноте он видит, что я серьезно настроена.

— У нас не вечеринка, тетя Бобби, — кричу я ей. — Ты разве не должна быть снаружи и встречать людей, которые приезжают посмотреть освещение?

Серьезно, я просто хочу немного времени наедине с Сэмом. Разве я о многом прошу?

— Дорогая, на мне «Маноло Бланик»[15]. Ты на самом деле думаешь, что я собираюсь бродить по снегу в этой красоте? Обалдеть, — она отвечает, смеясь. — Ладно, там водка меня зовет. Так что пока! Но серьезно, дай знать, если захочешь «Э»[16] , Леон. Очень оживляет .

Я трясу головой, слушая, как ее каблуки стучат по дереву, спускаясь вниз, и надеюсь, что она пройдет через камин целой и невредимой.