Он и вслух тогда попытался возражать, но спорить – не только с детьми – Феанаро считал ниже своего достоинства, и просто ушёл, играя яшмовыми камешками в ладони.
- Но он вообще мало с кем общался, - добавил Тьелпэ, обрывая воспоминание. - Кроме тебя.
Разумеется, Феанаро говорил со многими – и не всегда только о работе, - но Куруфинвэ был согласен, что раздачу команд сложно считать общением. Он почесал висок, раздумывая и щурясь в вечерний сумрак после яркого дня в памяти. Усмехнулся, коротко взглянув на сына. Вот чего он именно сейчас заинтересовался? Почувствовал себя мастером? Папа уже не авторитет? Жалеет, что более умелых мастеров рядом не осталось?
- Что ты хочешь узнать?
- Ничего определённого, - пожал плечами Тьелпэ. - Я просто подумал, что ты его помнишь… иначе, чем все остальные.
Куруфинвэ кивнул, но смотрел не на него, а вдаль, прищурившись, задумчиво.
- Я не сумею объяснить, - сказал он, наконец. Но всё же попытался, сначала осторожно, но потом всё более увлекаясь. - Он был… Он был азартен. – Улыбнулся, найдя нужное слово. - Чем сложнее была задача, тем больше он стремился её решить. Зарисовывать звуки, видеть на огромном расстоянии, запереть свет в камне. Следить за ним было… завораживающе. - Выдохнул, тряхнул головой. – Когда увидишь его работу один раз, поневоле начинаешь верить ему во всём. А как не верить, если он только что на твоих глазах сделал невозможное? Те, кто сейчас говорят… Они не понимают, что для него не существовало правил и законов. Он стоял выше. Его нельзя судить по нашим меркам.
Куруфинвэ по-прежнему смотрел в пространство, где сумерки постепенно вытягивали из города цвет и объём, оставляя лишь мягкие контуры, и только рассеянно отметил, что не придумавший ответа Тьелпэ кивнул. Может, он и хотел услышать какую-то повседневную ерунду, о поездке в Пелоры или о празднике плодов, но ерунду Куруфинвэ вспоминать не хотелось. Он редко вспоминал, до сих пор слишком остро ощущая пустоту там, где должно быть знакомое присутствие. А вслух что-то говорить – для кого? Для всех этих идиотов, которые теперь берутся судить, хотя раньше и взглянуть слишком нагло побоялись бы? Которые совершенно ничего не знают о нём, кроме перевранных сплетен? Какой смысл с кем-то всерьёз разговаривать, убеждать?
- Кое в чём он был похож на Мелькора, это правда, - снова заговорил Куруфинвэ, схлопотав новый удивлённый взгляд – за продолжение рассказа, за сравнение или за аманское “Мелькор” вместо “Моринготто”? Или за всё сразу. - Ему было мало просто жить в мире. Он хотел его изменять.
Пока они молчали, небо окончательно погасло, и Куруфинвэ глубоко вздохнул и тряхнул головой выныривая из воспоминаний.
- Неудивительно, что он разругался с валар, - заметил Тьелпэ. - Если так.
- Ни с кем он не ругался. Это они идиоты. – Куруфинвэ решительно оттолкнулся от парапета, поворачиваясь. - Пошли в тепло. Дождь собирается.
========== 3.3 АГЛОН (20) Горячая встреча, незнакомые имена и план сокрытия улик ==========
***
До города оставалось совсем немного, о чём лучше всего свидетельствовала сама дорога: мощеная её часть осталась той же ширины, но кусты вдруг разбежались по сторонам, а по вымокшей от дождей земле пролегли глубокие неровные колеи. Дорогу давно было пора расширить, но Куруфинвэ, кажется, сознательно не стремился облегчать жизнь торговцам ни в городе, ни вокруг него.
Сейчас уже мало какие срочные дела могли заманить кого-то в горы навстречу первым снегопадам, так что разъезжаться со встречными обозами пришлось всего пару раз, а остальное время Тинто рассеянно разглядывал отцветший вереск и облетевшие перелески над ним.
К северу холмы поднимались выше, а на юг сбегали предгорьями, тоже кое-где расцвеченными прозрачным лесом и ельником. Если спуститься пониже, к ручьям, наверняка можно насобирать клюквы. В это время мама обычно пекла пироги.
Тинто вздохнул и спрыгнул с лошади, решив размять уставшие от долгой езды ноги. Обоз двигался не спеша, и Тинто пристроился рядом с телегой, в которой помимо товаров из Таргелиона и продуктов из окрестностей Химринга лежали и его сумки. И от их вида мысли снова вернулись к клюкве, пирогам и маме.
Мамин дом без неё самой казался чужим и незнакомым. Какие-то эльдар, возившиеся в пустом предзимнем саду, ничуть не смущаясь отсутствием хозяйки, неприятно царапнули, хоть Тинто и понимал умом, что мама работала не одна и без неё работа не остановится. Он бродил из комнаты в комнату, замечая знакомые вещи, незаконченные дела – здесь собирались стену подновить, тут на рукодельном столике у большого окна с видом на пруд лежит недорасшитый пояс – для него – с воткнутой иголкой. И как-то вдруг осознал, что мамы и правда нет. Ни здесь, ни где-то ещё, разве что у Намо…
Сначала они услышали рог, и всадники из охраны заозирались, выискивая встречный отряд. Тинто глянул по сторонам больше из любопытства (и так понятно, что это не орки), но на убегающей за отрог холма дороге было пусто, а потом рог прозвучал ещё раз – и теперь стало ясно, что сзади. Их догоняли, а не встречали.
Ещё через несколько минут стало слышно цокот копыт, а потом на дороге показались высокие лоснящиеся кони, одного взгляда на танцующий бег которых было достаточно, чтобы понять: едет кто-то из лордов. Таких тонконогих красавцев на всех давно не хватало, аманская кровь понемногу растворялась в местной и проявлялась всё реже и слабей.
Кто именно ехал, тоже можно было не гадать. Куруфинвэ последний раз выезжал из Аглона на праздник, и с тех пор никуда не собирался. А Тьелпэ так торжественно и вовсе не ездил никогда.
Следующий взгляд подтвердил его правоту: во главе кавалькады блеснула светлая шевелюра Тьелкормо, рядом с которым ехал и вездесущий Малторнэ.
Тинто отвернулся, неспешно шагая себе рядом с телегой и придерживая воткнутый между двумя тюками горшочек с черенком пиона, так бережно укутанным в полотенца, что ни горшка, ни черенка в этом кульке узнать было решительно невозможно. Горшок он взял с того же столика, что и пояс.
Всё связанное с маминой работой Тинто оставил тем, кто работал с нею, им полезней все эти схемы привитых деревьев, семена и прочее. Но помимо рабочих записей и семян, в доме хватало личных вещей. Книги, несколько старых игрушек - некоторые старше самого Тинто. Заколки, одежду и украшения он, поколебавшись, оставил почти всю. По словам Вельвелоссэ, Линталле тоже хотела сюда заехать и тоже наверняка захочет взять что-то на память о сестре. Себе он взял немного книг, да ещё старую низку невзрачных камушков с дырками. Когда-то они несколько лет подряд ездили втроём на море и всегда привозили каждый по одному дырявому камешку. Папа говорил, что когда-нибудь сделают маме бусы, мама говорила, что лучше по браслетику каждому… Потом случился исход из Амана, и всем стало не до того. Но камешки мама, оказывается, привезла сюда.
За камешками в сумку отправился недошитый мамой пояс, за поясом – чернильница-гагара, которую ей когда-то подарил папа, и как-то незаметно сумка набралась доверху.
Охотники догнали и обогнали их, рассыпаясь справа и слева от дороги, красуясь перед неуклюжими телегами и перекрикиваясь с приятелями в охране обоза. Все они ехали налегке, без крупной дичи, да и мелкой негусто. У нескольких охотников были приторочены к сёдлам тушки перелинявших уже в ожидании снега зайцев, две или три ласки, один горностай… Но не успел Тинто додумать, нарочно ли они ходили за пушным зверем или это им просто не повезло с крупным, как его сбил с мысли раздражённый окрик Тьелкормо, прокатившийся над холмами и дорогой, заставив половину обоза повернуть головы.
- Тинтаэле!
- Я здесь, - обернулся Тинто, больше озадаченный вниманием лорда, чем обеспокоенный его тоном, но тот не ждал ответа, уже отделившись от прочих гарцующих охотников и направляя к нему коня решительной рысью.
- Как поживаешь? – ласково спросил он, нагнав Тинто и зловеще нависая над ним. - Хорошо съездил? Не утомился?
