Тьелпэ смотрел на него так же удивлённо, как он сам – на перо, и немного недоверчиво, как будто ждал подвоха. Не верит, что отец может чего-то не знать? Наконец Куруфинвэ осторожно вернул ему вещицу, положил на место отчет разведчиков по одной из восточных долин у Тангородрима, и встал.

- Идём, покажешь всё.

В мастерской остро пахло йодом, аммиаком, смесью ещё чего-то, и раскрытые настежь окна только частично исправляли ситуацию. Тьелпэ сразу, не смущаясь ароматами, принялся рассказывать, какой состав для повышения смачиваемости, какой лак, как для некоторых образцов приходится наносить лак в два слоя, как потом его высохший обрабатывать… Как он подбирал разные составы, как разные лаки по-разному металлизировались, серебрение получалось чёрным или неровным, пока он не нашёл подходящий состав…

Дослушав, Куруфинвэ потребовал повторить процесс, с пояснениями. Просить “дай я попробую” было всё-таки стыдно. Хоть и хотелось. Он и сейчас не до конца понимал – окончательно всё прояснялось только по ходу, когда Тьелпэ показывал высушенные, уже покрытые лаком заготовки – ещё несколько перьев, веточки мха и тысячелистника – подвешенные над столом со множеством стеклянных флаконов с содержимым разного цвета, и рассказывал, как нарочно выбирал хрупкую основу с мелкими деталями – так интересней.

Куруфинвэ кивнул и следующие минут сорок сначала наблюдал, как Тьелпэ смешивал раствор для серебрения и восстановитель, рассказывая пропорции, а потом они стояли над одной из таких высушенных лакированных заготовок, дожидаясь результата, и Тьелпэ снова поглядывал искоса, как будто ждал оценки и вопросов.

Но Куруфинвэ только молча смотрел, как ворсинки мха сначала чернеют, а потом начинают отливать серебристым блеском – с каждой минутой всё ярче и светлей, пока вся веточка не стала серебряной. Правда, не сплошь, с тёмными пятнами.

Он вспоминал, как гордился всё детство, что отец дал ему своё имя – “умелый”. Но никогда, никогда, никогда не смог бы сделать ничего, чего Феанаро не умел.

- Всё, - сказал Тьелпэ, разглядывая веточку. – Потом надо будет ещё один слой нанести.

И снова покосился с тем же недоверчивым выражением. Куруфинвэ улыбнулся, молча потрепал его по плечу и пошёл на воздух.

В небольшом дворике перед мастерской было особенно хорошо заметно, что крепость стоит на склоне. Выйдя в ограниченный с трёх стороны закуток, Куруфинвэ свернул в единственную открытую сторону – налево, оставляя по правую руку резную деревянную дверь в лёгкой стене из ракушечника и огибая угол мастерской. За ракушечником, теоретически, была лестница в один из верхних дворов, но Тьелпэ ещё полвека назад гостеприимно загородил резную дверь старой треснувшей наковальней, на которую сейчас насыпало листьев с растущего у стены клёна.

За углом открывался закуток побольше, тоже ограниченный с трёх сторон, но с четвёртой, в рамке из ажурных перил и затянутых плющом стен по бокам, открывался прекрасный вид на крыши и башенки города и холмы за ним. Позади тихо закрылась дверь мастерской и послышались шаги, но Куруфинвэ не оборачиваясь прошёл мимо столика в окружении кованых кресел с плетёными сиденьями, задумчиво коснувшись спинки одного из них, и остановился, опираясь на резные мраморные перила. Под пальцами было мокро: оказывается, дождь прошёл, пока они возились в мастерской. К утру всё заледенеет.

Слева перила обрывались ступеньками, не доходя до стены. Внизу был ещё один дворик, поменьше и зеленей, с таким же парапетом на краю. С севера дул привычный уже ветер, принося пряный запах палых листьев, мокрой земли и близких морозов. На улочке под нижним двориком процокали копыта, призывно заржала лошадь - ей отозвались с конюшни. Чей-то голос, смех, скрип открываемых ворот. Куруфинвэ обнаружил, что бездумно разглядывает затянутую плющом стену, и перевёл взгляд поверх сбегающих ещё ниже улочек и крыш – к горизонту, где слева на фоне ещё светлого неба чернели горные вершины, а справа уже высыпали первые звёзды. В это время года Валакирка вставала поздно, глубоко заполночь, и Куруфинвэ рад был её отсутствию. Последнее время в её сиянии мерещилась злая ирония. Так могли бы светить сильмарилы, будь их видно отсюда.

Подошедший Тьелпэ тихо остановился за плечом.

Что же, получается, отец ему теперь и не нужен? – усмехнулся про себя Куруфинвэ. - Мальчик и сам вон всё умеет, даже лучше.

Валар не любят таких, слишком талантливых. Завидуют, что ли.

- Как сделать сильмарилы, ещё не думал? – обернулся он к сыну, с той же лёгкой усмешкой, теперь в голосе.

- Нет… – Тьелпэ на миг растерялся. - Ну уж… Где серебряное перо - и где сильмарилы. – Он сделал ещё шаг и остановился рядом, тоже кладя руки на влажный парапет. Хмыкнул, поворачивая голову: - Думаешь, трёх недостаточно?

- Достаточно. Более чем.

Они ещё постояли молча, глядя, как темнеет небо, ярче высвечивая звёзды.

Мальчик. А ведь ему больше четырёхсот лет, Куруфинвэ при его рождении ненамного старше был…

Куруфинвэ отстучал мелкую дробь пальцами по парапету и оттолкнулся от него ладонями:

- Ладно, если будут ещё интересные затеи, зови поучаствовать.

- Конечно, - улыбнулся Тьелпэ. - Я просто… – Он засомневался было, но продолжил. - Я хотел сам попробовать сделать, без подсказок.

Оба уже поняли, что подсказок было бы не сильно много.

- У тебя получилось, - сказал Куруфинвэ. А когда Тьелпэ совсем по-детски заулыбался похвале, неожиданно даже для себя добавил: - Жаль, отца здесь нет. Он бы теперь не отказался с тобой поработать.

Тьелпэ так недоумённо нахмурился, перебирая пальцами завитки на парапете, что Куруфинвэ без всякого осанвэ понял, о чём он думает. Вспоминает, сколько раз его не брали в мастерскую к деду и сколько раз прогоняли, когда он увязывался следом без спросу.

Заговорил он, когда Куруфинвэ уже уверен был, что вопрос исчерпан и пора идти в дом.

- Расскажешь про него? Как вы работали вместе. Я ведь почти не знаком с ним, на самом деле.

- С Феанаро? – с лёгким удивлением приподнял бровь Куруфинвэ.

- Да. Мы и не говорили ни разу толком. Дольше всего, - хмыкнул Тьелпэ, – когда он выгнал меня со стройки в тот раз.

Куруфинвэ снова озадачился, но теперь по другой причине – он ничего такого не помнил. То есть, что Феанаро выгнал ребёнка со стройки, он легко мог представить. Но что там обсуждать можно было? Направление?

Заметивший его непонимание Тьелпэ помедлил – и открыл сознание, бросая не столько картинку, сколько намёк, пробудивший воспоминание.

Стрекочущая на все лады жара, перекопанная будущая улица Форменоса, пахнущие свежей стружкой леса, стук молотков и перекличка голосов. Они у лесов, и Феанаро с усмешкой слушает Тьелпэ, важно хвастающегося, сколько книг из библиотеки отца он успел прочитать и какими инструментами его учили пользоваться.

- А что ещё тебе показывали на стройке?

- Про стройку я мало знаю, - неохотно признался Тьелпэ. – Про виды растворов только, как они застывают по-разному в разную погоду. А чертежи не умею делать и считать нагрузку тоже. И меня прогоняют всё время. Я геологию лучше знаю.

Феанаро уже успел задать несколько простых вопросов о составе камешков, тут же выуженных им из кошелька на поясе, и уверен ли Тьелпэ, что всё это яшма, раз все эти камни такие разные.

- Может, для них ещё столько названий не придумали, – пожал плечами тот, недовольный, что его держат за дурака. – Вон, бериллы по составу совсем похожие, но их почему-то называют разными словами. Я не знаю, почему. А для точности есть формулы.

Но дальше убедившийся в его слухе Феанаро начал задавать вопросы всерьёз, не по книжкам, а по работе с разными видами камня, как понять, в какой плоскости камень более хрупок, как влиять на минералы температурой и давлением… Тьелпэ где-то пытался угадывать, где-то сразу говорил, что не знает, и Феанаро быстро потерял к нему интерес.

Поверх всего звенела детская обида и возмущение: я умный, так нечестно! Ты скажи, что надо – я до завтра выучу!