– Да, – вздыхаю я. – Все снова стало нормальным.

Об этом мне сообщает Нина. Если бы я могла выбирать того, кто приносит плохие вести, она была бы второй в моем списке на эту роль – сразу после профессора Долорес Амбридж[11].

– Ты слышала про Алана Рикмана?[12] – спрашивает она, когда мы идем на кухню.

– Слышала что?

– Он умер. В реальной жизни, я имею в виду, а не как Снегг[13] в руках Волан-де-Морта.

Я таращусь на нее, не желая верить тому, что слышу.

– Ты уверена?

– Да. Об этом написали на веб-сайте новостей Би-би-си и вообще везде. По-видимому, от рака. Ему не было и семидесяти. Кто, интересно, будет следующим, а? Они один за другим на этой неделе откидывают коньки.

Ее, похоже, забавляет то, что вдруг стало умирать так много знаменитостей. Я кладу тарелку, которую держу в руках, и поворачиваюсь, чтобы уйти.

– Эй! – громко говорит Нина. – Не оставляй меня здесь одну. Нам нужно привести в порядок еще очень много столов.

Я не слушаю ее. Я иду в сторону туалетов. Нина, конечно же, понятия не имеет, как много Алан Рикман значил для меня. Я боготворила его, когда была подростком. Северус Снегг был явно самым лучшим персонажем в «Гарри Поттере», и Алан Рикман, игравший Снегга, изобразил его идеально – его недостатки, его тайны, его внутренние конфликты. Я смотрела первые пять фильмов с мамой. Я все еще помню, как тяжело мне было смотреть фильм «Гарри Поттер и Принц-полукровка» без нее. Я знала, что этот фильм понравился бы ей почти так же сильно, как и мне.

Захожу в туалетную кабинку и начинаю плакать. Я даже не знала, что Алан Рикман был серьезно болен. Хотя, если бы я это знала, мне, конечно, было бы не легче. Данное известие меня шокировало – вот и все. Мама умерла, Алан Рикман умер, а теперь еще – предположительно – предстоит умереть и мне… Все это и вправду ужасно шокирует. Я достаю из кармана телефон и захожу на веб-сайт новостей Би-би-си. Там приводятся слова Дж. К. Роулинг и Дэниела Рэдклиффа[14]. Они говорят как раз то, что от них в данном случае и можно ожидать услышать: он был блестящим актером, замечательным человеком, верным – на всю жизнь – другом. Я захожу в «Фейсбук». Там полно скорбных сообщений по поводу его кончины. Я просматриваю их и, находя самые хорошие, нажимаю на «Поделиться». Затем я ищу с помощью «Гугла» нужную мне сцену – одно из первых занятий по приготовлению зелья, – копирую ссылку и размещаю публикацию под словом «Всегда».

Я продолжаю просматривать публикации, глядя на фотографии сквозь слезы и сквозь пряди упавших на глаза темных волос. Люди пишут такие красивые слова: например, «как печально то, что первыми уходят самые лучшие». А еще они пишут о вроде бы незначительных моментах и вещах, о которых они будут помнить. Я откидываю волосы назад, подальше от глаз. И только тут до меня доходит, что я уже смотрю на публикации по поводу кончины не Алана Рикмана, а по поводу своей собственной кончины, в которых оплакивают меня. Люди пишут, что они пережили шок из-за того, что я умерла, пишут, что скорбят, пишут, что теперь у них на душе пустота. Слезы у меня начинают течь сильнее. Я уже и не знаю, кого оплакиваю – свою маму, Алана Рикмана или саму себя. Возможно, всех троих. И вообще всех тех, кто ушел из жизни раньше времени.

Минут через десять я слышу, как дверь открывается.

– Джесс!.. С тобой все в порядке?

Я вытираю нос рукавом и открываю дверь кабинки.

Сейди, взглянув на мое лицо, обнимает меня:

– Извини. Нина мне только что рассказала. Я подумала, что ты, наверное, здесь. Ну что за ужасная неделя! Я знаю, как много он значил для тебя.

Я громко соплю в ее ухо:

– Следующей буду я. Папа организовывает мои похороны. Ты пишешь, как сильно ты по мне скучаешь.

Сейди отстраняется от меня и смотрит мне в глаза. Я достаю свой телефон.

– Ты не сможешь увидеть эти публикации, я знаю, но они здесь. Я их вижу. Через восемнадцать месяцев вы будете писать обо мне до смешного хорошие слова, только мне это уже надоело, даже хочется, чтобы кто-нибудь из вас заявил, что я унылая корова с ужасным вкусом по части одежды и вообще дерьмо.

Сейди качает головой и берет у меня телефон.

– Здесь о тебе ничего нет, Джесс. Здесь все об Алане Рикмане. Я понимаю, что ты расстроена, но ты не должна позволять этому начаться снова.

– Я знаю, это звучит странно и нелепо, но эти публикации там появляются – появляются только тогда, когда я наедине с собой. Я не могу сделать ни скриншот, ни фотографию, но ты должна поверить мне, что они появляются.

Сейди гладит мои влажные волосы.

– Успокойся, – говорит она, беря меня за руку и ведя к умывальникам. – Давай приведем тебя в порядок. Тебя скоро хватятся. Я знаю, что это могло шокировать, Джесс, и, конечно, это тебя очень сильно взбудоражило. Тебе нужно просто пережить сегодняшний день, ведь правда? Я обещаю, завтрашний день уже не будет таким мрачным.

Я киваю и кладу свой телефон обратно в карман, очень надеясь на то, что она права.

Апрель 2008 года

Я стою у ее могилы очень долго. Чувствую внутри себя пустоту – нет даже слез. Тот факт, что я знала, что это произойдет, вроде бы должен был облегчить боль. Но легче не становится. И если кто-то скажет, что она, по крайней мере, уже больше не страдает, я, клянусь, врежу этому человеку по физиономии. Ну конечно, она не страдает. Она ушла от нас. Случилось то, чего она боялась больше всего.

Я не знаю, что будет происходить дальше. Я не уверена, что хочу, чтобы что-то произошло. Может, я смогу просто стоять здесь, возле нее, чувствуя, что она рядом. Потому что точно знаю только одно: для меня будет невыносимо отсюда уйти.

Я не понимаю, как может произойти что-то стóящее, после того как мамы не стало, но она говорила мне не думать об этом. Она прочла мне целые лекции на данную тему. О том, как она хотела, чтобы я встречалась с друзьями, жила своей жизнью и делала все то, чего не довелось делать ей. Она говорила мне, что я – ее храбрая девочка. Что я достаточно сильна для того, чтобы пройти через все это. И вот ее уже нет, а я совсем не чувствую себя сильной. Единственное, что я могу делать, – это стоять, держась прямо, на одном месте. Даже переставить как-то ноги – мне сейчас не по силам.

Я смотрю вниз – туда, где в яме передо мной лежит гроб. Мне хочется прыгнуть и сесть на него. Мне хочется стащить с него крышку и посмотреть на маму еще один раз до того, как она уйдет. До того, как ее забросают землей и она уйдет навсегда.

Я чувствую, как кто-то кладет ладонь на мое плечо. Я оборачиваюсь и вижу, что за мной стоит папа. Его глаза покраснели, щеки ввалились. Боль и страдание сочатся у него из каждой пóры.

– Я не хочу от нее уходить, – говорю я.

– Я знаю, – отвечает он. – Я тоже.

– А разве мы не можем взять ее домой? Не можем похоронить ее на заднем дворе?

Он качает головой и вытирает глаза.

– Она внутри тебя, – говорит он. – Ты можешь носить ее с собой все время. Она в твоем сердце.

Я смотрю на него. Он говорит искренне, я это чувствую. Но он, так же как и я, не знает, как пережить это горе. И, честно, меня уже тошнит, что ко мне относятся как к ребенку. Мама не внутри меня. Она – в гробу, передо мной. И скоро она будет засыпана землей, а сверху установят надгробие с надписью: «Дебора Маунт, горячо любимая жена, мама и дочь». Люди будут проходить мимо и читать на ходу эту надпись, но у них, черт побери, не будет ни малейшего понятия относительно того, как много она значила для нас.

Четверг, 14 января 2016 года