Впервые осознав всё это, Жилин похолодел и предпринял жалкую попытку успокоить себя: ведь ещё ничего не известно точно, ставить диагноз – это дело специалистов… Но он припомнил всё, что читал о наследственной предрасположенности к раку, и в глубине души почувствовал себя обречённым.
Терапевт районной поликлиники со смешной фамилией Колзикова назначила ему обычные анализы, а когда результаты их были готовы, она долго, молча изучала справки и затем выписала направление в онкологический диспансер. На прощанье она взглянула на него быстрым, уклончивым взглядом и тихо сказала, что «это нужно затем, чтобы исключить самое плохое». Он с ужасом подумал о том, как же ему быть, когда подтвердится это «самое плохое».
На примере отца Жилин знал, что принять известие о своей близкой смерти невозможно, не сломавшись душой. На его глазах с Жилиным-старшим, узнавшим про свой диагноз, произошла разительная перемена. Для бедняги будто сразу потеряло значение всё то, чем он жил до сих пор. Заядлый спортсмен, поменявший к старости штангу на большой теннис, он сразу перестал ходить на корт. Новообращённый православный христианин, искупавший, казалось, свое многолетнее членство в КПСС чрезмерным, демонстративным рвением в выражении веры, он резко охладел ко всему церковному. И даже в общении с близкими он стал рассеян, выслушивал их слова участия невнимательно, отстранённо, весь явно подавленный свалившейся на него бедой. «Я словно приговорён к расстрелу», – сказал он за полтора месяца до смерти.
Жилин думал порой, что прежнее отцовское ежедневное исповедание веры, все его благочестивые речи, размашистые крестные знамения и развешанные на стенах иконки и портреты патриарха (в соседстве с вырванным из журнала фото Маши Шараповой в задравшейся теннисной юбочке, с задорной подписью: «Хороша Маша и наша!») были для него отчасти заговором, ворожбой для отведения беды. Ну а когда беда всё-таки пришла, эти «обереги» обесценились. Как и многое иное, наполнявшее прежде его жизнь. Быть может, не только увлечение теннисом, но даже отношения с близкими были для отца только чем-то внешним, дополнительным по отношению к сокровенному миру его души, – тому, что составляло его глубинную сущность и что было раздавлено диагнозом, равнозначным приговору к смерти.
Хотя с отцом медработники были деликатны. Конечно, настолько, насколько это было возможно применительно к вполне рядовому для них случаю, одному из множества тех, с которыми в стационаре при областном онкологическом диспансере имеют дело ежедневно. После того, как отец прошёл там ультразвуковое исследование печени, врачи не сказали ему об ожидающей его через несколько месяцев смерти, – напротив, его подробно просветили насчёт того, как надо правильно питаться для борьбы с онкологическим заболеванием: исключить из рациона кофе, шоколад, копчёности и алкоголь, отдавать предпочтение овощам, фруктам, молочным продуктам, кашам и рыбе. Как если бы всё это еще имело в данном случае какой-то смысл.
Впрочем, подобная «деликатность» по отношению к отцу стоила немного, поскольку тот скоро сам всё понял. После посещения диспансера отец обрисовал ожидающую его перспективу словами: «Тяжело лечение – легко в раю» – ироническим вариантом суворовского девиза. Жилин догадался, что эту пословицу отец подцепил в коридоре диспансера, в очереди на приём к врачу, и что это своего рода больничный фольклор, передаваемый поколениями доходяг друг другу.
На очередной приём Жилину-старшему было назначено явиться вместе с кем-то из родственников, и в тот день вместе с отцом в диспансер поехал сын. Пригласив Жилина-младшего отдельно в свой кабинет, врач сообщил, что у отца неоперабельный рак с обширными метастазами в печени. Всё, что можно сделать для больного, который «тяжелеет на глазах» и проживёт только месяца два, – это «обеспечить комфорт».
И вот теперь столь же «деликатны» по отношению к ему самому. Он повертел в руках выданное ему направление. Вместо диагноза там значилось: «ЗНО?». Аббревиатура с вопросительным знаком, призванная уберечь его психику, была вполне прозрачна, обозначая «подозрение на злокачественное новообразование». Кажется, это же написали в свое время и в направлении, выданном его отцу.
На следующий день после двух лекций в училище искусств, где Жилин преподавал предмет под названием «Основы философии», он отправился в онкологический диспансер. Как и прежде, десять лет назад, семиэтажный больничный корпус уже снаружи произвёл на него гнетущее впечатление. Он подумал, что все здешние пациенты, госпитализированные, амбулаторные и просто состоящие на учёте, исчисляются тысячами. И что при таких огромных масщтабах деятельности учреждения рассчитывать на подлинное внимание и участие к твоей персональной судьбе в этих стенах просто смешно. Диспансер похож на большую фабрику, где пациент – всего лишь очередная деталь на конвейере.
Как всем впервые поступившим, Жилину было назначено ультразвуковое исследование, которое выявило утолщение стенок желудка до двадцати миллиметров – в десять раз больше нормы. Врач о диагнозе с ним говорить не стал, а пригласил в свой кабинет его дочь Ольгу, приехавшую с ним в диспансер на следующий приём. То, что она услышала, звучало страшно: диффузная низкодифференцированная аденокарцинома желудка. Врач пояснил, что раковой опухоли в обычном понимании этого слова нет, что очаг рака находится в толщине стенок желудка под слизистой оболочкой и его не разглядеть даже с помощью гастроскопии. До него можно добраться, только сделав биопсию и ещё умудрившись, не видя, будто вслепую, зацепить именно тот участок, где прячется рак. И такие участки могут быть рассеяны по окружающим здоровым тканям наподобие кусочков мозаики. Что касается лечения, то оно может быть только паллиативным, и его назначит районный онколог, принимающий в поликлинике по месту жительства больного.
Из того, что она услышала от врача, Ольга не поняла почти ничего. Отцу она пересказала лишь то, что показалось ей наиболее утешительным: раковой опухоли в обычном понимании этого слова у него нет. Жилин усмехнулся, заметив на лице дочери знакомое ему выражение: в свои детские годы вот так же, слегка наклонив русую головку вперёд, уставившись исподлобья, она сочувственно-строго уговаривала кукол, что-то внушала им…
Кому-кому, а Жилину никакие внушения и утешения не требовались. В кармане у него лежала справка для предъявления на работу, из которой было ясно почти всё: «Гр. Жилин С.В. 1959 г.р. посетил диспансерное отделение ГУЗ «Ордатовский областной онкологический диспансер» 22 сентября 2015 г. по поводу аденокарциномы желудка ТхNxM1». В графе «больному рекомендовано» было только три слова: «Обратиться к районному онкологу».
Жилин знал, что о стадии рака вполне определённо можно судить по тому, какое назначается лечение. Ведь у онкологов есть правило: маленький рак – большая операция, большой рак – маленькая операция. А в его случае вообще всякую операцию врачи посчитали излишней. Точно так же было и с его отцом.
Всё-таки, не ограничиваясь общим представлением о своём состоянии, Жилин навёл ещё по интернету справки о том, что кроется за абракадаброй ТхNxM1. Почерпнутые им сведения оказались неутешительными: цифры от 1 до 4 обозначают стадии болезненного процесса, характеризуя степень развития опухоли (Т, от латинского tumor), поражения лимфатических узлов (N от nodes) и распространения метастазов (М). В тех случаях, когда степень выраженности какой-то характеристики выявить не удалось, после прописной ставится строчная буква х. Однако наличие хотя бы одного метастаза во внутренние органы, – а на факт обнаружения его указывала цифра «1» после прописной «М» в выданной ему справке, – всегда означает рак четвёртой, финальной стадии. Из этого следовало: надо готовиться к смерти. Как это пришлось делать десять лет назад его отцу. Жилин вспомнил свой тогдашний разговор с лечащим врачом отца.
– Но разве нельзя попробовать химиотерапию и облучение? – спросил Жилин после того, как врач дал понять, что дни отца сочтены.
