Они остановились в одном из самых дешёвых пансионатов Евпатории, дважды в день ходили на полупустой пляж, загорали там на белёсом, пылевидном песке, который набивался во все вещи, особенно в непоправимо распухавшие от него книги в бумажных обложках, купались в ещё довольно холодной воде, ели простую еду в пансионатской столовой, по вечерам смотрели у себя в номере телевизор и занимались любовью. В другое время он от всего этого чувствовал бы себя вполне счастливым, но на этот раз его угнетало беспокойство об отце. Однако звонить ему он не пытался и даже не оформил себе мобильный роуминг в Крыму, чтобы снова не услышать ужасное «я завтра умру».
Уже на обратном пути, в поезде, после того, как они въехали в пределы Ордатовской области, до него дозвонилась соседка отца и сообщила, что тот «потерял память». К вечеру того же дня он пришёл к отцу и увидел перед собой совершенно изменившегося человека. Отец, исхудавший, тщедушный, с застывшим выражением отчаяния, недоумения и испуга на лице, не узнавал его, рассказывал ему, всхлипывая, про своего сына Сергея, не мог назвать даже город, в котором находится, и по-прежнему отказывался от еды.
Жилин перевёз отца в свою квартиру и старался устроить его получше, но тот был беспокоен, бродил по комнатам, выходил глубокой ночью из квартиры, а будучи настигнут на лестнице объяснял, что «пошёл спросить, почему поезд стоит». Однажды в отсутствие сына отец исчез, оставив входную дверь в квартиру распахнутой. По возвращении домой Жилин принялся обзванивать больницы, и в ближайшей ему сообщили, что отца босым подобрали на улице и госпитализировали благодаря сердобольным прохожим, которые вызвали «скорую помощь».
После «бегства» отца Жилин решил устроить его в хоспис, и тот умер там через несколько дней, привязанный к койке, потому что вызывал у персонала опасения. Медсёстры жаловались на то, что старик поднимал с койки своего соседа по палате, да ещё раздобыл где-то и спрятал у себя нож. Врач Вадим Петрович пришёл к выводу, что у отца расстроена психика, и назначил ему уколы аминазина. Из случайно подслушанного разговора медсестёр Жилин узнал, что аминазин кололи и некоторым другим пациентам хосписа. Дома он заглянул в интернет и прочитал о том, что аминазин – «психотропное средство, применяемое в психиатрии для купирования психомоторного возбуждения». А ведь при госпитализации врач говорил ему, что отцу будут давать мягкое успокаивающее реланиум… Видимо, именно благодаря аминазину старик со второго дня пребывания в хосписе стал недоступен для общения.
Вообще очень странным местом было это заведение, занимавшее трёхэтажное здание бывшего заводского профилактория на окраине города: тогда, в летнюю пору, окружённое цветочными клумбами, зелёными газонами, ухоженными деревьями и уютными беседками, оно выглядело райским местечком, чем-то вроде очень хорошего санатория. Однако вся эта красота предназначалась не для пациентов хосписа, которых не видно было на живописных лужайках и в беседках. Не встречались они и в длинных, пустых коридорах на этажах – там посетителям лишь изредка попадались медсестры. Как ни странно, совсем не замечались и санитарки, так что Жилин не мог понять, кто же ухаживает за лежачими. А между тем все больные в хосписе были лежачими. Поступавших туда в обязательном порядке переводили на строгий постельный режим и для надёжности искуственно обездвиживали при помощи успокаивающих средств и высоких металлических бортиков на кроватях.
Впрочем, в случае с соседом отца по двухместной палате, умиравшим от рака сорокалетним мужиком, у которого из-за отёка брюшной полости чудовищно раздулся живот, бортик был нужен, наверно, только для того, чтобы несчастный не упал с кровати. Однако отец своим затуманенным сознанием воспринял это ограждение как отвратительное насилие над человеком и взялся за благородное дело «освобождения» ближнего. Сняв соседский бортик, старик навлёк на себя репрессивные меры. Правда, в хосписе и свободу его самого существенного ограничили сразу после госпитализации, лишив даже возможности самостоятельно ходить в туалет, хотя доковылять до унитаза он был ещё вполне в состоянии и дома с этим проблем не имел. Жилин испытал потрясение, когда ему сказали в хосписе, что нужно купить и привезти памперсы и пластиковое судно-стульчак.
Отец был госпитализирован в четверг двадцать восьмого июня, а привязанным его за руки к койке Жилин увидел уже в пятницу вечером, когда после работы пришёл проведать его. Старик смотрел куда-то в потолок невидящим взглядом и не издавал ни звука. К тому времени всё начальство хосписа уже разъехалось до понедельника, на месте оставался только один дежурный врач, который не смог бы взять на себя ответственность за выписку пациента, если бы Жилин потребовал этого. Но в тот день такое решение у Жилина ещё не созрело. Ведь он и понятия не имел о том, что же ему делать с беспокойным умирающим. На следующий день, в субботу, Жилин увидел отца привязанным уже не только за руки, но и за ноги, и возмутился, потребовал у дежурного врача и медсестры развязать его. В воскресенье первого июля Жилин в последний раз видел отца живым. Старик лежал с закрытыми глазами, привязанный к кровати за одну руку и одну ногу. Жилин предложил отцу воды, и тот, не открывая глаз, свободной рукой сам ухватился за стакан, а когда кончил пить, ещё с минуту продолжал крепкой хваткой удерживать посуду, так что Жилину пришлось приложить немалое усилие, чтобы забрать её. Он подумал тогда, что отец, бывший штангист, хотел в последний раз дать ему почувствовать свою силу, которой гордился всю жизнь.
В воскресенье у Жилина уже вполне созрело желание забрать отца из хосписа. Он решил, что отвезёт старика в его «родные пенаты», куда, наверно, тот и пытался вернуться в день «бегства». И затем будь что будет! В понедельник утром Жилин договорился с училищным начальством об отгуле, благо в тот день у него была только одна «пара», и уже собрался ехать в хоспис, как оттуда ему позвонили и сообщили о смерти отца.
Через полтора часа, когда Жилин приехал в хоспис, тела отца там уже не было: его отвезли в морг при муниципальном похоронном предприятии. Пятидесятилетний врач Вадим Петрович, грузный, с двойным подбородком и величавой миной на ещё довольно красивом лице южного типа, сказал сочувственно:
– Виктор Константинович умер в четверть восьмого утра. Примите наши соболезнования. Не думал, что он уйдёт так скоро…
– Как будто старик мог протянуть дольше на аминазине, которым «вырубают» буйных психов! А ведь при госпитализации мне говорили, что ему будут давать реланиум!
– Дело в том, что у него было серьёзное психическое расстройство, – сказал врач, протянув Жилину справку о смерти. – Наверно, он уже давно был болен…
Жилин схватил бумагу и торопливо вышел из кабинета.
– Что, получил свою справку? – с глумливой ухмылкой спросил его внизу, на выходе, усатый вахтёр.
Жилин молча прошёл мимо, думая о том, что заслужил эти презрительные слова. Ему следовало раньше догадаться он о том, что этот хоспис – просто заведение для быстрого спроваживания на тот свет неудобных больных. Это же своего рода «фабрика», где смерти поставлены на поток, где умирают в год, кажется, четыреста человек. Здесь привыкли иметь дело с никому не нужными доходягами, родственники которых желают лишь поскорее получить справки о смерти для похорон и оформления наследства. Как мог он ожидать иного, прожив всю жизнь в Ордатове? Он жалел о том, что не успел забрать отсюда отца. Хотя что он делал бы с безумным?
Раздумывая о смерти отца, всякий раз Жилин испытывал недоумение. Невозможно было понять, почему в последние дни старик потерял рассудок: то ли его мозг был отравлен раковыми ядами, то ли помешательство развилось от тягостных душевных переживаний в ожидании смерти, то ли мышление пострадало от перенесённого в одиночестве инсульта. Но вот что было необычно в его случае: отсутствие жалоб на боли, от которых, как правило, ужасно страдают умирающие от рака…
…Почему же приснился ему сон про умирающего отца? Когда окончательно проснувшийся Жилин задал себе этот вопрос, то мгновенно нашёл ответ. Да потому, что уже несколько дней он подозревает рак у себя самого! Не на эту ли болезнь указывала температура, которая уже неделю держалась в пределах 37,2-37,4 градусов, без каких-либо иных признаков простуды? То самое было десять лет назад с его отцом, умершим от рака. Ещё Жилин заметил у себя отсутствие аппетита, чувство полноты в желудке и поташнивание после самой скудной трапезы, а также довольно быстро нараставшую слабость – всё то же, на что жаловался его отец в последний год своей жизни.
