— Помилуй бог! — воскликнул бедняга. — В жизни не держал в руках таких денег. Дай мне мелочь, я ведь не могу разменять эти деньги.
— Бери, не надо разменивать, — сказал аль-Хамиси, покидая экипаж.
Извозчик кинулся за ним, протянул ассигнацию и снова попросил мелочь.
Али-Мухаммед взял деньги и сказал, что разменяет у лавочника. Но аль-Хамиси не согласился. Он сунул деньги вознице и, взяв под руку друга, поспешил с ним к дверям театра.
— Ты сумасшедший! — воскликнул Али-Мухаммед. — Что ты сделал? У тебя нет и монетки на трамвай, а ты отдал первому попавшемуся целых десять фунтов. Я догоню его и заберу.
— Ты прав, у меня нет даже мелочи. Мы не пойдем в оперу и домой вернемся пешком. Но мы помогли несчастному, который так тяжко болен. Он не может больше погонять свою дохлую лошадку. Как только у меня появятся деньги, я тотчас же приглашу тебя в оперу. А пока прошу прощения!
— Если ты отдал все свое достояние в здравом уме, то ты святой! — сказал Али-Мухаммед, прощаясь с другом.
Через несколько дней многие друзья аль-Хамиси называли его святым.
— Но в отличие от святых дервишей, — говорил смеясь Али-Мухаммед, — наш святой не просит у прохожих помощи, а отдает последнее прохожему, который ничего не просил, а наоборот, умолял забрать у него деньги, свалившиеся с неба.
Работы не было. Аль-Хамиси целые дни что-то писал, закрывшись в крошечной комнате. Аиша не решалась спросить, над чем он работает. Но настал день, когда он сам обратился к матери.
— Мама, я дал клятву. Послушай мое стихотворение. Оно называется «Клятва».
Тобой дышу я, родина моя!
Твое дыханье было первым чудом,
Наполнившим мне грудь,
Когда оттуда,
Из пасмурной страны небытия,
Пришел я в мир живых,
И ты стояла
У изголовья матери, когда
В счастливых муках
Та меня рожала.
О родина моя!
Прошли года,
Я проникаю в тайны мирозданья,
Ты проводник мой на стезе познанья.
В тебе лежат пластами времена:
Начальный хаос,
Первый проблеск света,
Когда впервые юная луна
Всходила над безлюдною планетой.
Тобой дворцы и храмы возводились
Там, где когда-то рос чертополох,
Ты зеркало, в котором отразились
Процессии бесчисленных эпох,
Ты факелом в кромешной темноте
Путь освещала знанью и мечте.
О родина, благодаря тебе я
Все краски этой жизни различил,
Когда еще младенцем в колыбели
Я от тебя в подарок получил
Лазурь морской волны и небосвода,
И гребни дальних гор в рассветный час,
Оправленные в золото восхода,
И сад теней, когда в пучине гас
Луч солнца, погружавшегося в воду.
Ты для меня и небеса, и твердь,
Мой хлеб и воздух,
И бессильна смерть
Когда-нибудь нас разлучить с тобою,
Ты стала воплощенною мечтою,
Я вспоен молоком твоим и медом
И вскормлен хлебом твоего народа,
Крови моей бурлящее вино
Твоим горячим солнцем зажжено.
Я, как и ты, трудом крестьян рожден,
Рожден трудом египетских рабочих,
Во мне теперь навеки воплощен
Их жаркий пот,
Безрадостные ночи,
Нужда и голод,
Скорбь и нищета —
Я все с народом вместе испытал…
Это начало, милая мама, когда допишу, прочту тебе.
— Я все понимаю, мой друг. Ты не напрасно скитался по бедным деревушкам долины Нила. Дай тебе бог долгих и счастливых лет. И пусть расцветает твой талант!
Это были едва ли не последние слова матери.
В тот день, который остался в памяти на всю жизнь, отчим уехал в Суэц, где жили искусные мастера мебели. Они выполняли заказ для мебельного магазина. Абд ар-Рахман вернулся домой в сумерках. Он застал мать в постели. Она непрерывно кашляла, лицо пылало, ее мучил жар.
— Тебе плохо, мама, я пойду за доктором, — воскликнул испуганный Абд ар-Рахман. — Есть ли сколько-нибудь денег?
— Есть десять фунтов, — ответила Аиша, — возьми в шкатулке. Зови врача, — прошептала она едва слышно, — мне худо.
Врач жил недалеко. Вскоре он пришел, прописал лекарство и, прощаясь с Абд ар-Рахманом на пороге дома, сказал, что больная в очень плохом состоянии. Абд ар-Рахман отдал врачу пять фунтов и собрался в аптеку. У него оставалось еще пять фунтов, и он подумал, что этих денег достаточно для покупки лекарства.
Мать не сразу отпустила Абд ар-Рахмана. Она прижала к горячим губам его руки и долго не отпускала. Потом она попросила не уходить. Не пускать к ней Бусайну, которая притаилась в соседней комнате и, стоя за дверью, пыталась подслушать разговор брата с матерью. Но ей ничего не удалось услышать. Аиша молча смотрела на сына, словно прощалась. Лишь поздно ночью, когда Аиша задремала, он поспешил в аптеку. Пошел кратчайшим путем, через темные переулки, едва различая дорогу. Вокруг ни души. Тишина и темнота. Вдруг вспыхнул ручной фонарик, и грубый голос из темноты потребовал деньги. Перед ним был вор.
— Ты что молчишь! — крикнул он, протягивая руку с ножом. — Дай деньги, видишь, какой у меня нож?
Абд ар-Рахман протянул вору деньги и сказал, что эти пять фунтов нужны для покупки лекарства умирающей матери. В доме нет и пиастра, он идет в аптеку. Вор спрятал нож, протянул Абд ар-Рахману пять фунтов и предложил проводить его до аптеки, на случай, если встретится другой грабитель.
Они получили лекарство, и вор проводил Абд ар-Рахмана домой. Увидев умирающую, вор вынул из кармана десять фунтов и подал их Абд ар-Рахману.
— Я не оставлю тебя в такой беде, — сказал он и попросил разрешения остаться в доме до утра.
Аиша умерла на рассвете. Вор принял самое горячее участие в печальной церемонии. Он покинул дом Аиши после похорон. Уходя, он сказал Абд ар-Рахману, что считает себя его другом и всегда будет готов помочь в трудную минуту.
Вскоре аль-Хамиси получил извещение из деревни о смерти отца. Он так же, как и мать, долго болел, но ни разу не смог воспользоваться услугами врача. Это было недоступно бедному феллаху.
Печаль и одиночество обрушились на юношу, еще не узнавшего жизни, не постигшего радости светлых дней.
— Почему так много горя? — вопрошал он неведомое божество. Его скорбь вылилась в горестных стихах.
Я слышу голос матери моей.
Она ушла,
Порвав цепочку дней,
Звеном ее упав в траву забвенья.
Но эхом из-за белых облаков,
Как в детстве, очарованно-легко
Звучит напев, неся успокоенье.
Благослови!
Витай над нашим домом,
Звездою материнского тепла
Свети в пути опасном, незнакомом;
Я жизнь влачу, как тяжкие оковы,
Далеко от родимого угла.
Ненастье дни мои заволокло,
Убила боль истерзанную душу,
И звезды,
Что сияли мне в минувшем,
Осыпались, как битое стекло.
Где мать моя?
Где мой отец зарыт?
Куда исчезли дорогие лица?
Сад жизни облетел,
Но осень длится,
И даль пустыни вымершей страшит.
Доколе мне в песках ее брести?
Как ужас этот мне перенести?..
