– Кажется, у меня есть то, что вы ищете.
Хизер
Дом был прекрасен.
Собственно, это оказался не обычный дом, а, скорее, подземный бункер, но удивительно удобный и светлый. На поверхность выходили только прозрачные купола и полукупола, через которые помещения заливал дневной свет. Жалюзи при желании создавали темноту. Между куполами прямо на крыше дома зеленели газоны. Сам дом тоже представлял собой купол с одной срезанной стороной. На срезе была дверь, к которой подводил плавно углубляющийся дворик, по краям его были разбиты цветники, а в центре устроен маленький бассейн.
«Как бы это понравилось детям!» – подумала Хизер.
– Архитектор рассказывал мне, что вдохновлялся идеями Алвара Аалто, – сообщил Густав и обнял ее за плечи.
Хизер повернулась и страстно поцеловала его, мысленно извиняясь за те подозрения, о которых он, к счастью, не знал и никогда не узнает.
– Мне кажется, что это замечательная идея, милый! Но ты и впрямь хочешь устроить в этом доме отель?
– Да, я же тебе говорил.
– Понимаешь, у нас уже есть один отель, и большую часть года он пустует. Хизерфолл – не Лас-Вегас, милый. Наш город – вовсе не туристическая Мекка. Те, кто приезжает сюда, предпочитают снимать дома, как ты, и это довольно легко сделать.
– Я уже успел узнать тебя, – улыбнулся Густав. – Ты явно к чему-то клонишь.
– Помнишь Хлою? Сейчас ее с кружком выгоняют из «Старого пакгауза», а вместе с ними и все детские клубы. Я подумала, этот проект идеально подойдет для культурного центра. Мы могли бы сделать даже больше: организовать не ту жалкую выставку гобеленов, которую ты видел, а настоящий музей. Попросить горожан принести из домов гобелены, которые ткали их бабушки, там есть просто чудесные работы. А при нем мастерскую, не только для детей, но и для взрослых, которые захотят вернуться к традиционным ремеслам. Вот тогда мы могли бы привлечь туристов, и городу мог бы понадобиться новый отель. Что скажешь?
– Звучит как план, – Густав даже переменился в лице, вероятно, от неожиданности. – Но кто будет за это платить? Одно дело – инвестиции в отель в курортном городе, а другое – в какой-то непонятный детский культурный центр. Мои инвесторы не видели ваших гобеленов и вряд ли захотят на них смотреть…
– Тогда стоит попробовать собрать деньги прямо в Хизерфолл, – быстро заговорила Хизер, вспомнив о миссис Торнтон. – В городе полно богатых пенсионеров, которые обожают традиционные искусства, детей и благотворительность. Они просто не знают о наших проблемах. Мы можем обратиться к ним через газеты, в кои-то веки репутация «Вестника» пригодится для чего-то стоящего. Можем подключить церковь. У нашего главного редактора есть связи. И тогда…
– Постой, постой, Хизер, не горячись, – взмолился Густав. – Я понимаю, что это важно для тебя…
– Это мой шанс сделать что-то стоящее, – вздохнула Хизер. – Не произвести на свет еще одну стопку бумаги, а нечто по-настоящему полезное. И я счастлива, что мы можем сделать это вместе.
* * *
Хизер вернулась домой окрыленная. Конечно, Густав три раза повторил, что должен хорошенько подумать, но девушка не сомневалась, что он придумает всё как надо, и «их проект», как она уже мысленно его называла, будет жить. Ведь у Густава ясная голова и доброе сердце, он не может не понять, что так будет правильно. А книги Августа Спарка в его квартире, наверное, остались от предыдущего жильца. Такое объяснение звучало очень убедительно.
Дома ее поджидали Хлоя и… Дороти. Та сидела за столом, пила чай и болтала с соседкой Хизер.
– С твоей легкой руки от клиентов у меня отбоя нет, – радостно сообщила Хлоя. – Миссис Сент-Джонс посмотрела мои гобелены и хочет заказать один для себя и один для своего офиса.
– Значит, ты скоро прославишься не только в Хизерфолл, но и за его пределами, – улыбнулась Хизер. – И, кстати, у меня тоже есть хорошая новость. Я говорила с Густавом о ваших проблемах, и он обещал подумать. Если все сложится, то вам не придется ютиться в школе.
– С Густавом? – переспросила Дороти. – Простите, что вмешиваюсь в разговор, но…
– Это я виновата, – поспешно сказала Хлоя. – Рассказала ей о твоем новом кавалере и его бизнесе. Прости, что разболталась, просто я за тебя так рада…
– Ох, ладно, – вздохнула Хизер. – Кажется, это уже секрет Полишинеля. Похоже, я крупно попала. Но… могу объявить во всеуслышание: я счастлива.
– Простите, что вмешиваюсь, Хизер, – повторила Дороти. – Но я должна с вами поговорить. И извините, Хлоя, нам лучше поговорить с Хизер наедине.
* * *
«Густав, прости, пожалуйста, за то, что я написала эту статью. Или нет, не так. Я писала то, что думаю, и я до сих пор уверена, что была права. Тогда прости за то, что мы встретились, что ты показался мне таким милым и до сих пор кажешься, черт возьми. Я не верю, что ты узнал меня с самого начала и просто решил отомстить, разыграть. Человек не может быть таким лживым, не может врать с таким искренним лицом. Просто всё так получилось. Прости за то, что всё так получилось.
Прости за то, что я взяла дурацкий псевдоним. Мне казалось, что это будет ужасно умно с моей стороны. А в результате ты с самого начала не знал, что я – это Долорес Гейз, вот всё и закрутилось.
Мне было очень хорошо с тобой, правда. Но сейчас, когда мы оба знаем, кто есть кто, у нас вряд ли что-нибудь получится. Пожалуйста, пощади меня, не пиши мне и не звони. Прощай.
Твоя Хизер».
Густав
Когда Дороти снова позвонила в его дверь, Густав допивал второй бокал виски. Первый он выпил сразу, едва пришел домой и стал думать, как рассказать Хизер правду. Второй налил себе, когда получил электронное письмо и понял, что рассказывать поздно: Хизер всё знает.
– Ну что, Тотошка, мы больше не в Канзасе! – поприветствовал он литагента.
– Густав, ты пьян! – возмутилась она.
– Да, именно так, пьян, раздавлен и несчастен. Чего ты и добивалась, моя дорогая.
– Ну, может быть, я поступила некорректно, – согласилась Дороти. – Я только хотела, чтобы ты перестал заниматься глупостями и сосредоточился на работе. И какой бы нахальной ни была эта девица, она всё же не заслуживает того, чтобы ее водили за нос.
– Ты во всем права, моя дорогая, – неожиданно заявил Густав. – Я должен написать статью том, как опасно быть халтурщиком. Просто обязан. Адью, драгоценная моя. Иди и не мешай священному творческому процессу.
– Я зайду завтра, – пообещала Дороти. – И надеюсь, что ты будешь в форме.
– Ждать и надеяться, – отозвался Густав торжественно. – Всё, что нам остается, – это ждать и надеяться. Будьте мужественны, Ридли. Милостью божьей мы когда-нибудь соберем все эти книженции и зажжем такой костер, который, я верю, им не потушить никогда.
– Не стоит коверкать цитату из Брэдбери, – сурово сказала Дороти, стоя в дверях. – Он тут совершенно ни при чем.
Юля
«Август Спарк
Исповедь халтурщика
Как писатель становится халтурщиком?
Для начала, мне кажется, стоит ответить на вопрос, как обычный человек становится писателем. Конечно, у всех это происходит по-разному. Например, так…
Вы прогуливаетесь в парке, катая в коляске своего трехлетнего племянника. Он только что устроил вам эталонный скандал – то ли потому, что вы запретили ему отнимать игрушечный паровозик у девочки, то ли потому, что вы запретили нырять в пруд за уткой, которую он долго и терпеливо приманивал хлебными крошками. Не суть важно: Юджин в таком возрасте, что устраивает скандалы по любому поводу. Сейчас он спит, и его заплаканная мордашка снова кажется удивительно милой. Но вы всё еще кипите. Скандал продолжался около пяти минут, но по вашему личному субъективному времени прошло не меньше пяти часов, а насколько короче стала ваша жизнь, вы боитесь даже думать. «Ах ты, маленький паршивец! – произносите вы мысленно. – Пусть тебя похитит мафия, я и пальцем не пошевелю ради твоего спасения». Потом вам приходит в голову: «А что бы я стал делать, если бы Юджина в самом деле похитила мафия?»
День солнечный, теплый, никаких подозрительных типов в плащах поблизости не наблюдается, поэтому вы, неторопливо катая коляску, со вкусом обдумываете эту историю и, следя за своими воображаемыми подвигами, восстанавливаете пошатнувшееся чувство собственного достоинства. История получается, на ваш взгляд, отличная, просто зашибись. Будет жаль, если она пропадет. Вы решаете ее записать. И понеслось!
У вас получается рассказ, который вам очень нравится. Вы несете его в университетский журнал. Рассказ отклоняют, но дают вам несколько полезных советов. И самое главное – ваша гордость уязвлена, вы не понимаете, чем опубликованные ранее рассказы лучше вашего, и решаете пробить эту стену. Вы пишете еще один рассказ, потом еще и еще. Вы читаете книги типа «Как написать роман за двадцать восемь дней», некоторые советы профессионалов кажутся вам полезными, другие – очень смешными. Может быть, вы даже начинаете ходить на курсы. От курсов очень большая польза: вы видите, что в вашем окружении полно идиотов вроде вас, которые считают, что оказали миру услугу, испачкав несколько страниц отличной белой бумаги, и отказываются прочесть ваши произведения раньше, чем вы прочтете их писанину. Вы начинаете ценить читателя.
В один прекрасный день в журнале, где вас уже хорошо знают, публикуется ваша заметка. Потом рассказ. Вы толком не можете понять, что чувствуете. Вы слишком долго ждали этого момента, и ваши эмоции по этому поводу немного протухли. Кроме того, ваша девушка, прочитав рассказ, говорит, что он «очень милый», от чего у вас во рту появляется странный кисло-сладкий привкус. Вы устраиваете пирушку для друзей, на которой пропиваете сумму значительно большую, чем ваш гонорар.
После долгих перипетий, не интересных никому, кроме вас, одно издательство печатает ваш роман. Да, та самая история о похищенном ребенке изменилась до неузнаваемости и выросла в целый роман. Предположим, в том издательстве толковый маркетинговый отдел и налаженная система распространения. Ваш опус получает положительные отзывы в прессе и появляется во всех книжных магазинах – по крайней мере, во всех, которые вы видите. Вы просыпаетесь знаменитым.
После нескольких интервью и автограф-сессий вас вызывает к себе ваш издатель. Он говорит, что ваш успех не продержится долго, вас забудут, если вы в ближайшие полгода не напишете новый роман. Вы готовы, у вас есть несколько сногсшибательных идей. Издатель говорит, что ваши идеи – дерьмо или что они «хороши, но несвоевременны», если он воспитанный человек старой школы, и что маркетинговый отдел считает, что сейчас лучше всего пойдет роман о любви вампира и школьницы. Вам становится жалко школьницу, и вы уговариваете издателя согласиться на студента и женщину-оборотня – вы почему-то всегда питали слабость к оборотням. Так вы попадаете в литературное рабство.
Быть литературным рабом не так уж плохо. Вас не бьют и не отправляют грести на галерах. К галере вы приковали себя сами – своим неистребимым честолюбием. Иногда вы можете даже вообразить себя свободным и гребущим для собственного удовольствия… пока не подходит время дедлайна. Потом честолюбия у вас уже не остается. Вы пишете то, что от вас желает непостижимая до божественности воля маркетингового отдела, и не соскакиваете с галеры просто потому, что привыкли. И когда вы читаете, к примеру, в мемуарах Стивена Кинга о том, что профессиональный писатель должен выдавать свои шесть тысяч слов каждый день в любом состоянии, вы испытываете то чувство, которое, вероятно, испытывали молодые галерные рабы, глядя на старых ветеранов, покрытых шрамами от бичей, скрюченных, полуживых. Потом вы вспоминаете о гонорарах Кинга, и это чувство отступает.
Да, гонорары. Это важно. Они становятся всё более приличными, а это дает независимость. Кроме того, как ни крути, а писать книги – не самая пыльная работа, и она приносит почет и уважение. Кроме того, вы обнаруживаете, что больше толком ничего не умеете, поэтому решаете не рыпаться и грести, пока хватит сил.
Плохо другое – вы начинаете ненавидеть своих читателей. Или, в моем случае, читательниц. Точнее, презирать их. Вы не понимаете, как люди могут тратить деньги и время на чтение вашей очередной халтуры. Возможно, нечто подобное чувствуют продавцы гамбургеров, когда люди выстраиваются в очередь, чтобы купить вредную гадость, которая укоротит их жизнь, но принесет им кратковременное удовлетворение и даже развлечение. Не знаю. Я никогда не работал продавцом гамбургеров. А может быть, стоило, тогда, глядишь, я бы сразу всё понял и не попал в литературное рабство.
Ваша ненависть и презрение начинают выплескиваться на страницы ваших романов. Вы можете долгое время этого не замечать. Я сам не замечал, пока одна отважная женщина не открыла мне глаза. И что теперь? Что я буду делать? Наверное, всё то же самое. Кто-то написал, что вся наша жизнь, всё, что мы в ней делаем, – это лишь способ структурировать время в ожидании смерти. Древним людям это было не нужно, их время целиком и полностью было занято охотой, добычей пищи, борьбой с соседями за ресурсы. Потом они стали придумывать технологии, которые облегчили им жизнь, у них появилось свободное время, а вместе с ним – религия и культура, политика и торговля. В конце концов, писать любовные романы – не худший способ убить время. Торговать наркотиками и оружием гораздо хуже. Make love, not war. Поэтому я, вероятно, не перестану писать любовные романы. А вы? Вы перестанете их читать?»
