Мой ответ – чистый бриллиант.

Как скажешь.

Какой же я ребенок.

…

Очевидно, он тоже, потому что пару месяцев спустя, когда я поглощена выяснением у богемной принцессы с сальными дредами и двумя кольцами в носу, что она будет пить, он вдруг рядом с ней материализуется и просит пиво «Pacifico».

Перед мной его совершенный аромат, и волосы, и глаза. Глаза как плесень, растущая на остатке буханки хлеба. Серо-зеленые. Привораживающие. Я не отвожу взгляда. У меня есть оправдание. Видеть его в Фейсбуке и смотреть наяву – совершенно разные вещи. Сейчас я могу прикоснуться к нему. Могу протянуть руку и… если бы всё было так просто.

Юная мисс с дредами ничего не подозревает. Абсолютно. Я пометила каждый дюйм его тела. Или царапинами, или укусами, или синяками, или татуировками. Словами, выражающими глубокую привязанность, и действиями. Ими я окутала его. И нет ни единой клеточки на моем теле, которая не имела бы точно такого же клейма. В это мгновение я не понимаю, как мир не может увидеть того, что так и пышет из него. Мое имя и символы моего права собственности.

Все, что видят они - отсутствие права пользования.

Я направляюсь к бару, чертовски нервничая, и Гаррет подсказывает:

- Глотнешь?

Я прикрываю свою сверхреалию каким-то оправданием. Честно говоря, я вряд ли могу издать что-нибудь внятное. Не знаю. Я слышу лишь шум ломающихся вещей, раскалывающихся и трескающих.

Я. Разбиваюсь вдребезги. Как и мой голос.

Он нагружает мне поднос, и бутылка «Pacifico» насмехается надо мной, стоя рядом с небольшой бутылкой шампанского.

Они что-то празднуют?

Почему они в Лас-Вегасе?

Они женятся? Нет, нет. Он не может жениться. Он ведь уже женат.

Я презираю свою распутную форму, прокуренные волосы, размазавшуюся косметику, резинку чулок и себя. Я презираю все, но вынуждена вернуться и отдать ему пиво. Вынуждена отдать ей ее заказ. Вынуждена ждать их. В своем казино.

Глаза наполняются слезами и… черт. Я не стану плакать. Я переборю себя.

Именно так я и собираюсь поступить.

Он не смотрит на меня, когда я ставлю рядом с ней бокал, прямо на автомат Колеса фортуны. Он прикасается ко мне папкой в манильской оберточной бумаге, полной того, в чем я мгновенно признаю документы по нашему разводу. Не знаю, почему меня одолевает желание ткнуть ее лицом в игральный автомат. Однако я всегда была слегка грубой для девушки.

Слегка одержимой.

Раньше ему нравились эти мои черты характера. Потому что они были еле уловимы. Потому что я была еле уловима.

Наверняка она знает, кто я, знает, что я мусор, оставленный на тротуаре в ожидании, когда его уберут. Его песни о любви наверняка о ней. Ее волосы песочного цвета – такого оттенка был бы песок, смешанный с кучей экскрементов и вшивой грязью. Она могла оказаться той мифической пустыней, о которой он грезит.

Я благодарю его за папку, а он взглядом велит мне валить к чертям.

Этот взгляд причиняет боль. Этим взглядом раньше он одаривал людей, которых терпеть не мог. Своего приятеля, который однажды бросил комментарий про меня с сексуальный подтекстом; свою мать; своего начальника. Он смотрел этим взглядом на всех. Всех, кроме меня.

Не знаю, почему, но я всегда считала, что не может ничего вынудить его наградить меня таким взглядом. Я думала, что буду неуязвима, выше, не обращу внимания. Я думала, что он смог бы смотреть на меня с гневом, яростью, жалостью… но только не с тем враждебным отвращением, которое он берег для других.

Как же больно.

Каждый миг моей жизни без него причиняет боль. Слишком сильную.

Я ставлю папку в свой шкафчик и беру десятиминутный перерыв. В комнате для отдыха сидит Джейк, и когда я спрашиваю его, могу ли закурить, он смотрит на меня так, словно на переносице у меня вырос третий глаз.

- Ладно-у, Белла, - говорит он со своим сильным тягучим акцентом. – Но я и подумать не мог, что ты куришь.

- Я не курю.

Дрожащими руками я пытаюсь зажечь эту гребаную сигарету. Руки трясутся мелкой дрожью, тогда как сама я еле стою на подкашивающихся ногах.

Затяжка и кашель.

Почувствуй, как никотин входит в твой кровоток.

Потрясение чуть рассеивается.

- Белла, ты бледная-я-я. Все нормально?

Я делаю еще одну глубокую затяжку, на сей раз не закашлявшись, как дилетантский школьный курильщик, и говорю:

- Да. Охерительно клево.

Какая же я сука.

Мы с Джейком молча курим, расположившись вокруг пластикового стола. Он сгорблен, на его поврежденном глазе - повязка. Это вина Вегаса. Он жестоко обошелся с ним за эти годы. Пятидесятилетний швейцар, выглядящий на все восемьдесят. Я, неподвижно замерев, смотрю, как медленно поднимается к потолку дым. Я знаю, что моя десятиминутка окончена. Знаю, что время подходит к концу. Я должна вернуться в зал. До того, как на меня напишут докладную.

Я благодарю Джейка, и он протягивает мне жвачку.

- Не за что, чика.

Оставшуюся ночь я провожу, пытаясь не смотреть на них. Но он высокий, а голос его слишком громогласный. Я помню, как на заре наших отношений мы засиживались допоздна. Мы курили травку и трещалио музыке. Без умолку болтали о путешествии во времени и стихах. О философии и политике. Его голос, сильный, громыхал. Именно он подарит ему известность.

Поэтому я слышу его.

Слышу у себя в голове, даже находясь на другом чертовом конце зала. И вижу их. Ее волосы как животное, задавленное на дороге, его – как старый пенс. Ее поза вынужденная, слишком небрежная сутулость. Его – прямая как у солдата. Он всегда возвышается в поле моего зрения.

Они практически не разговаривают. Мне хочется думать, что если бы на ее месте была я, мы бы сидели перед автоматами, но лицом друг к другу. Он махал бы руками, с губ его свисала бы сигарета, пока он забрасывал бы меня своими мыслями. Я бы кивала и пыталась украдкой коснуться его. Всегда.

Даже после восьми совместно прожитых лет. Так бывает, если вы замужем за второй половинкой.

Извечная необходимость касаться друг друга.

Но я поняла, что некоторые отношения не равны. Некоторые отношения не задушевны. Бывают родственные души по привычке. Рабы души. Связанные договором. Пленники.

Он был моим пленником.

Декларация независимости, мать ее.

Они по-прежнему не разговаривают друг с другом, когда заканчивается моя смена.

Я блаженно стаскиваю с себя костюм и запихиваю его в шкафчик. Глазею на папку и рассуждаю, не оставить ли ее здесь. Подумываю, не завалить ли ее вещами. Как ланч, о котором я вполне могу забыть на несколько недель. Или дать ей состариться и намокнуть у меня в сумке, испачкать свежую папку и покончив со всей таящейся в ней правовой силой.

Да пошел ты и та хиппи, которую ты подцепил на дороге.

Но я не осуществляю задуманное.

Я забираю папку домой.

Бросаю ее на обеденный стол и смотрю на нее. Погруженная в свои мысли.

Я не могу преследовать его через Фейсбук. Я знаю, где он находится и чем занимается. Знаю, о чем загруженные им песни. Они все. Все. Не про меня.

Я понятия не имею, что с собой делать.

Потому открываю папку в поисках его почерка.

Его почерка, маленькой, крошечной частички его души, которой я пока могу… коснуться.

И вот она. Рядом с крестиком. Под моим именем. Под глупой фамилией по мужу, с которой теперь я вынуждена буду распрощаться. Вынуждена буду снова стать Свон… чего чертовски не хочу.

Но здесь нет его имени.

Признай, что ты солгала.

Что за хрень?

Откуда он знает?

Да и как мог узнать?

Сейчас? После стольких лет?

Я переворачиваю страницу, где он должен был поставить свою подпись под Декларацией независимости.

Признай, и я подпишу.

Сукин сын.

…

Следующий день – выходной. Я по-быстрому заканчиваю с делами, взмокнув под слишком ярким солнцем. Обычно, когда я иду на работу, оно начинает снижаться к горизонту. Я люблю солнце. Хоть и скучаю по Тахо, прохладному и покрытому зеленью, порой я нахожу наслаждение в полном отчуждении от того места.