Он мужчина. Естественно, он спит с другими. Мы расстались много лет назад.

Много лет.

Ну надо же.

В какой-то момент мы окажемся в разлуке дольше, чем были вместе.

Пока это не так.

…

Новый день я начинаю бодрой, чистой и, надеюсь, пахнущей, как первая жена раджи, сандаловым деревом и пряностями. Макияж незначительный; волосы, собранные в хвост, чуть взъерошены, туфли пока удобные. Пройдет час-четыре, и я пропахну дымом, а лицо будет казаться покрытым сажей. Неизбежно размажется тушь на одном глазе, а ноги… будут просто отниматься.

А потом наступает следующий день. И все по кругу. Разве что этой ночью я еще умудряюсь опрокинуть полный поднос стаканов на свою «форму».

И теперь пахну скорее гаремом раджи. Сандаловым деревом и виски со спрайтом.

Переработанный охлажденный воздух этого пекла проходится по влажной ткани, и мои соски мгновенно становятся маленькими упругими вершинами.

Если смотреть позитивно, я заработала чаевых вдвое больше обычного.

Если смотреть позитивно, мой муж только что опубликовал новую песню. Похоже, он скучает по коричневым бескрайним холмам какой-то мифической пустыни.

Это про меня?

Господи, надеюсь, да.

Я смотрю на часы. В том месте, где нахожусь я, идет четвертый час. Значит, там, где он, уже пошел пятый.

Если он до сих пор в Колорадо. А я понятия не имею.

Интересно, он все еще ездит на пикапе? Наверное.

Господи, почему я так боюсь поинтересоваться об этом. Раньше я спрашивала его о любой фигне, спрашивала, о чем бы ни захотелось. Раньше он отвечал искренне.

Теперь же, единственные вопросы, которые я задаю ему, молча крича на компьютер:

«Кто она?»

«Где ты?»

Потом я молча кричу на себя:

«Какое тебе дело?»

Глупая.

Мне всегда будет до него дело.

Возможно, эти песни не про меня. Возможно, он не подпишет документы, потому что волнуется о том, что я претендую на его гонорары. Не нужны мне деньги. Возможно, я должна ясно дать ему понять это.

Возможно, завтра я отправлю ему письмо по электронке.

Возможно, если он подпишет эту долбаную бумагу, я смогу продолжать жить дальше.

Звучит ужасно. Я предпочла бы загибаться здесь.

Нужно перестать надеяться, что однажды он вернется.

Возможно, он считает, что это я должна приползти к нему на коленях.

Возможно, мне и следует это сделать.

Возможно, я должна признаться.

Ведь на самом деле я не спала с тем парнем. Той ночью. Два года назад. Я позволила ему поверить в это. Позволила думать, будто я изменила. Позволила ему полагать, что та случайная связь осквернила его святилище. Позволила ему думать так, освободила его.

Потому что «Я люблю тебя, Белль. Но ненавижу свою жизнь» не совсем то, что я для него хотела. Никогда.

Я никогда не хотела лицезреть эту суровую оскорбительную терпимость. Это гнетущее зрелище с близкого расстояния, когда все, что мы приобрели, обременяло его своим постоянством. Я никогда не хотела заарканить его и удерживать против воли. Никогда. Я хотела взлететь вместе с ним. Но не таким стал наш брак.

Я сломала ему крылья, обременила его слишком тяжелым грузом, чтобы он мог подняться ввысь.

…

Я была равнодушна к встрече одноклассников, собираемой спустя десять лет. Я была и десять лет назад равнодушна к школе, едва сумев окончить ее после трудного года редкого в ней присутствия. Поехала я туда скорее из любопытства. И желания увидеться с прежними друзьями, с коими с тех пор не встречалась. И, если начистоту, из желания похвастаться мужем и стройностью, в то время как моя давняя конкурентка Лорен, девушка, которая превратила для меня начальные и средние классы в почти невыносимый кошмар, располнела раза в три.

Я уже упоминала. Я поверхностная.

Танцзал «Серебряная молния» в «Harrah’s» на Южном озере сотрясался от таких ретро-хитов как «Smooth» и «Say My Name», но, несмотря на экскурс по тропинке музыкальных воспоминаний, все остальное отнюдь не напоминало о том, какой была школа. Бессмысленной и скучной.

Кроме Элис, студентки по обмену из Германии. В год ее приезда мы сблизились, а после окончания потеряли связь. Она была там. Ее сопровождал брат Эммет, ужасно высокий, жутко молчаливый.

Мой спутник прилететь не смог. В последний момент он застрял в Лас-Вегасе. Или так я считала.

Мы пили. Много. Мы танцевали. Мы перекочевали со встречи в ночной клуб и увязли в напевающих и покачивающихся телах на танцполе. Нас утянули на мальчишник, нас угощали алкоголем. Я потеряла счет бокалам.

Я проснулась у себя в гостиничном номере. В нижнем белье. Рядом с мужчиной, не являющимся моим мужем.

Я знаю, каким все показалось Эдварду, стоящему возле нас, сжимающему в руке карту от номера, которую я оставила на всякий случай на ресепшене. Он не знал, что этим мужчиной является Эммет, что в ванной, прижавшись лицом к прохладному фаянсу унитаза, торчит Элис. Не знал, что в ванной валяется спутанным платье, насквозь мокрое после холодного душа, которым Эммет пытался привести меня в чувство.

Я не помню, сколько раз меня вырвало.

Я помню, как выкатилась из-под пухового одеяла, неуклюже свалившись на пол и вывихнув запястье.

- Какого черта, Белль?

Я ждала, когда на меня хлынет боль от вывихнутой руки. Но ее затмила волна тошноты. В голове начал монотонно стучать пульс. Но я не могла выдавить ни слова.

Это не то, чем кажется. Это не то, что ты думаешь.

Но я так и не произнесла ничего из этого.

А потом, вернувшись домой, я несла это бремя, не отказываясь от обвинений, брошенных мне в лицо. Когда он кричал и проклинал меня, когда схватился за меня руками и велел катиться в ад, а потом уехал. Оставив свои блокноты, полные нот и стихов, оставив ящик для инструментов со сверлами и зубилами, оставив свои DVD со «Звездными вратами» и безразмерные свитера с отверстиями для больших палец. Он все оставил.

Я до сих пор храню эти вещи. Я не спрятала их в коробку, не отвезла на склад, не выбросила.

Особенно тот свитер. Это последняя реальная его частица, которая у меня осталась.

Прошло уже целых два года. А он до сих пор хранит его слабый аромат. Настолько слабый, что, возможно, мне просто кажется. Возможно, я принимаю желаемое за действительное. Как помешанная, я храню свитер в большом пластиковом пакете и открываю его только в особых случаях. Я практически не дышу рядом с ним. Не хочу израсходовать полностью его запах.

Однажды он исчезнет. Возможно, тогда я смогу избавиться от всего этого. Возможно, тогда я смогу прибраться дома. Возможно.

Возможно, тогда я перестану мечтать. Возможно, он прославится, приедет в «Цезарь» и выступит там. И мы снова будем вместе.

Я не повинна в супружеском обмане. Но виновна во лжи.

Надеюсь.

Теперь его жизнь лучше. Возможно, теперь он ненавидит меня, но любит свою жизнь.

Я кидаю в рот таблетку валиума и запиваю ее водкой.

Я люблю его и ненавижу свою жизнь.

…

Спустя пару недель я наконец посылаю то электронное письмо. Оно короткое и нелепое, в сущности объясняющее, что если он переживает по поводу денег, то на бумаге четко и ясно сказано, что мне они не нужны. Через два дня я получаю ответ. Он короткий и нелепый, на деле объявляющий, что он подпишет его, когда будет готов.

Я сразу же отвечаю.

И когда этот день настанет?

Его ответ появляется через двадцать секунд.

Черт возьми, когда я его почувствую.

У меня из ушей пар идет.

Ладно.

Gmail сообщает, что моя беседа с Эдвардом Калленом обновлена, и я кликаю по небольшому кружочку.

Должно быть, жизнь со мной действительно невыносима для тебя. Ты дождаться не можешь, когда все завершится окончательно, верно?

Что мне делать? Что ответить? Разве он не стал счастливее? Разве жизнь его не стала лучше? Он свободен, он жив, он претворяет в жизнь свои мечты. О нюансах и деталях я не ведаю. Но знаю, что не прихожу домой, видя его с остекленевшими глазами возлежавшим на диване, поглощающего ванильные вафли и смеющегося над каким-то идиотским ситкомом. Я знаю, что он только что выпустил свой первый диск. Знаю, что он сотрудничал с людьми, о которых я слышала. С известными людьми. Я знаю, что слышала его песню, зайдя в «Старбакс». Знаю, что она была не про меня.