Это время покажет. Мне как доказать? –
Тут опять Емельян Тараканыч вздохнул:
– Неужели по воздуху будут летать?!
Верно, там-то уж будет счастливее жизнь! –
Вещий Дед и на это качнул головой:
– Нет, счастливей не будет. Всё, как и у нас.
– Это скоро ль наступит? Быть может и мы
Полетаем как птицы? – Вновь Прохор спросил:
– Нет, не мы и не дети, не внуки детей
Той поры не достанут. Пятьсот лет пройдёт…
– Неужели ты видишь и так далеко?
– То – для нас далеко. А для Бога – лишь день.
– Расскажи, дед, какие ещё чудеса
Видел ты в своих снах? Чудно слушать тебя. –
Дед подумал немного, вздохнул и сказал:
– Как в окно, будут в ящик волшебный смотреть,
Будут видеть в нём мир, страны все, города,
Что твориться вокруг на огромной земле…
Прямо из дому можно увидеть весь мир… –
Тут опять Емельян Тараканыч сказал:
– Верно, там-то уж каждый узнает судьбу?
Люди точно там будут счастливей, чем мы…
Жить в таких чудесах, да и счастья не знать!? –
Вещий Дед улыбнулся в седые усы,
Покачал головой и ответил опять:
– Не узнают и там ни судьбы, ни себя.
Да и счастья не больше. Всё так, как у нас.
Люди даже к луне потом будут летать,
А вот счастья рецепта не смогут найти… –
– Ну, уж это ты врёшь! Что б к луне… это ложь!
Выше Бога! Кощунство!.. – Арсений сказал.
– Это только лишь сны, – отвечал Вещий Дед. –
Мы над снами своими не вольны никак.
– А скажи, Медвелом, – тут Окимий спросил: –
Вот же Русь наша, матушка, вечно стоит…
Только раньше на ней была вера не та:
Истуканам молились и верили в них.
Как у вас до сих пор – истуканы в богах.
Но уже лет пятьсот в православии Русь,
И крепка наша вера. Нет крепче её.
Так скажи нам: ещё через столько же лет,
Будет вера Христова стоять на Руси?
Видел это во снах ты своих, или нет? –
Вещий Дед, сдвинув брови, подумал чуть-чуть,
Будто сон вспоминая; потом уж сказал:
– Будет вечно стоять православная Русь.
Но и наших богов будет помнить народ. –
Тут игумен Пафнутий свой голос подал:
– Чуден мир. Чудеса объяснить нелегко.
Что там будет вдали, хорошо рассуждать.
Медвелома за то и зовут Вещий Дед,
Что слова его время смогло подтвердить.
Но о дальних столетиях можно пока
Только сказки писать. Нам же, братья, пора. –
Он поднялся, и ужин закончился тем.
Удалились из трапезной все на покой.
9. Едва ли сон, едва ли явь…
День прошёл, вечер тоже к концу подходил,
В тёмный лес солнце с неба скатилось уже,
Леса край запылал благодатным огнём:
Он горит, да не жжёт, он приносит покой,
Он и глазу приятен, и мил для души.
– Завтра – вёдро, – сказал, поглядев на закат,
Стражник Ванька Безухий, и тихо вздохнул.
Не слышны уже песни вдали у реки,
Не видна и Ветлуга: покрылась она
Пеленою тумана, как будто на ночь
Покрывалом укрылась, чтоб слаще спалось.
Спит и Тихон монах в тесной келье своей.
Он устал, но закончить работу успел.
Спит, сложив свои руки крестом на столе,
А на них, как в перину, устав, уронил
Он тяжёлую голову с рыжей копной.
На столе перед ним на подставке стоял
На грунтованной липовой доске, внутри
Углублений иконных, и краской блестел
Образ старца седого меж двух облаков.
А огарок свечи уж почти догорал,
На икону бросая мерцающий свет.
И казалось, лик старца в иконе ожил;
Он на мастера смотрит и, будто, подняв
Руку правую, хочет крестом осенить…
Тихон спит за столом и такой видит сон:
Снова он у реки, и как будто один,
И сияние яркое в небе над ним,
Да такое, что глянешь, и больно глазам.
И оттуда к нему быстрый сокол слетел.
Обернулся он старцем у самой земли.
Его кудри седые доходят до плеч,
Словно снег седина в бороде и усах,
Только брови немного темней, из-под них
Ясный взгляд излучал неземную любовь.
– Не узнал ты меня, – грустно старец сказал. –
И собратья твои не узнали меня.
Я пустынником Кием к Ветлуге пришёл.
Николаем в монашестве звали меня.
Здесь я храм заложил, здесь крестил я народ.
Вам же я показался, чтоб знаменье дать.
Вот завет мой: довольно на месте сидеть,
Собирайтесь вы в путь, да берите с собой
Слово Бога живого и веру в него,
Да идите в народ Божье слово нести! –
Старцу Тихон отвесил поклон до земли.
Распрямился, а старца и след уж простыл,
Только сокол летит в облаках высоко
Над Ветлугой-рекой, устремляясь на юг…
Тут огарок свечи уж совсем догорел,
И с подсвечника жгучий оплавленный воск
Капнул прямо на палец монаха, и тот
Пробудился. Он долго сидел в темноте,
Размышляя о сне. А потом быстро встал,
Взял икону и вышел из кельи своей,
Аккуратно прикрыв крепко сбитую дверь.
10. Таинство ночной встречи
Чёрным бархатом небо укутала ночь,
По нему самоцветы кругом разбросав.
Яркий месяц на землю глядит свысока,
Бледный свет проливая на крыши домов,
На деревья, на крест колокольни, на храм.
В эту ночь не ложился ещё на постель
Настоятель игумен, тревожил его
Мыслей грузный поток о былых временах,
И о будущем, и о служенье своём:
«Чуден промысел Божий. Деянья его
Не постигнуть без веры… и с верой, увы,
Не всегда познаём мы дел истинный смысл.
Чуден мир. Чудеса объяснить нелегко.
Сколько лет я уже во служении здесь!
Сколько слышал чудес! Сколько видел чудес!
Но и ропот сомнений я слышал не раз
И от стойких весьма, и от искренних душ:
Почему, мол, Всевышний кому-то даёт,
А другого, достойного более в том,
Почему он обходит вниманьем своим?
Даже старцы… Я помню, покойный Мирон
Перед смертью мне исповедь, полную слёз,
Говорил. Он в служении с юности был.
Верен делу Христа, верен слову его.
Для аскезы последние несколько лет
Даже спал он всегда в деревянном гробу
В тесной яме под кельей унылой своей,
Как земля отходила от стужи зимы.
Перед смертью спросил он меня: почему,
Хоть провёл он и праведно всю свою жизнь,
Бог предвиденья дар иноверцу вручил?
И ещё: почему же Савватий, что был
И убийцей, и вором, взял огненный крест
И руки не обжёг? И в вопросах его
Не увидел я зависти. Он лишь хотел
Разобраться во всём и понять: почему?
Отошёл он, ему не успел я тогда
Объяснить, что Савватий совсем не причём.
Что любой бы тогда, кто осмелился взять
Этот огненный крест для спасенья его,
Не обжёг бы руки. Но на подвиг такой
Лишь Савватий осмелился с верой своей.
Чуден мир. Чудеса объяснить нелегко.
Вот сегодня видение было троим…
Почему? Для чего? Как постигнуть его?
Вещий Дед мне сегодня сказал, что во сне
Видел этих троих в тесной яме, в лесу.
Как постигнуть видение это?.. в лесу…
Разве что из обители выйдут они?
Но зачем?..»
– Для служения, – голос сказал.
Старец вздрогнул. Покои свои осмотрел:
Никого. Он к иконам скорее приник,
Осеняя себя троекратным крестом,
Да молитву прочёл. Да прислушался вновь.
– Для служения, – голос опять повторил.
Оглянулся на голос игумен, глядит:
На резном сундуке белый старец сидит.
Риза будто из воздуха выткана вся
И при свете свечей серебрится, как снег.
И как снег седина в волосах, в бороде;
Только брови немного темней, из-под них
Ясный взгляд излучал неземную любовь.
– Для служения, – в третий раз старец сказал.
