Я тогда в первый дом, что не весь обгорел,
Заскочил, чтобы, скрывшись, задами уйти:
На задах-то за домом до леса – овёс.
Я – за двор, но и там Исаака войска:
Окружали, чтоб бабам восставшим помочь.
Увидали, и бросились трое ко мне.
Я – избу заскочил, да и дверь – на засов!
Слышу: рубят. Ну, думаю, вот она, – смерть.
Вижу: к окнам бегут. Ставен нет уж почти.
Я взмолился опять: «помоги и спаси!»
Вдруг выходит из кухни седой старичок.
Я-то думал, что дом обгорелый, пустой.
Удивился, что кто-то ещё тут живёт.
Говорю: «Как мне скрыться, отец, помоги!»
«Встань под образом! – тут мне старик приказал.
Да смотри, ни гу-гу! Стой, как будто и нет!
А потом ты отсюда к Ветлуге беги!»
Только он мне сказал, только в угол я встал
Под икону, да замер, едва и дышу,
Как в тот миг с треском дверь-то снесли уж совсем,
Да и в окна залезли два дюжих бойца.
Я стою перед ними открытый в углу:
Вот, берите живого! Уж сердце зашлось…
Но смотрю, они, словно не видят меня,
По избе-то шныряют туда да сюда,
Удивлённые: где, мол, я спрятаться мог?
«Видно, раньше в окно он, стервец, сиганул!»
Походили, потыкали всюду копьём
И ушли. Поискали вокруг, у избы,
Да совсем удалились, спеша к остальным.
Только тут я опомнился, деда ищу,
А его нет нигде. Я и вспомнил тогда,
Что его и при них-то уж я не видал,
И они-то его, как меня, не нашли.
Только тут и дошло до меня, что ко мне
Сам Никола угодник пришёл, чтоб спасти.
Огляделся, а дом-то уж как головня,
Даже крыша насквозь прогорела, и все
Стены – чёрные головни. Только один
Угол дома не тронут всеядным огнём:
Тот, в котором икона висела, где я,
Замеревший от страха, погибели ждал.
Подошёл я к иконе, взглянул на неё,
И озноб пробежал у меня по спине:
Из оклада иконы глядел на меня
Тот же старец, что только что жизнь мою спас.
Тут колени мои подкосились и я
Пред иконой упал и заплакал, молясь
О спасенье своём и о грешной душе.
Долго… долго молился. И вечер уже
Опускался над лесом, и крики кругом
Страшной бойни мне были уже не слышны.
К ночи выбрался я из горелой избы
И святую икону с собой прихватил.
Да в моей голове всё звучали слова:
«А потом ты отсюда к Ветлуге беги!»
Так попал я сюда и почти двадцать лет
Всё за души молюсь тех, кого загубил.
А икона так в келье моей и висит.
– Ты, Савватий, ещё расскажи и про то,
Как ты крест-то святой от грабителей спас, –
Подсказал инок Флавий, что рядом сидел.
– Нет, об этом уж, братья, не мне говорить. –
И монах замолчал, и глаза опустил.
– Ну, так я расскажу, – инок Флавий сказал,
Обратившись с улыбкой к сидевшим гостям. –
Вы сегодня-то видели сами того,
Из марийских вояк, что поймали в толпе,
У которого памятный крест на щеке…
Он рассказывал сам, как тот шрам получил.
– Да уж видели, – Прохор Щедровский сказал,
Что в Щедровке под Шанзой был знатным купцом.
– То Савватий к нему крест святой приложил!
Так руками его из огня и достал
Полыхающий жаром. И как только смог?
Покажи-ка, Савватий ладони свои.
– Что ладони… – угрюмо Савватий сказал
И гостям протянул, раскрыв, обе руки.
– Во, видали! – сказал инок Флавий. – Нигде
Ни ожога, ни шрама! А крест-то он нёс
До Ветлуги! Пока его в лодке не скрыл.
А марийцу на морде-то – шрам на всю жизнь!
Да и то чуть ни помер, как сам говорил.
Вот вам чудо так чудо!..
– Мне этот рассказ
На Торговом-то озере баба одна
Рассказала вчера. Думал, брешет она, –
Вставил видом дородный купец из гостей,
Что по прозвищу Ручкин. Прозвали его
Потому, что он руки любил потирать. –
На Торговом-то озере весь свой товар
Я почти уж продал! Уж остатки сюда
Перевёз, чтоб назад их с собой не везти. –
Начал хвастаться он, но толкнул его в бок,
Чтоб язык прикусил, третий гость из купцов,
Емельян Тараканыч, хитрющий мужик.
Он товары свои вёз теперь в Ярославль,
Где был друг у него, тоже хитрый купец.
– Что ты здесь о торговле!.. – и Ручкин умолк.
– А марийцу сегодня совсем не везёт:
Мужики-то изрядно помяли его.
Если б не Тихомир, Богу б душу отдал…
– Мы бесчинства зачинщиков выявим всех,
Да примерно накажем, чтоб не было впредь
Им повадно на праздниках драк затевать… –
Мальчик Вася сидел одаль пришлых гостей,
Он Степана Безрукого с ложки кормил,
Да на Вещего Деда весь вечер тайком
Всё посматривал. Странным казался ему,
Этот дед. Кто такой он? И здесь для чего?
У Арсения старца он тихо спросил,
Тот сидел рядом с ним, но с другой стороны:
– Что за дед это, отче? Ты знаешь его?
– Это дед Медвелом.
– Медвелом?
– Вещий Дед.
Первый раз появился он в наших лесах.
Долго он в деревнях никогда не живёт.
Погостит и уходит в чащобах бродить.
Только здесь я не видел его никогда.
Говорят, всю Ветлугу он вдоль исходил.
Но зверья он не бьёт, только ягоду ест
Да грибы, да траву, да орехи в лесу.
– А за что же его Медвеломом зовут?
– Говорят, он медведя в лесу завалил,
Да такого, что мог бы и лошадь сожрать.
Вон, игумен-то знает, он видел его.
– Как же он завалил, коль зверья он не бьёт?
– Так давно это было. Теперь он уж стар:
Не охотится, вроде, жалеет зверьё.
Может, глаз уж не тот. Может, мясо не ест.
Ты спроси у него. Не стесняйся, спроси. –
И Арсений парнишку слегка подтолкнул,
Чтобы тот был смелее. А Вася спросил:
– Почему же он Вещий?
– Он знает судьбу.
Так о нём говорят. Ты спроси у него. –
Мальчик встал. Он поближе к гостям подошёл
И у деда спросил:
– Дед, то правда, что ты
Медвелом? Мне так старец Арсений сказал.
– Иногда так меня называет народ.
– А то правда, что в диком лесу ты живёшь?
– Правда, милый. Но лес – он не дикий совсем.
Лес питает и лечит, он всё мне даёт.
– И волков не боишься?
– Волков-то? Боюсь.
Только знаю, что волки меня не съедят.
– А ты, правда, всё знаешь, что будет потом?..
– Знать – не знаю, но видеть могу иногда.
– Как же видишь ты, дедушка?
– Чаще – во сне.
Но и то, что увижу, рассудком своим
Не всегда так, как нужно, могу толковать.
А уж, сколько за жизнь перевидел я снов,
И сказать не могу. И не вспомнить всего.
А тебя вот не видел: что будет с тобой,
Не скажу. – За ручонку он мальчика взял,
Да на лавку широкую рядом с собой
Пригласил посидеть. – Я сюда ведь пришёл,
Чтоб проститься с друзьями, что жизнь мне спасли.
Да сказать им, какие о них видел сны.
Может, сбудутся… Завтра я снова уйду
И уже никогда на верховье реки
Не вернусь. Так я видел… – Тут Прохор спросил:
– А скажи ты нам, дед, далеко ли во снах
Видишь времени даль? Лет на пять, иль за сто?
– Видел, милый, и дальше. Чудны были сны.
– Что же видел-то? Нам расскажи хоть чуть-чуть.
– Видел новое время, иные века.
Мир изменится сильно. Ни с чем не сравнить.
Будут ездить в повозках, но без лошадей,
Будут мчатся быстрее, чем тройки летят… –
Тут спросил Емельян Тараканыч, вздохнув:
– Верно, люди там будут счастливей, добрей?
Вещий Дед Медвелом покачал головой:
– Ни добрей, ни счастливей. Такие, как мы.
– Ну а дальше? Какие потом времена
Видел ты в своих снах? – снова Прохор спросил.
– Люди будут на птицах железных летать.
Через реки, леса… Выше жаворонков,
И быстрее, чем сокола крылья несут…
– Ох, чудно это всё. Ты не врёшь ли, старик?
– Говорю то, что видел, а вру или нет,