Поэтому мы запрыгнули на подножку транспорта, медленно ползущего по середине проспекта. И, отогнув легко подавшуюся дверцу, тайком пробрались внутрь. Вагончик, приютивший нас, оказался трамваем технической службы. Древнего образца, со смешными маленькими рогами, допотопными окнами без форточек, зато внутри было тепло, а сиденья были не жесткие и пластиковые, как обычно теперь, а мягкие, покрытые старым, потрескавшимся от времени дерматином.

Водитель ничего и никого не заметил. Буквально через несколько секунд, остановив состав, он вышел наружу с монтировкой, перевел стрелку, потом вернулся на свое место и включил погромче приемник. Так, звеня рельсами, под звуки Государственного гимна свернули мы с проспекта и вкатились через чернеющий проем раскрытых металлических ворот в трамвайный парк, обширное распараллеленное пространство за толстенной желтой стеной.

Вожатый окончательно остановил вагон, погасил внутреннее освещение, и, закрыв кабину на ключ, быстро выскочил из захлопнувшейся за ним передней пассажирской двери. Несколько минут, для надежности, мы подождали, а потом подняли головы с лавок. Никого. Вокруг – стены трамвайного парка и десятки других составов. Тишина. Можно переночевать в тепле, а утром, когда встанет неутомимый дворник-солнце, сметая прочь стужу, отправиться по расчищенной от холодов дороге дальше.

Но нашим планам комфортно поспать не суждено было сбыться так скоро, как мы того желали. Примерно через минуту после того, как мы удобно расположились на ночлег, раздался громкий клацающий звук, сопровождаемый шипением и быстрым топотом. На всякий случай я открыл глаза.

– Что это, Генри? Может… – шепотом начал было я, но закончить фразу не успел.

Огромная фигура заслонила собой все, и хриплый мужской голос угрожающе произнес: «Так, так, так. Ага. Кажись, зайцы на корабле!». И вверх над рядами сидений, ставшими на время нашими лежаками, поднялось что-то большое и угрожающе темное.

– Вы кто, капитан Джек Воробей? – спросил Гай Юлий Генрих, не теряя собственного достоинства.

– А как вы узнали? – Мужик от неожиданности опустил дубину. – Капитан. Да. Милиции. В отставке. А теперь – старший трамвайный сторож. Только никакой я не Жека вовсе. Михалыч меня зовут. А фамилия – Марчук.

Он посветил фонариком, осматривая нас, а потом спросил:

– А вы-то кто такие будете? На бомжей не похожи.

В этот момент пятно яркого света скользнуло по спине Геннадия и замерло на буквах.

– Спа-гет-ти, – прочитал он по складам. – А, так вы футбольные фанаты, что ли? Так игра вроде завтра.

– Да, да, да, – обрадовался я и резво подтвердил. – Мы футбольные фанаты. Просто мы заранее приехали. Из другого города.

– Южного города, – грустно вздохнул Генка, стремясь вызвать сострадание. – Денег на гостиницу нет, так планировали ночью погулять. Но погоду не рассчитали. И очень замерзли.

– Еще бы, – сказал Марчук. – В Петербурге погода обманчива и переменчива, как отношение женщины к мужчине. С утра тепло может быть, как сегодня, а после обеда – натуральная холодрыга. У меня, вон, две фуфайки. И то мерзну. Но одной могу поделиться – потому, что глядя на вас вообще окоченеть можно, особенно вот на тебя, – сказал он, указывая рукой на Генку. – Додумался, в апреле в Питер в одной футболке прилететь! Хорошо, штаны надел, – хмыкнул он, радуясь сам своей шутке.

Мы решили не признаваться, что штаны куплены вчера. На всякий случай.

– Пригласил бы вас в бытовку, – сказал Марчук. – Но место там одно. А мне, как настоящему сторожу, без сна нельзя. Когда-то руководил ими, сторожами. Был начальником, но специфику работы не понимал. А теперь сам вот с дубиной бегаю и храпака даю. Ночуйте здесь, парк теплый, за ночь не остывает. А ты, балбес Спагетти, держи!

За фуфайку Генка не обиделся бы, даже если бы его Остолоповым назвали. Прав был великий психолог, старина и душка по фамилии Маслоу, материальные потребности важнее духовных. Война – ерунда, главное – маневры.

Марчук сказал, что предупредит утреннюю смену о нашем присутствии, пожелал спокойной ночи и ушел.

– Хороший мужик, – сказал Генка глухим голосом откуда-то из глубины фуфайки. – Побольше бы таких, и мир стал бы несравненно лучше.

– Клонируют когда-нибудь, – зевая ответил я и мгновенно уснул. Путешествие настолько измотало меня, что спал очень крепко и видел только один сон, зато приятный.

Мне снились овечки Долли в ушанках и валенках, танцующие фламенко.

А потом пришло утро, нежно побарабанив по стеклу рукой.

– Вставайте, хлопчики. Вылезайте. Полчаса у вас, а то мне ремонтников везти пора, да и начальство скоро явится.

– Кто это? Марчук? – спросил у меня Генка, отказываясь высовывать голову из-под фуфайки.

– Нет, какая-то симпатичная девица в окно стучится, – сказал я, жмурясь от ярких солнечных лучей и пытаясь сфокусировать взгляд.

– Ой, на Вас фуфайка Марчука, Вы его сын? – спросила гостья, вбежав по ступенькам в салон.

– Нет, но я многим, очень многим ему обязан, – сказал Генка, поднимаясь с лавки, потягиваясь и внимательно рассматривая себя. А потом пристально посмотрел на красавицу.

Светлая высокая девушка с большими, аккуратно подведенными тушью глазами, тонкой талией, длинными ногами манекенщицы в коротком сером платье до колен. В апельсиновом жилете вагоновожатого и с умным, выразительным взглядом.

Генка выпрямился, приосанился, его лицо приобрело породистое выражение. Был похож на диковатого крестьянина, а стал совсем как галантный французский офицер, правда, судя по одежде, отступающий с армией из Москвы.

– Извините, что я в этой старой засаленной телогрейке, мадам, – учтиво сказал Генри, так грациозно сходя со ступеней трамвайной площадки, словно слезал с коня. – Мы с другом путешественники, и случайно попали в этот город ранней весной, одетые не по сезону.

Помахав рукой звенящему трамваю, мы с Генкой продолжили свой тернистый путь. На часах ровно восемь, но в воскресный день город пробуждается поздно: людей на тротуарах, как и машин на проезжей части, почти не было. Воздух, прохладный и невесомый, казалось, удивительно чист, идти было легко, асфальт под ногами словно пружинил. Высокие раскидистые деревья посреди проспекта, наверное липы, делали его в этой части похожим на бульвар.

Справа, за бетонным строительным забором, красовались золотые маковки церквей женского монастыря (шла реставрация), но я решил обратить внимание на другое.

– Смотри, Ген, – сказал я, – показывая рукой вперед и чуть левее. – Вон там я тружусь. – Премиум-салон автомобилей «Порше».

– Да?!? – удивился Гена. – И ко скольки тебе на работу?

– Сегодня – ни ко скольки, а вообще к десяти часам. Я в отпуске

сейчас. Три недели отгулял, еще одна осталась.

– Ой, а чего там вывеску снимают?

– Где???

– Над твоим магазином.

– Как это???

Моему удивлению не было предела, но Генка оказался прав. У центрального входа в шоу-рум, расположенный на первом этаже стильного здания сталинской застройки, облицованного по фасаду темным гранитом, стоял тарахтящий грузовичок с длинной выдвижной стрелой, и на ее конце двое рабочих, высовываясь из желтой решетчатой будки, демонтировали бордово-белые буквы вывески, громко комментируя происходящее на народном красноречивом языке.

– Что происходит, Андрюха? – спросил сочувственно Генри. – Вижу, для тебя это сюрприз.

– Да уж, сейчас разберемся, – сказал я, и мы направились туда. Работа мне нравилась, это было лучшее из всех мест, на которых пришлось трудиться за последние несколько лет, и терять его не хотелось. Продавать автомобили состоятельным клиентам было престижно и выгодно. Интересные люди, прекрасные машины, за которые испытываешь только чувство гордости. Тест-драйвы по Московскому проспекту. Как правило, до площади Победы и обратно. Днем, когда почти нет пробок, это максимум полчаса. И есть в тест-драйвах особая изюминка: если клиент сомневается, не говори ему ничего о характеристиках автомобиля, рассказывай о том, что видишь. Памятники и фонтаны, кафе и рестораны, слухи и анекдоты. Не знаю почему, но на неуверенного клиента это действовало, как взгляд удава на кроликов. И я каждый месяц продавал стабильно больше остальных.