– Если дон Алонсо де Карвахаль собирается уехать далеко, – заметил старший из двух досужих болтунов, – ему придется смотреть за своими спутниками в оба! Охрана, что сегодня выехала с ним из южных ворот, – самый ненадежный отряд во всей арагонской армии, сколько бы они ни трубили в трубы и ни кичились блеском сбруи своих коней. Говорю тебе, Диего, в Валенсии нашлись бы копья, более достойные королевского посольства, и копьеносцы, более отважные, чем эти арагонцы, но раз король доволен, простым солдатам, как мы с тобой, негоже ворчать.
– Не один ты так думаешь, Родриго. Многие говорят, что лучше бы все денежки, истраченные на придворных грамотеев, отдать храбрым воинам, которые щедро проливали кровь, усмиряя мятежных барселонцев.
– Э, сынок, с кредиторами и должниками всегда одна и та же песня! Король дон Хуан задолжал тебе десяток мараведи[8], так ты теперь готов упрекать его за каждый истраченный им Генрих! Я вот старый солдат и давно научился вознаграждать себя сам, если казна слишком бедна, чтобы мне платить.
– Это хорошо, когда воюешь в чужой стране, – скажем, с маврами, – а здесь… Ведь и каталонцы – христиане, как мы, а иные из них такие же добрые подданные короля. Легко ли грабить своих? Это тебе не то что нехристи!
– Как раз наоборот, своих грабить в десять раз легче! Потому что у тех, кого постоянно грабят, редко остается что-либо стоящее, а те, кто этого не ждет, сами открывают перед тобой свою душу и кладовые… Погоди-ка! Кто это подъезжает к воротам в столь поздний час?
– Голодранцы, делающие вид, что на самом деле они богачи. Но поверь мне, Родриго, у всех этих плутов едва ли достанет денег, чтобы заплатить в харчевне даже за вареное яйцо к ужину.
Всадник, ехавший только с одним своим спутником немного впереди и, видимо избегавший особой близости с остальными, весело рассмеялся, услышав эти слова.
– Клянусь святым Яго, моим покровителем, – пробормотал он, – этот бродяга угадал! Он даже ближе к истине, чем мне бы хотелось. Правда, на олью-подриду[9] и на услуги харчевника мы наскребем, но я весьма сомневаюсь, чтобы к концу путешествия у нас осталась хоть одна добла[10].
Спутник тихо, но строго упрекнул своего товарища за неуместную веселость, а тем временем вся группа остановилась у ворот. Она состояла из купцов или, вернее, бродячих торговцев – в те дни принадлежность к тому или другому сословию было нетрудно определить по одежде. Разрешение на выезд из города у них оказалось в порядке, и заспанный, а следовательно, надежный страж не спеша приоткрыл ворота, чтобы выпустить путешественников.
Оба солдата, стоя чуть поодаль, презрительно рассматривали караван. Только испанская надменность удерживала их от насмешек над двумя-тремя евреями, которых они заприметили среди купцов. Впрочем, эти торговцы, судя по тому, что каждого сопровождали один или два спутника в одежде слуг, видимо, принадлежали к высшему сословию. Пока хозяева одаривали стражу небольшими суммами, как это было принято, когда путники выезжали за городские ворота после заката, слуги держались позади, на почтительном расстоянии. Один из них, крепко сидевший на высоком горячем муле, случайно оказался во время этой короткой остановки так близко от Диего, что болтливый от природы солдат под конец не выдержал.
– Послушай, Пепе! – обратился он к слуге, схватив его за колено с чисто солдатской бесцеремонностью. – Сколько сотен добл получаешь ты за свою службу в год и как часто хозяева меняют твою красивую кожаную куртку?
Слуга, или спутник купца, был еще очень молод, хотя могучая фигура и загорелое лицо говорили о том, что ему одинаково привычны суровые труды и жестокие испытания. Услышав дерзкий вопрос, сопровождаемый фамильярным шлепком по колену, он вздрогнул и весь напрягся. К счастью, смех Диего, видимо, смягчил его внезапный гнев, потому что солдат был одним из тех безобидных шутников, на которых трудно сердиться.
– Хватка у тебя свойская, только руки длинноваты, приятель, – спокойно ответил молодой слуга. – Хочешь дружеский совет? Никогда не давай им воли, иначе поплатишься разбитой башкой за излишнюю смелость.
– Клянусь святым Педро! Хотел бы я…
Но договорить он не успел: купцы уже проехали ворота, молодой слуга яростно пришпорил мула, и сильное животное рванулось вперед, едва не опрокинув Диего, уцепившегося было за луку седла.
– Ну и горячий мальчик! – воскликнул добродушный вояка, с трудом восстанавливая равновесие. – Я уж думал, что он вот-вот почтит меня прикосновением своей железной руки!
– Сам виноват, – отозвался его товарищ. – Ты, Диего, слишком неосторожен, и я бы не удивился, если бы этот парень сбил тебя с ног за такую наглость.
– Вот еще! Какой-то наемный слуга какого-то паршивого иудея! Посмел бы он поднять руку на солдата короля!
– А может быть, он сам солдат короля. Или будет им. В наше время с таким сложением и такими мускулами только и носить доспехи. Мне кажется, я уже однажды видел его лицо, и, знаешь, в таком месте, где трусов не встретишь.
– Что ты! Ведь это просто слуга, да к тому же щенок, только что от маменькиного подола.
– А я тебе говорю, что при всей его молодости он уже, наверно, повидал лицом к лицу и каталонцев и мавров! Ты ведь знаешь, что дворяне приучают своих сыновей к сражениям с ранних лет, чтобы сделать из них настоящих рыцарей.
– «Дворяне»! – со смехом передразнил его Диего. – Какого черта, Родриго, о чем ты говоришь? Неужели ты принял этого раба за знатного юношу? При чем здесь рыцарство? Может, ты думаешь, что это переодетый Гусман или Мендоса?[11]
– Конечно, тебе это покажется странным, а все-таки я видел это нахмуренное лицо в сражении и слышал этот резкий, ясный голос перед строем… Вспомнил! Клянусь святым Яго Компостельским, вспомнил! Иди-ка сюда, Диего, я тебе кое-что шепну…
Старый солдат отвел своего младшего товарища в сторонку, хотя поблизости никого не было, и, оглядевшись, чтобы увериться, что его никто не подслушивает, прошептал несколько слов Диего на ухо.
– Святая Матерь Божья! – воскликнул тот в ужасе и изумлении, отскочив шага на три. – Нет, Родриго, не может этого быть!
– Готов поклясться душой, – уверенно ответил Родриго. – Вспомни, сколько раз я видел его с поднятым забралом, сколько раз мчался за ним в атаку!
– Как же он стал слугою торговца?.. Нет, не верю… Превратиться в прислужника еврея!..
– Наше дело, Диего, бить, не ввязываясь в драку, видеть все, ничего не замечая, слушать и не слышать. Хоть у дона Хуана в сундуках не густо, он добрый хозяин и наш король, а потому нам надлежит быть скромными солдатами.
– Но ведь он никогда не простит мне этого шлепка по колену и моих глупых слов! Я теперь никогда не осмелюсь с ним встретиться!
– Хм! За королевским столом ты вряд ли с ним встретишься, а на поле боя он всегда рвется вперед и, наверно, не станет оборачиваться, чтобы тебя разглядеть.
– Думаешь, он меня не узнает?
– Если даже и так, не стоит огорчаться, мальчик. Таким, как он, трудно всех упомнить.
– Благослови тебя святая Мария за такие слова! Если бы он меня запомнил, я бы уже никогда не осмелился встать в строй. Так что единственное, о чем я молюсь, – это чтобы он меня позабыл. Но боюсь, он меня вспомнит: неприятное всегда долго держится в памяти.
Продолжая переговариваться, солдаты отошли от ворот, однако старший долго еще укорял своего не в меру болтливого приятеля, разъясняя ему все выгоды и достоинства скромности.
Тем временем путешественники упорно продолжали свой путь, словно стремились поскорее оставить позади небезопасные места. Они ехали всю ночь, не сбавляя хода, пока не взошло солнце и навстречу им не начали попадаться любопытные путники, среди которых могли быть шпионы Генриха Кастильского, державшие под неусыпным надзором все дороги между Арагоном и Вальядолидом, где совсем недавно укрылась его царственная сестра. Впрочем, пока ничто не мешало этому путешествию, столь обычному по тем временам. Вскоре караван достиг границ старокастильской провинции Сории, где все пути охраняли отряды короля Генриха, но и здесь вид купцов и их слуг не привлек внимания солдат; обыкновенных же разбойников присутствие королевских войск заставило на время убраться с большой дороги.
