Когда же его выписали, то психика его была уже надломлена. Тогда-то он и решил свести счёты с жизнью. Но наложить на себя руки у него то ли духу не хватало, то ли в нем настолько силён был инстинкт самосохранения, то ли ещё что, черт его знает. Короче, самому поквитаться с жизнью у него не получилось. И до чего же он додумался?! Выдумал историю о том, как сделал открытие…

Жарков пересказал мне всё, что я и без него уже знал.

– …И представь, – продолжал Жарков, – нашелся-таки тот, кто помог ему осуществить прогулку в параллельный мир, сосед-пьянчуга из соседнего подъезда. Не представляю, как можно было уговорить на такое. Уговорил. Собственноручно написал на листе бумаге, что, мол, в своей смерти никого не винит, что добровольно уходит из жизни, и прочее, что всегда пишут в предсмертных записках…

Когда пьянчужка отрезвел и увидел, что эксперимент не удался, что прошло уже положенное время, когда Иванов должен был вернуться с того света, он сам вызвал наряд милиции. Какое ему грозит наказание, судить не берусь. Покойный, вроде бы, и не возражал, чтобы его отправили к пращурам. Но тем не менее, эвтаназию в нашей стране никто не легализовывал, да и у этого зимогора на неё нет никаких моральных или процессуальных прав…

– Ну, какова история? Ей-богу, грешно смеяться, но меня второй день разбирает.

– Значит, Элдридж не сработал, – выдохнул я, допив коньяк.

– Что?! – воскликну Жарков. – Ты тоже у него был.

– А ты?

Вместо ответа Жарков засмеялся и долго не мог остановиться.

– Зайдём? – подумал.

– Зайдём, – мысленно ответила она.

И ещё подумал, как странно, что язык сохранил этот глагол. «Зайдём», хм? Почему не вольёмся или не протечём, или, хотя бы, влетим?

– От формы ведь сущность не меняется, – подумала она, – так зачем менять языковые конструкции? Так всем привычнее…

– Просто забавно… Вон за тем столиком свободно. Займи. А я заказ сделаю.

– Хорошо, милый, – она потекла по прозрачному шлангу к шарообразной ёмкости, возле которой как раз две свободные плошки мест. Я посмотрел вслед своей девушки, как она изящно течёт по телопроводу, как солнечные лучи преломляются через нее, окрашиваясь в матово-розовый свет, как она сегодня причудливо увеличивает предметы, видимые сквозь, точно линза, как игриво пробегает рябь по завораживающей своей чистотой и тягучестью массе… и позавидовал самому себе. Так способна переливаться и светиться всем спектром только влюблённая девушка. Значит, она влюблена… в меня.

Моя возлюбленная достигла плошки голубовато-зелённого цвета и вылилась из пластикового крана. Её последние капли очень сексуально срывались и падали в неё же, разбегающимися кругами волновали молодое жидкое тело. Она наполнила собой до краёв плошку. «Какие здесь стулья небольшие, – размышлял, всё ещё никак не силах оторвать взгляда от зеркально поверхности овала любимой, – мною они переполнятся, опять прольюсь на пол…».

Поспешил по центральному телопроводу кафе к продавцу. Кафе было маленькое, провинциальное, и пропускная способность главного шланга оказалась не важной. Не смог никак разминуться с двумя местными парнями. Пришлось проходить сквозь них. Сразу почувствовалось лёгкое опьянение и привкус никотина, растворенного в их студнеобразных телах. Как всё же густы жители деревень и мутны, много примеси и посторонних суспензий. Мы, городские более аморфны. Видимо потому, что чаще переходим в парообразное состояние. Нам сложнее конденсироваться, теряется энергия. Их атомы сильнее притягивают друг друга, и под прямыми лучами они меньше высыхают. Потом не приходится добавлять в себя регенерационных растворителей. Это чтобы своя масса не отвергла вливаемую.

Мысли парней перепутались с моими. Первый говорил, что вчера с одной красоткой до того перемешались, что потом долго отфильтровывались в разные колбы, где чьи кванты. Оказалось, что по литражу она стала больше, а он напротив уменьшился. А лакмусовый тестер утверждал, все молекулы на своих местах. Это ещё ничё, поддакнул второй, я от одной ушёл с квантом её памяти, а наутро отправился в девичью гимназию, точно я – она. Дальше шли пошлые шутки, которые никогда не терпел. Да ненароком зачерпнул некоторые воспоминания, также фривольного характера.

Меня передёрнуло, и я постарался побыстрее избавиться от порции чужих фантазий.

– Скажите, – спросил продавца. Ко мне пришла мысль, о которой раньше и не подозревал. Неужели и другие о ней не подозревают? А ведь она такая простая. – Скажите, а почему существует меню?

– Не понял…

– Ну… почему существует меню, где все блюда по-разному называются? Курица по-пикински, – читаю, – Котлеты по-киевски. Ведь, если разобраться, то блюдо везде всегда одно. Просто трансляторы вкусовых впечатлений разные.

– Никогда не задумывался, – нервно подумал продавец. – Вы что будете заказывать?

Наши жидкости как-то случайно соприкоснулись.

– Хорошо. Ваш заказ принят, – считал он с моей информационной молекулы.

В кафе слегка гудел пси-видратор, создавая романтическую атмосферу. Играла композиция «Пудинг», спокойная и немного ритмичная, отчего по жидкостям посетителей пробегала изящная дрожь. Я занял свою плошку рядом с милой. Пришлось немного подождать, пока из крана тоненькой струйкой сольётся всё моё содержимое. Его автоматика барахлила и принимала оставшуюся порцию меня же за инородную субстанцию. Но… согласитесь, всё это, все неурядицы местечкового кафе такие мелочи перед тем, что собирался сделать. Во мне сегодня растворено прекрасное настроение, и ничего его не могло испортить.

Милая окрасилась в оранжевый цвет с жёлтыми переливами и брызнула несколько капель в моё место, чтобы заметил… Что ты, милая, я заметил, просто, я никак не могу собраться с мыслями. Сегодняшний день для меня так важен.

– Какое замечательное платье у тебя. Оно так к лицу тебе.

– Только увидел? – укорила меня моя девушка. – Ты сегодня такой рассеянный, чем-то посторонним заняты твои недоступные для чтения мысли.

– О! что ты! Только о тебе, только о тебе.

Чувствовал себя очень неловко. Как и с чего начать? Это у меня впервые. «Впервые» – слово какое-то циничное, будто предполагающие: будет и во второй раз, и в третий…

Из столика-капсулы выскользнули трубки пищеводов и утонули в нас. По ним побежал сиреневатый съестной наполнитель. Со дна моей плошки поднялись пузыри, и я забурлил. Мне стало неловко, и я пробурчал:

– Вот-вот, именно мне и должен был попасться ненастроенный пищевод…

– В старых кафе всегда что-то разлаженно, милый… Не стоит обижаться на устаревшую технику.

– И вовсе я не обижаюсь. Просто со мной всегда так: то испарюсь, а потом ветром разносит меня на несколько миль, что проливаюсь дождём совсем не там; то в разветвлении шлангов делюсь на пополам, и поток разносит в разные города, а затем приходиться ждать почту с собою же… – говорил, а сам корил за то, что говорю. Сам себя же выставляю не в том свете. А ведь сегодня нужно преподнести себя в лучшем.

– Не ты один, дорогой. Многие даже забывают в гостях всего себя и долго ищут на следующий день.

– И у тебя так бывало? – немножко успокоился после её слов. Мне показалось, она хотела сказать, что готова принять меня таким, как есть.

– Нет. Я всегда внимательна и собрана. – А это меня немножко остудило. Она, конечно, такая… а я такой… э-эх!

Продавец приглушил пси-вибратор и включил иллюзорный проектор. По Первому транслировали научно-документальный журнал о доисторическом человеке. «…сохранились изображения прачеловека, – распевно вещал диктор. – …человек имел не метаморфозную, устойчивую форму, сохраняющуюся на протяжении всего физического существования. В основе формы был так называемый скелет. Это набор твёрдых органических трубок… Человек был смертен… Смерть… э-э… это некий межфазный недопереход…».

Слово-то подобрал – «недопереход», – усмехнулся я. Никогда не понимал, что же такое смерть. Когда зачет по палеонтологии сдавал, просто вызубрил понятия. Да и этот диктор запутался в объяснениях… Впрочем, кому это надо, что было миллион лет назад? Какие-то доисторические люди?..