- Так я, это, - замялся было Серафим, ещё до конца не веря своим ушам, с дуру хотел на слабое здоровье посетовать, да хорошо вовремя опомнился. И потому, сразу выпрямил спину и как-то осанисто приподнимая голову, но сказал тихо, - Не партийный.

- Ну, это решаемо, Серафим Иванович, - обнадёжил Жильников. - Поработаешь, покажешь себя с положительной стороны, там видно будет.

- Ежели колхозники проголосуют, так я...

- Проголосуют, с крестьянством работать уметь надо, - опять успокоил секретарь райкома и улыбнулся.

На собрании Серафим Иванович сидел в гордом одиночестве, аккурат посредине длинной и шаткой лавки. С краешка, правда, по-первах, согнувшись, не отрывая глаз от пола, пристроился колхозный конюх хромоногий дед Первак, про которого говорили на селе - сапожник без сапог, потому как он сторожевал на опустевшей конюшне, что беспрестанно смолил самокрутку за самокруткой, да и тот, перед голосованием, покряхтывая, поднялся и пошлёпал к стенке, сначала прислонился к ней спиной, примостившись '' на корточках'', а потом и совсем исчез из поля зрения. В президиуме, за столом, крытым кумачом , сидела вдовствующая ''Гром-баба'', подменившая погибшего мужа в кузне ( навык к кузнечному ремеслу она получила, ещё в девках, когда какое-то время работала молотобойцем у мужа). У стола, опершись рукой о край, стоял Жильников и ровным, сходящим на монотонность голосом, говорил о том, какой урон нанесла немецкая оккупация краю и колхозу и какие усилия теперь предстоит приложить бабам, чтобы оказать помощь фронту и Красной Армии, для полного разгрома ненавистного врага. В небольшой комнатке бывшей сельской библиотеки было сумеречно, на улице уже смеркалось, под потолком стелились рваные шлеи табачного дыма. Бабы и девчата жались вдоль стен, подле пустых стеллажей для книг. За спиной Серафима Ивановича время от времени возникал шумок, сливающийся в сплошной, не проходящий гул и тогда ''Гром-бабв'' постукивала по графину, наполненному водой и прикрытому гранённым стаканом кончиком химического карандаша, призывая к тишине. Гул усилился, когда секретарь предложил кандидатуру на место председателя и до слуха Серафима Ивановича долетали обрывки шёпота: ''Таиску бы, ото б был толк, а этот, ни рыба, ни мясо!'' ''Где она сщас, Таиска-то?'' '' Так ото ж!''. Его так и подмывало повернуть голову, чтобы только одним взглядом присечь вредные разговоры. '' Опять Ульяна Глущенчиха воду мутит, какой же ещё чёрт, всё ей не так. Ладно, погоди у меня!'' Однако, по неволе, приходилось сдерживаться. Не оглянулся и когда шло голосование, чтобы приметить, кто не торопится поднимать руку. И облегчённо вздохнул, услышав, поспешно оглашённое секретарём райкома: ''Большинство!'' Так Серафим Иванович в одночасье, к добру ли, к худу, стал председателем.

Вскоре в селе нежданно-негаданно объявилась Таиска Баринова. При встрече любопытствующие бабы принимались пытать её, что, да как? Но та, спавшая с лица за каких-то полтора месяца отлучки от дома, только отмахивалась и клонила голову, чтобы не глядеть в глаза вопрошающей товарки, да время от времени вытирать слёзы краем замызганного рукава телогрейки. На следующее утро, едва начало сереть, она была уже на колхозном дворе. Ещё на подходе к кучно стоящим женщинам, Таиска увидела нового председателя, деловито прохаживающегося обособленно в сторонке, что-то говоря, деловито жестикулируя руками.

- Во-о! - скривил в ухмылке рябое лицо Серафим Иванович, смерив подошедшую женщину прищуренным, по-мужски оценивающим взглядом. - И подмога подошла. Значитца так, бабоньки, - продолжил он, - тепла, я говорю, ждать не будем, сегодня и начнём.

- А откуда начинать-то велишь? - выкрикнула стоящая рядом Таискина соседка Ульяна Глущенчиха.

- По бля Церкового пруда, на взгорке земля уже протряхла, от оттеда и начнем, - пояснил председатель, указав рукой с вытянутым пальцем в сторону расположения пруда.

- Про чё это вы? - спросила Таиска, вопросительно посмотрев на Ульяну.

- Та всё про то же. Пахать заставляе.

- Так ведь ни быков, ни лошадей.

- А мы для чего? Вот завместо лошадей, та быков и будем, - ответила Ульяна и взгляд её глубоко посаженных глаз в тёмных обводьях от постоянного недоедания стал обречённым и неподвижным.

И впряглись бабы попарно в два ряда по шесть человек в каждом в два букаря, на скорую руку потремонтированных ''Гром-бабой''. И из последних сил, надрывно храпя от натуги, да смахивая толи солёный пот, толи слёзы застилающие глаза, рвали жилы на нескончаемой пахоте. Пробовали затянуть песню про удалого Хазбулата, не получилась песня. Это когда в праздники, да за столами, накрытыми пусть нехитрой, но такой понятной и привычной, а самое главное сытной, знакомой с детства едой-закуской, да после пропущенной стопочки-другой, да под гармонь, рвалась она, эта знакомая с детства песня украшенная ладным трёхголосым протяжным распевом на широкий простор из тесноватой от множества гостей хаты, потому что сама душа требовала её в такие минуты. А сейчас, заглохла, - надо было беречь силы. В конце загонки попадали бабы, как по команде, на ощерившееся колючей, почерневшей за зиму стернёй, поле. И, казалось в такие короткие минуты роздыха никаких сил не хватит, чтобы подняться потом, но передохнув, поднимались, поправляли лямки из сыромятной кожи вожжей на плечах и, зажав их в кулаке промеж грудей, шли, низко клонясь к земле, отмеряя новые и новые метры дрожащими, негнущимися в коленях ногами.

Непогожий, без конца и края день начал тускнеть. Плотный, низом стелющийся с раннего утра туман стал рассеиваться, зато посыпала мелкая морось. Со стороны села, оглашая окрест гортанным голодным криком и шумом хлопающих крыльев, пролетело на ночёвку чуть ли не над самыми головами сбившееся в плотную стаю вороньё. И стало, вроде бы, темнее вокруг и ещё тоскливей и муторней на душе. Именно в этот момент появился председатель. Он пришёл с аршином на плече. Не поприветствовавшись, даже не подойдя к бабам, принялся обмерять узкую, тускло-чёрную полоску поднятой земли, после чего, воткнув аршин одной ногой в пахоту, достал из кармана ватника блокнотик и сделал в нём какие-то пометки комбинированным красно-синим карандашиком. Управившись со своим нехитрым делом, он снова водрузил аршин на плечо и зашагал в сторону села.

- Ну шо, бабоньки, пошабашим и мы? - хриплым голосом спросила Таиска, - темнеет.

- А этот? - кивнула Глущенчиха в сторону удаляющейся серой фигуры председателя.

- Нехай впряжётся, та с нами хоть часок поишачит! - срывающимся голосом выпалила Баринова, - небось, тода спесь с него, як шкура с линяющей змеи слезить!

- А плуги? - подала голос Ульяна.

- Нехай тут ночують, чего им станется, - махнула рукой Таиска. - А вожжи забрать надо, это точно. Без их мы, як без рук.

Домой Таиска дотащилась кое-как. Пошатываясь,едва преодолела показавшийся таким высоким порожек из сенцев в кухню, не ухватись в самый последний момент руками за дверной косяк, пожалуй, упала бы, вошла в сумеречную холодную хату. Мысль, затеплить печь, угасла отсыревшей спичкой, едва вспыхнув. Как была, в телогрейке, не разоблачившись, даже не снявши сапог, упала на топчан и заплакала.

А с раннего утра всё началось сызнова. Только отдыхали бабы чаще, останавливаясь сбоку свежей борозды. После одного из таких роздыхов со стороны кладбища показалась маленькая детская фигурка. Она приближалась быстро, и когда бабы остановились, неожиданно перешла на бег. Девочка закричала, размахивала чем-то над головой.

- Наташка моя, - испуганно выдохнула Ульяна и перекрестилась, - Господи, не случилось чего?

- Письмо вот, тёте Таисе, -закричала Наташка, подбежала, и протянула треугольничек стоявшей ни живой, ни мёртвой Таиске. Бабы разом сбросили вожжи с плеч и окружили товарку. Таиска немеющей рукой взяла письмо , долго разглядывала адрес, наконец, признала мужнин почерк, поднесла письмо к губам, поцеловала потрескавшимися, обмётанными простудой губами.

Так уж повелось на селе, если с фронта приходило письмо, в хату счастливой товарки набивались бабы и даже старухи и та, сидя, как правило, у распахнутой заслонки топящейся печи, время от времени подбрасывая пучки соломы читала и перечитывала фронтовую весточку при неверном отблеске то вспыхивающего, то угасающего огня. И всякий раз, когда чтение заканчивалось, звучал один и тот же вопрос: