Когда в своих раздумьях, Савелий уже окончательно решил, что пойдёт наниматься к купцу, он хорошо осознавал, что ничего этого не будет, что, скорее всего, его приставят к лошадям, а если и будет, то урывками, когда появится возможность вырваться домой, чтобы помочь домашним управиться в ту или иную страдную пору. И всё-таки душа его клонилась к каким-то жизненным переменам, хотелось попробовать пожить самостоятельно, а в сельском быте с его стеснённой размеренностью, неторопливостью и предсказуемостью, казалось, даже дышать становилось день ото дня всё тяжелей и затруднительней.

В первое время своего пребывания в качестве кучера купца Ахверлова Савелий совершенно равнодушно относился к пытливым взглядам дворни, в которых читался недоумённый вопрос: за какие такие великие заслуги, хозяин взял его на работу без испытательного срока, даже саму Наталью часто так и подмывало спросить у него об этом, потому, что о происшествии на Курсавской ярмарке, распространяться он не любил, а к просачивающимся слухам о его поступке относился с ухмылкой и всякий раз отмахивался от любопытствующих, пытавшихся прояснить этот вопрос. Не знала Наталья и о вознаграждении...

... Отец, прибежавший на место происшествия, первым делом растерянным взглядом оглядел сына со всех сторон, увидев разодранные штаны и ссадины на лице и руках, потом испуганно посмотрел на перевёрнутую повозку, со всё ещё крутящимися колёсами, на бьющуюся в смертельных судорогах пристяжную лошадь, неодобрительно покачал головой.

- Нэ можэтэ, як други люды, без приключениев! - укоризненно сказал он, однако, глаза его просветлели, увидев протянутый Савелием кошель, туго набитый ассигнациями. Отец кошель принял, но исключительно на хранение и даже когда сын покидал отчий дом, на мелкие расходы дал денег из собственных накоплений...

... Когда Савелий стал егерем время на размышления появилось куда больше и самое больное место в них занимала связь с Натальей. После случившегося на берегу Кумы, перед ним предстала совершенно иная Наталья, которую он раньше не знал, даже не представлял, не предполагал,что она может быть такой и старался, насколько это было возможно, избегать общения с ней. Когда впервые он не лёг в общую постель, она не придала этому особого значения, правда, несколько призадумалась, но подобное повторилось и Наталья попыталась всё перевести в шутку, высказав с улыбкой предположение, уж не завёл ли он, часом, подружку на стороне, но встретив осуждающий взгляд Савелия, осеклась и ещё больше присмирела, услышав из его уст предостережение:

- Не дай тебе Бог, если с Ванюшкиной головки хоть один волосок упадёт!

И вот тут-то она, далеко, не глупая женщина, поняла, какую непоправимую, непростительную ошибку допустила в минуту своей слабости, потому что Савелий оказался совсем не тем человеком, из которого можно вить верёвки. А он, Савелий, в свою очередь, как никогда явно ощутил, что их любовная страсть обречена, хотя совершенно не представлял, как будет выглядеть этот неминуемый разрыв. Если раньше его беспокоило, как отнесутся родители к возможному оформлению отношений с Натальей, дадут ли они согласие и благословение на брак, а, скорее всего - нет и тогда пришлось бы идти на разрыв с ними, то теперь его больше беспокоил куда более жизненный вопрос: как быть с Ванюшкой. Оставлять его с этой женщиной нельзя, без женских же рук, без женского участия, ему ребёнка не поднять, и оставалось только единственное, - возвращаться домой. В такие минуты раздумий, вольно или невольно в сознании всплывают факты, которым он когда-то не придал особого значения, которые, думал, со временем сгладятся, чтобы даже не вспоминать о них. Но стоило только однажды, близкому человеку совершить проступок, либо неосторожно высказать мнение, о котором можно было и перемолчать, мало чего не бывает в жизни, все мы грешны, сразу начал обобщать и подспудно в душе зародились сомнения: а всё ли сказанное когда-то полюбовницей, надо принимать за чистую монету. Однажды Наталья в порыве откровения, рассказала не всё, правда, а что было можно, из своего прошлого, ни словом не обмолвившись о мужике-любовнике, о бабке-повитухе, делая упор только на то, что в девичестве её зверски избил брат и потому, вероятнее всего, у неё будут проблемы с зачатием ребёночка. Не раз и не два в последствии она пожалела об этом: не всю правду из прошлого женщины должен знать любимый мужчина. Наталья не догадывалась, но именно тогда, впервые зародившийся в душе Савелия червячок сомнения, дал о себе знать: почему пусть даже зверское избиение, должно быть связано с её опасениями по поводу деторождения? Он перемолчал, а она со временем облегчённо вздохнула, - вроде, обошлось, как обошлось и с первой их близостью, потому что произошла она в её критические дни. Тут она пошла на явный обман, убежав сразу после связи, пообещала , при этом, перекипятить и перестирать перепачканное постельное бельё и одеяния и ещё три дня наотрез отказалась приходить к нему, несмотря на настойчивые просьбы парня, сославшись на недомогание. Это уже позже Савелий, узнавший от самой Натальи об особенностях женского организма, начал что-то подсчитывать и прикидывать и всё только потому, что его партнёрша казалась уж слишком поднаторевшей в амурных делах и меньше всего напоминала наивную девственницу.

Наталья даже в страшном сне представить себе не могла, что их связь, начавшаяся с обмана, будет иметь такие последствия, что Савелий настолько влюбится в неё, потеряет рассудок, но бабье чутьё подсказывало и ей: - эта сжигающая обоих любовная страсть недолговечна, уже хотя бы по причине разницы в возрасте. И именно тогда зародилась в её сознании мысль: коль уж не суждено им быть вместе, надо попробовать склонить парня к отношениям с красавицей черкешенкой. Не навязчиво, изо дня в день, она издалека заводила разговоры об этом, на что Савелий в ответ только посмеивался. С одной стороны это согревало душу, но с другой, обстоятельства стали развиваться так, что медлить уже было нельзя. Савелий до конца так и не понял, почему именно он должен заниматься похищением и почему-то везти черкешенку к своим родителям. Поначалу он пытался воспротивиться, но доводы возлюбленной были настолько убедительными, что, скрипя сердцем, Савелий согласился и, даже исполняя её волю, посоветовал брату присмотреться к беглянке, как к возможной невесте.

А потом начались скитания, с призрачной целью впереди, - как-то определиться в этой жизни. Мальчик-подкидыш, крепко связал им руки, но нет худа без добра: помещика Берестова послала им сама судьба, да только совместная жизнь стала давать трещину, да такую, что с каждым днём её было всё труднее и труднее преодолеть. Казалось бы, уж кому, как не ей надо держаться за ребёночка обеими руками, чтобы попытаться создать хотя бы видимость полноценной семьи. Но случилось непредвиденное, взыграла казачья гордыня. Ох, как же права была мать, когда ещё в детстве, отшлёпывая её мокрой тряпкой, повторяла: '' - Лахудра чёртова, натерпишься ты в жизни от своего казачьего норова!'' Ей бы повалиться в ноги Савелию, да покаяться, да признать, что не приглянулся ребёнок с первых минут своего появления, ну, испугалась ответственности за него, да и детей особо никогда не любила. Ан, нет, гордыня не позволила. И в кого уж такой уродилась? Да, конечно, в бабку. Та казачкой была чистокровной. Как с первого дня невзлюбила сноху, так и клевала до последнего дня жизни. И за то, что сын взял в жёны иногороднюю, и за то, что тоща была, кожа и кости, таких же и детей, небось, нарожает, а значит испортит кучеровскую породу, и за то, что красавицей была, а в её понимании ''слАбой на передок''. Сына убили на турецкой границе и сразу же своенравная бабка в одночасье выгнала со своего куреня сноху с малыми детьми на произвол судьбы и это в двадцатиградусный мороз. Но не пропала семья погибшего казака Иллариона Кучерова. Казачий круг помог поставить на ноги. Когда подошла пора Степану служить в летних полевых учебных лагерях, справил круг казачьему сыну добрую лошадь, обмундировал с головы до ног, даже для подрастающей Натальи готовил небольшое приданое, на случай выхода замуж, за что и попрекнул атаман вернувшегося со службы казака Степана Кучерова, когда прознал о шашнях неразумной девки с женатым иногородним мужиком.