. . . . .
Накануне Казанской неожиданно похолодало. Если ещё несколько дней назад артельщики, выбираясь по утрам из шалашей, и по крутому склону сбегали к реке, чтобы обмыть со сна руки и лица чистейшей, студеной водой, то сегодня, зябко поёживаясь, они, кто с потаённой ухмылкой, кто с откровенной усмешкой поглядывали на старшого, Михаила Третьяка, что по обыкновению, каждое утро купался, покрякивая и озорно брызгаясь при этом, тем самым привлекая к себе внимание. Как тО будет сегодня, рискнёт ли старшой искупаться? Рискнул. Он уже выходил из воды и поднимался вверх по тропке, растираясь на ходу не первой свежести тряпицей, когда увидел помещика Берестова, подъезжающего верхом на коне к сгрудившимся подле крайнего шалаша мужикам, так что усмешек и подковырок с их стороны благополучно избежал. Берестов, тем временем, осадил жеребца, пытаясь утихомирить его, но не тут-то было, тот не слушаясь повода, норовисто перебирал копытами, скалился, то задирая голову обнажая крупные ровные зубы и разбрасывая пенистые хлопья, то изгибал красивую шею с коротко остриженной гривой, стараясь ухватить хозяина за колено. Савелий вышел из толпы, принял у Павла Степановича уздечку, но вопреки ожиданиям мужиков не погладил коня по загривку, успокаивая и лаская, а наоборот, ухватив ручищей пук гривы, с силой стал клонить к земле голову коня. Конь, чувствуя силу, захрапел, попятился назад, хищно скосил налитый кровью глаз в бок, однако начал смиреть на глазах, чем самым дал возможность седоку соскочить на землю.
- Чувствует руку, - удовлетворённо подмигнул помещик Савелию.
- Вы с ним построже, Павел Степанович. Конь мировой, потому одними ласками можно разбаловать.
Тем временем Берестов, сложил плетённую ногайку вдвое, и, сунув её за голенище сапога, обратился к мужикам:
- Ну что, трудники, думали про вас там совсем позабыли? Всё, пора и честь знать, сезон закрываю. Потому, милости прошу к управляющему за расчётом, потом обед и по домам с Богом!
Одобрительный говорок пробежал по толпе, мужики заулыбались, и тут же, не заставляя себя долго ждать, пошли неторопливым шагом к дороге, правда с оглядкой, поджидая догоняющего их старшого, на ходу надевающего одежды.
Савелий передал повод Берестову и они тоже пошли вслед за мужиками размеренно и степенно.
- Скажи-ка, парень, каково тебе жилось всё это время? - неожиданно спросил Павел Степанович и пытливо посмотрел на Савелия.
- Благодарствую, Павел Степанович, для мэнэ самое главное, шоб дитя пристроено було, а сам-то я, як небуть.
Помещик одобрительно, с полуулыбкой кивнул.
- Ну-ну. Мы с Евгением Викторовичем, тут, как-то разговор о тебе завели. И знаешь, что он предлагает? - помещик Берестов вопросительно посмотрел на Савелия. - Поработать тебе егерем. Мужик ты серьёзный, ответственный, тебе можно доверить это дело. Ведь в чём суть? То, что вы за лето очистили русло реки, осенью привели в порядок заросли, подсадили новые саженцы - за всем этим теперь надо присматривать. Ну вот, скажем, понадобится мужику из Успеновки оглоблю смастерить, он что, пойдёт в ничейную чащобу подбирать приглянувшееся ему дерево? Да нет! Он направится туда, где проще его срубить, обтесать ветви и сучья, легче выволочь. Ведь так? Вот за этим и должен приглядывать мой человек, егерь. Ты можешь оказаться, не неволю, тем более, что есть для тебя новость: купец Ахвердов умер, а поскольку на тебя не было заведено официального уголовного дела, да и самого состава уголовного преступления нет, ты теперь вольный казак.
Берестов, всё это время глядящий в глаза собеседника, отметил в них поначалу сосредоточенное напряжёние, потому как были они погружёны в свои мысли, связанные, скорее всего с его предложением, а потом вдруг просветлели и даже какие-то искорки засветились в них.
- Премного благодарен, Павел Степанович, - Савелий даже приостановился, - токо разве за всем сразу углядишь, эвона скоко вёрст лЕса и реки, а если, не дай Бог, злоумышленника догонять придётся?
- Это решаемо, коня себе подберёшь, больше того, одному с такой работой не управиться, помощник нужен. Со временем и помощника тебе приглядим.
Дал Савелий помещику согласие, с лошадьми ему бы, конечно, сподручней было, подумалось, да как человеку, столько для тебя добра сделавшего, откажешь? Тем более, что хозяин хорошее жалование положил. И началась у него совершенно иная жизнь, вроде и не тяжёлая, но больно хлопотная. Не привык он с малых лет к безделию и всегда и до всего у него дело было. Каждый день, с самого темна, Савелий уже на коне, поначалу объедет всё хозяйство, не случилось ли за ночь потравы, русло реки просмотрит, не прибило ли где к берегу новое поваленное дерево.
Дело к зиме шло, в середине декабря первый снег выпал, правда, недолго залежался, дня за три стаял, однако по первой пороше приметил Савелий заячьи петлявые следы. Первые поселенцы в лесу появились, вроде бы, хорошо, а вдруг, как потрава начнётся, кору на молодых саженцах начнут обгрызать? С управляющим о том потолковал, тот пообещал ружьё с боезапасом.
. . . . .
С тех самых пор, как Савелий порвал со своими сельскими корнями и стал приобщаться к городской жизни, у него появилась масса свободного времени. Куда, скажем, было себя девать, когда доставив Афанасия Серафимовича в указанное место, тот уходил по своим делам, и не знаешь, на минутку ли, на час-два, а может и больше? Что оставалось делать? Сидеть и терпеливо ждать возвращения хозяина, приглядывая за лошадьми. И вот тут-то, волей-неволей в голове возникали всякого рода мысли, на которые он пытался дать ответы, но, зачастую, так уж получалось, на большую их часть, ответов не находил. Если посмотреть на него со стороны, он приставлен к делу, за которое получает неплохое жалование, чего ещё желать от жизни лучшего? Он сыт, одет, обут, причём, в такие одежды, которые дома одевал бы, разве что в выходные и праздничные дни, когда всей семьёй шествовали они к заутрени, а здесь эти одежды были предметом повседневного пользования. Но самое главное, можно ли считать то, чем он занимается, работой? В его понимании, отложившимся ещё с детства, работа - это труд, причём труд физический, практически видный, ощутимый, по объёму которого можно судить о его количестве и результатах. На той же пахоте, к которой он приобщился ещё в подростковом возрасте, уже через час - рубаху хоть выжимай, а просохнет она, да и то не всегда полностью, разве что за время обеденного перерыва. Вот это была работа. Или, та же сенокосная пора. Первым в ряду косарей всегда шёл отец, он задавал темп и ритм в работе, к которому подстраивались следующие за ним косари. Так было заведено, за отцом - старший брат. С виду щуплый, но до работы жадный, Андрей постоянно старался не отставать от отца и даже частенько пытался, скорее из озорства, по молодости, подстегнуть его, чтобы тот ускорил изначально взятую размеренную поступь. Следом шёл Савелий. Физически сильный, он всегда старался, чтобы мах его косы был шире, чем у того же брата или отца, а валок скошенной травы от того получался объёмней и шире, и вроде как замедлял темп, но делал это специально, потому, что замыкал ряд дед, тогда ещё бывший в силе и считавший сенокос самой ''пользительной'' для крестьянина страдой, так как дышать чистейшим степном воздухом, настоянным на аромате скошенных трав, одно удовольствие. Частенько за своей спиной Савелий слышал покрякивание старика, брошенные в его адрес, звучащие разом одобрительно, когда надо было догнать вырвавшихся вперёд отца и старшего внука, либо осуждающе, когда тот совсем уж замедлял темп, чтобы дать возможность отдышаться любимому деду. Когда же дед Прокофий чувствовал, что за молодёжью не угнаться, он останавливался, втыкал остриё косья в землю, придерживая его, наклонялся, брал пучок травы, протирал влажное от росы жало косы, чтобы потом особенными, вроде, как у всех, но всё-таки особенными, присущими только ему одному, артистичными движениями руки с оселком (сколько не пытался Савелий перенять их, но так, как у деда, всё равно не получалось) приниматься подтачивать косу. Тогда и остальные косари останавливались и следовали его примеру. Или уборка картофеля, когда Савелий считал перенос только что выбранных клубней цыбарками на кучу для просушки до вечерней, окончательной переборки, детской забавой. С помощью матери, он набирал полный чувал картофелем так, что едва сходились концы горловины мешка и, легко взвалив его на плечо переносил к куче широким, неторопливым шагом в развалку, стараясь не наступать на комья и, обходя рытвины, поднятой плугом земли.
