К началу встречи с хуннами его, исхудавшего и грязного, в лохмотьях, со свалявшейся чёлкой и косичками, в сопровождении ста сианьских копьеносцев, трёх чиновников и шестерых тайных агентов вывели за ворота одной из башен и, отойдя на десяток шагов, остановились, ожидая прибывающих на обмен хуннов. Спустя некоторое время вдали, искажаясь и расплываясь в знойных потоках нагретого воздуха, показались тридцать хуннских всадников, лёгкой рысцой гнавших впереди себя сорок ханьских воинов и двести ханьских крестьян, плененных хуннами ещё два года назад при очередном набеге. Хунны, в остроконечных с загнутыми вверх краями головных уборах из тонкого белого войлока, одетые в коричневые замшевые штаны и в короткие льняные халаты с медными пуговицами, в коротких летних сапогах с медными небольшими шипами на подошвах, остановились неподалеку от стены и быстро разделились на две группы. Одна половина осталась с заводными лошадьми, другая, состоящая из пятнадцати человек, стегая плетями, согнала пленных ханьцев в плотную кучу. Взяли их в полукружье, и повели до места обмена, где в окружении ста копьеносцев, одетый в рубища, со связанными спереди руками с отрезанными пальцами, стоял оборотень – Мэн Фэн. Как только хунны, выставив перед собой пленных, стали продвигаться к Стене, так тотчас между её зубцами, бесшумно, как призраки, мгновенно появились арбалетчики с поднятыми вверх незаряженными арбалетами, готовые по первому приказу, зарядив их, начать поражать хуннов. Увидев арбалетчиков, хунны, не останавливаясь, подогнали пленных ближе к копьеносцам и, не слезая с лошадей, ожидая любых поворотов событий, стали настороженно скользить недобрыми, хищными глазами по лицам арбалетчиков и копьеносцев. При этом вызывающе теребили оперения стрел и поблескивали «кольцами лучников», надетыми на большие пальцы рук. Наконец, пятеро из них слезли с седел и возглавляемые плечистым, среднего роста воином, с кругловатым лицом, с чёрными глазами и выглядываюшими из-под шапки двумя косичками рыжевато-чёрного цвета, не спеша двинулись в сторону трёх ханьских сановников, одетых в шелковые одежды. Как только хунны остановились напротив трёх ханьских чиновников и шестерых агентов Минь Куня, один из ханьцев, повернувшись к копьеносцам, громко прокричал приказ. Тотчас имперцы, расступившись, выпустили из своего круга Мэн Фэна с намотанными на руках тряпками, затем двое ханьцев, подхватив его за руки и плечи, быстро передали хуннам. Получив «жичжо вана», хунны, поддерживая ханьца с двух сторон, торопясь, быстро пошли назад к лошадям. Одновременно со степняками к воротам башни двинулась толпа, состоящая из двухсот крестьян и сорока ханьских воинов. Дойдя до ожидавших хуннов с лошадьми, один из степняков, тот самый плечистый воин, шедший впереди всех при обмене, подошёл к Мэн Фэну, обнял и воскликнул:
– Здравствуй, мой побратим Сюуньзан!
Отступив на шаг назад, хотел произнести слова радости в честь его освобождения, но более внимательно взглянув в равнодушные, не узнающие никого глаза Мэн Фэна, с удивлением спросил:
– Сюуньзан, друг мой! Ты что, не узнаёшь меня? Ведь это я, твой побратим Ашина!
Мэн Фэн, заметно подёргивая головой, ответил:
– Прости, друг, кто бы ты ни был, я не узнаю тебя, за время моего пребывания в плену ханьцы долго пытали меня, они каждый день били меня по голове, от этого я многого не помню, многое забыл.
Услышав эти слова, Ашина, медленно покачав головой, стал отматывать тряпки на руках Мэн Фэна, заметив отрубленные пальцы на правой руке жичжо вана, обернулся назад и, пылая ненавистью к ханьцам, с презрением посмотрел на стену со стоявшими на ней стрелками. Развязав Мэн Фэна и подсадив на лошадь, Ашина вскочил на любимого чёрного коня и, увлекая за собой остальных хуннов, устремился в степь, увозя в самое сердце Хуннской империи ядовитую ханьскую стрелу под именем Мэн Фэн.
Достигнув и миновав границу Хуннской империи, далее не делая по пути ни одного привала, к вечеру того же дня Ашина прибыл на первый стан, где их ждали триста воинов из его тысячи, которые радостно приветствовали побратима Ашины «Сюуньзана», радуясь освобождению из ханьской неволи. Расседлав и пустив лошадей пастись, прибывшие с Ашиной хунны, держа в руках небольшие медные походные котелки, неторопливо подошли к уже гаснувшим кострам, на которых на вертелах висели целиком зажаренные туши добытых на охоте дзеренов. Отрезали сочные куски мяса и начали ужинать, запивая нежное мясо кумысом. Они ели, пили и разговаривали, с любопытством рассматривая сидевшего возле Ашины жичжо вана «Сюуньзана». Усевшись на землю рядом с кожаным походным плащом, заставленным едой, Ашина предложил Мэн Фэну отведать свежего мяса, попить кумыса. Мэн Фэн, которого по приказу Минь Куня специально плохо кормили, чтобы к моменту обмена он выглядел как можно истощённее, хорошо усвоивший за месяцы слежки манеры настоящего Сюуньзана, взял в руки кусок мяса и, не скрывая голода, стал рвать его зубами, запивая кумысом и изредка заедая кусочками просяной лепёшки.
Увидев, как «побратим» утолил первый голод, Ашина, взяв в руки небольшой бурдючок, заботливо налил ему в деревянную пиалу ещё кумыса, затем сказал:
– Ты мой давний друг, побратим. Мы с детства знаем друг друга. Неужели ты совсем не помнишь меня?
На что Мэн Фэн ответил:
– Прости, друг, я не помню тебя. Иногда мне вспоминается, что я совсем маленький бегу по берегу большой реки, купаюсь в ней, захожу в большие дома…
– Всё-таки хоть что-то, значит, ты помнишь!» – воскликнул Ашина, перебивая Мэн Фэна. – Мы с тобой были соседями, родились в городе Гилюсе, всё наше детство прошло там. Наш город расположен на берегах двух наших рек – Сигиза (Селенги) и Биа (Уды). Много лет назад его обосновал сам великий шаньюй Модэ, построив на берегу Сигиза небольшую крепость (гуннское городище). Я рад, что встретил и увидел тебя, эта встреча облегчила моё сердце. На этом наши дальнейшие пути ненадолго расходятся. Ещё вчера в стан прибыл гонец от шаньюя с приказом, как можно быстрее отправляться в нашу самую западную крепость Иву. Шаньюю стало известно, что туда с целью захвата стягивается немалое количество ханьских войск, поэтому мы, добравшись до крепости как можно быстрее, должны защитить её до подхода главных сил. Завтра по приказу шаньюя Юлю, отправишься в наш родной город Гилюс, я отдаю в твоё распоряжение пять воинов, которые будут сопровождать тебя в пути. Я очень надеюсь, что, побывав на родине, полечившись в целебных источниках, подышав её воздухом, излечишься от беспамятства и вспомнишь всех нас, всё своё прошлое.
После слов Ашины Мэн Фэн поблагодарил его за всё хорошее, что сделал для него, за то, что встретил из плена, за то, что отдал своих воинов; затем, уличив себя в многословии, тут же умолк, решив в дальнейшем общении со степняками больше молчать и наблюдать, чем говорить. Между тем наступила ночь, на небе зажглись звёзды, хунны, выставив вокруг стана караульных, стали отходить ко сну. Мэн Фэн, последовав примеру Ашины, ложась спать, подложил под голову седло, дальше не шевелясь, долго смотрел на небосвод, вслушивался в темноту ночи, в её шорохи и звуки, ловил ноздрями запахи земли, травы, цветов и ликовал! То, что он задумал год назад в приграничной крепости Сэньду, сбывалось! И то, что его, спрятавшегося под личиной варвара, не различил с детства знавший настоящего Сюуньзана его побратим Ашина, вселило в Мэн Фэна чувство безопасности и гордости за свою скрупулёзно сделанную работу по вживанию в образ Сюуньзана.
Медленно, нехотя занималось тёплое летнее утро сто восемьдесят второго года. Солнце, только-только показавшись над горизонтом, ещё нежарко освещало спящих хуннов, и когда оно, поднявшись повыше, стало ощутимо нагревать землю, полностью осушив слабую утреннюю росу, лагерь стал оживать. Воины, быстро доев вчерашние остатки дзеренов, поймали лошадей и стали торопливо седлать и навьючивать груз, готовясь пуститься в далёкий путь, пролегавший до хуннской крепости Иву.
