Солбон Шоймполов
Хунну.
Пепел Гилюса
,
Глава 1
В огнях багровых пожарищ, в отсветах кровавых жестоких войн, перевалив середину, неминуемо шёл к концу страшный второй век нашей эры, ставший переломным в истории двух огромных империй, расположенных в самом сердце Азии и вместе занимающих гигантскую территорию, равной которой по размеру не существовало во всём древнем мире. Одной из этих двух империй, столетиями властвовавших над Великой степью и над всей Азией, являлась Хуннская кочевая империя. На ее территории в сто тридцать восьмом году разразилась невиданно жестокая междоусобица, продолжавшаяся три года, в результате которой хунны навсегда разделились на северных и южных. Даже спустя сорок лет после окончания той войны хунны так и не смогли переступить через реки пролитой ими крови, и в будущем никогда не смогут объединиться и расшириться до былых необъятных границ.
В результате этой небывало кровавой войны южные хунны, превратившись в огромную разбойничью орду с несколькими шаньюями во главе, больше не представляли серьёзной угрозы соседним государствам, разрозненно кочевали между юэчжами и ханьцами, постоянно ввязываясь в мелкие стычки с другими малочисленными племенами. Северные же хунны, наоборот, сохранив атрибуты былого величия, всё ещё владея огромными территориями и большой нефритовой печатью Хуннской кочевой империи, по-прежнему являлись грозной силой и представляли скрытую угрозу. И пока мирно кочевали по степным просторам вслед за многочисленными стадами, беспрекословно подчиняясь родовым знатным ванам (князьям) и шаньюю (государю). В этой заново воссозданной империи северных хуннов, как и в былые времена, звание хуннского воина, его умение, сила и доблесть были возведены их шаньюями в особый, высший культ поклонения, и только на них, на этих воинах, составляющих костяк и основу государства Хунну, зиждилась сила и мощь их империи.
Следующую империю представляли ханьцы – жители раскинувшейся на тёплых берегах Хуанхэ и Янцзы огромной земледельческой страны. Основную часть населения, которой составляли крестьяне, горожане и ремесленники, живущие за счёт риса и фруктов, выращенных на маленьких клочках земель, и находившиеся в кабальной зависимости от своего императора и его сановников, имевших над ними огромную, ничем не ограниченную власть. И в их могущественной империи с её громадным населением и многолюдными городами, наивысшими привилегиями и почётом пользовался не крестьянин, обрабатывающий землю, не ремесленник, производящий полезные вещи, даже не воин а учёный, издающий трактаты и владеющий различными знаниями, также чиновник, неукоснительно исполняющий законы империи и указы императора.
В изнурительных, продолжавшихся столетиями войнах китайских империй с хуннами, одна из них, именуемая Циньской, являвшаяся предшественницей Ханьской, спасаясь от опустошительных набегов степняков и преграждая путь своим подданным, бегущим из страны, была вынуждена построить Стену, равной которой не знал мир. Построенная небывалым трудом сотен тысяч крестьян и преступников-каторжников, чуть ли не ежечасно умиравших при её возведении, Стена-твердыня, опоясавшая всю северную границу государства, извиваясь, поднимаясь в горы, опускаясь в низины, нескончаемо тянулась на несколько тысяч километров. Окаймлённая многочисленными зубцами и башнями, высившимися на ней через каждые восемьдесят-сто метров, Стена была высотой девять-десять метров, шириной шесть-восемь метров и казалась гигантской, бесконечной по длине неприступной цитаделью. С внешней стороны этой необозримой Стены в сторону степей на некотором расстоянии от неё уходили дозорные башни, которых вдоль, по всей её длине насчитывалось четырнадцать тысяч. С внутренней стороны располагались гарнизоны пограничной охраны, сеть складов, жилища крестьян, высланных сюда для обслуживания её защитников.
И вот однажды холодным, беспокойным летом сто восемьдесят первого года нашей эры недалеко от ханьской крепости Сэньду, в башне этой Стены и произойдёт роковая встреча двух человек, духовно принадлежавших к противоположным, совершенно разным культурам и цивилизациям, но по внешности, по походке, по росту, по голосу неотличимо походивших друг на друга. В дальнейшем небывалая схожесть двух этих людей сыграет зловещую роль в судьбе одного из двух народов, именно в судьбе хуннов.
Вот уже полтора года на империю Хань, на защищавшую её от врагов Стену не было совершено ни одного набега, ни одной попытки штурма со стороны степняков. Эта опасно затянувшаяся на долгое время тишина, исходившая со стороны Степи, стала постепенно, исподволь вселять тревогу и беспокойство в сердце императора Ханьской империи Линь Цзана, лишая его сна и покоя. Всё началось полтора года назад во время возобновившихся спустя девяносто лет торгов на границе, на которых, к удивлению ханьских купцов, было очень мало кочевников и их товаров. Тогда произошла драка между хуннами и ханьцами, во время которой был избит и искалечен ханьский чиновник небольшого ранга. В другое время никто бы не обратил на это особого внимания, но дальше последовало то, чего хунны никак не ожидали от ханьцев. Опираясь на этот незначительный случай, Линь Цзан, полностью запретив приграничную торговлю со степняками, неожиданно для всех объявил войну Северной Хуннской империи, вызвав этим решением удивление и недовольство не только у хуннов, но даже у некоторых своих вельмож и сановников. Но в скором времени выяснится, что действия императора: объявление войны, закрытие приграничной торговли – были сделаны с одной единственной целью: ударив по кочевникам малым числом войск и вызвав ответный удар, проверить силы и возможности варваров перед решающим броском на их страну. Ведь Линь Цзан вот уже семь лет готовил большой поход против хуннов, рассчитывая одержать в будущей войне великую победу над степняками, завоевать их земли и навсегда покончить с северными хуннами. Дальше всё пошло не так, как рассчитывал император. Хунны не стали воевать с вторгшимися в их земли ханьцами, а стали откатываться вглубь степей, всячески избегая соприкосновений с его войском. В течение нескольких месяцев тщетно пытаясь вызвать степняков на битву, но, так и не выяснив ни численности, ни сил хуннов, хорошо представляя мощь хуннской конницы на степных просторах, Линь Цзан не стал далеко углубляться в степи, чтобы не подвергать смертельному риску войска. Вернул их внутрь страны, продолжая, как и раньше, тайно готовиться к большой войне с хуннами. С тех пор на северной границе Хань, граничащей с кочевниками, всё оставалось без изменений: никаких набегов, никаких движений с их стороны за это время так и не последовало. Это как бы затаенное бездействие степняков, длившееся столько времени, становилось всё более непонятным, подозрительным не только для самого Линь Цзана, но и для людей, представляющих знать Ханьской империи. Надо было что-то предпринять, выяснить, почему хунны, вот уже полтора года находящиеся в состоянии войны с Ханьской империей, ни разу не вступили в битву с ней? Что стало с воинственными кочевниками? Что задумали? Чего хотят северные варвары? На все эти вопросы требовался ответ, и этот ответ надо было найти любой ценой.
Чтобы найти ответы на вопросы, не дававшие покоя императору, во дворец на личную встречу с Линь Цзаном был вызван начальник тайной службы империи ван Минь Кунь. По завершении высокой встречи, продолжавшейся несколько часов, Минь Кунь срочно прибыл на северную границу, в крепость Сэньду, куда неотложно вызвал одного из самых способных служителей, которого незаметно для всех готовил себе в преемники.
Вызванный в Сэньду сановник, занимавший одну из высоких должностей в иерархии имперской тайной службы, был человеком выдающегося ума, таланта и являлся потомком знатнейшего ханьского рода Луни, корнями уходящего на сотни лет назад, вплоть до династии Цинь. Мэн Фэн, так его звали, был истинным представителем и неотделимой частью ханьской аристократии, его элиты. Будучи по своей природе любознательным человеком, ещё с ранней юности страстно увлекался идеями мудреца Лаоцзы, являвшегося одним из основателей философии Дао в которых говорилось: «О сущности и магиях вещей. О бессмертии души и тела. О необъятности и вечности мира. О естественном пути всего сущего, не зависящего ни от богов, ни от людей». Одновременно с даосизмом также был увлечен трудами другого великого учёного – Конфуция, учившего, «что младшие должны уважать старших, что сын должен почитать отца, что древние роды должны быть почитаемы менее древними, что ханьцы должны знать своё место в обществе и действовать в соответствии с этим местом. Что власть императора божественна и даруется самими богами, а сам император является сыном неба и жизнь его неприкосновенна». Неплохо изучив труды двух великих мыслителей, он хорошо запомнил некоторые понравившиеся идеи даосизма. В будущем, став уже взрослым человеком, детально сопоставив положительные и отрицательные стороны двух учений, твёрдо выбрал учение Конфуция, став преданнейшим приверженцем его идей. Таким образом, отталкиваясь от учений Конфуция и Лаоцзы, привязывая их учения к личным взглядам на жизнь, Мэн Фэн был глубоко убеждён, что империя Хань, насчитывающая немалое количество лет своей истории, является центром всего мира – её величием, её уникальной сущностью. И что все другие народы и государства, окружающие её, должны почитать и подчиняться только ей – великой Ханьской империи.
