Под конец я услышал:

– В твоих заключениях ничего оригинального нет. Ты, Алик, не способен проанализировать ситуацию.

Активисты по очереди спокойно высказали свои предложения. Донецкой, Луганской республики быть, это их вердикт. Было видно, что Алик дорожит дружбой ребят.

– Да и я про то же, – нисколько не обидевшись, поняв намек друзей, сделав лицо попроще, Алик выразительно ухмыльнулся:

– Все ясно, завидуете. Да и ладно, МГИМО, Физтех какая разница? Главная – одна компания.

И как ни в чем не бывало, рассказал о родителях.

– Мои родичи организовали сбор гуманитарки в нашей девятиэтажке на юго-восток Украины. И телик не выключают ни на минутку, новости смотрят. Их предки оттуда. У меня не случайно украинская фамилия, дед с Луганщины, погиб на фронте. Я с его портретом по Красной площади в марше «Бессмертного полка» пойду с гордо поднятой головой, мне есть, чем гордиться.

– Алик, опять тебя от гордости распирает, а у меня бабушка санитаркой была, знаешь, сколько бойцов из-под огня спасла.

Ребята никак не хотели мириться с каждым заявленным превосходством Алика. Во всех трех явно просматривались лидеры.

Продолжение этого диалога я не услышал, сойдя с троллейбуса, побрел домой.

Сиреневый бульвар, ты как маленькая артерия большой кровеносной системы огромного мегаполиса, что как великий молох перетирает людей, их судьбы в муку. Сочинители берут ее, смачивая своими слюнями, лепят в коврижки, посыпают своей выдумкой, солят соплями, кровью и потом, жарят и парят, варганят, а потом этим травят или воскрешают.

Иду по бульвару, словно плыву в своем времени, в своем измерении. Так каждый из нас к чему-то гребет и как всегда ни к тому, что хотел. Где ж ты, мой берег, где ж ты мой сад, мой душевный рай. Кто скажет?

Мой дом, подъезд. Обычная девятиэтажка. Милый дворик, где на лавочках дремлют бдительные старушки, промывая соседям косточки добела. Иногда нетрезвые буяны развлекают народ своей тупостью, пугают детей на детской площадке.

Поднимаюсь на свой этаж и слышу голоса жильцов, в каждой квартире по кому, а где и по два.

За стальными дверьми разыгрываются все направления драматургии, от трагедии до фарса. Самые интересные комедии, суть их, как правило, в том, что люди искренне пребывают во мнении, что они в чем-то преуспели, и, главным образом, материально.

Иметь или не иметь, вот в чем вопрос. Слушаю вариации на эту тему, и ни чему не удивляюсь, люди, человеки каждый включает в себя историю с незамысловатым сюжетом. Сколько интересных подробностей. Если в них вникнуть глубоко и серьезно, не хватит жизни описать.

– То же, мне какие люди, что у них есть?

Это голос женщины из 613-й квартиры. Старшей по подъезду. Есть и такая должность, правда, общественная и добровольная. Строгая, с короткой стрижкой крашеных волос, с палочкой и зорким взглядом. Она нюхом чует, где, что не так. Много лет была директором ювелирного магазина. Баба оборотистая, люди удивлялись, зная ее спекулятивную деятельность, что осталась жива. В лихое время покушались на нее, да вот как-то вывернулась. Все наезды закончились тем, что ее золотое дно досталось другим. Хотя в накладе она не осталась, подсуетилась. Все дефолты ей только на пользу пошли. За глаза ее миллионершей зовут. Сейчас никого не боится, теперь ее никто не достанет. Два сына в органах – большие начальники.

– Одеваются, как в деревне, машины подержанные, у них все б.у. – бывшие в употреблении. И отовариваются в пятерках и семерках, все по акциям и на скидках. Нищеброды, живут в халупах, без ремонта, не знают, что такое заграница.

О соседях она не лестного мнения. Знает, кого в чем упрекнуть. Кто шумит, кто после ремонта мусор оставил. Чья собака в лифте помочилась. Кто и где делает закладки спайсов.

– Да они сами придурки.

Это голос молодой девушки. Живет в однушке, ищет мужа, пока безуспешно. И стройна, и мила, словно заговоренная. Никто на нее глаз не положил, никто не оглянулся вослед. По интернету боится знакомиться, а так не получается. Ей советуют познакомиться на кладбище, с вдовцом, еще вариант в храме или на танцплощадке в Сокольниках или в Нескучном саду. Бродить по набережной в надежде, что кто-то подойдет и спросит: «Который час?», улыбнувшись, продолжит: «Вам не одиноко?»

– Напялят на себя невесть что, выпендриваются, ни образования, ни ума, так одна хитрость, где бы словчить. А эта из 315 квартиры, не учится, уже с мужиками шляется. Мать с отцом пьют, какой ей пример, по рукам пошла.

Свою соседскую девчонку не возлюбила, зовет ветреной маленькой шлюхой. Может, завидует, за ней мужики, как кобели, табуном.

– Все такие скрытные, как бы чего кто не узнал. Все тайком от людских глаз. Только шило в мешке не утаишь, на морде все написано.

– Да пошли они куда подальше, – гремел мужской голос из 617, громила с выдающимся животом. Еще о них разговор вести. Мне это надо. Пусть в своем дерьме плавают. Что мы не знаем, что пацан их наркоманит. И кто продает ему дурь, знаем. Про всех все известно. Пусть рот закроют. Я не там машину ставлю. Где хочу, там и ставлю. Еще раз хавальник откроют, нас тучу, куда следует, квартиру сдают, налоги не платят. А этот, что в прошлый раз, на меня наезжал, вроде его место занял, свой мерс не знал, куда поставить. Даже мать по-человечески похоронить не захотел, в черном мешке на тот свет отправил.

Эти монологи бесконечны до поры до времени, как и наша жизнь. Нет правых и виноватых, каким судом судите, таким и судимы будете. Только любовь всегда права, но есть ли она, как и Бог.

Наверное, лучше Пушкина не скажешь.

Москва – людской океан, новый Вавилон. Стоит на семи холмах, обдуваемых семи ветрами, омываемых пятью морями. Семь сталинских высоток, осколки прежней империи социализма, поражавшие наших отцов своим размахом и замахом на что-то величественное и непоколебимое. Высотки с любопытством, когда-то завидуя Кремлю и драгоценному центру, храмам и монастырям, вдруг обнаружили, задрав свои башни конкурентов, небоскребов Москва – Сити, что уперлись в небо. Нагловатые, из стекла и бетона, как длинноногие дамы, вышедшие пощеголять яркими нарядами, претендуют на достопримечательность. Они видны всем со всех сторон, тогда, как глубокие раны на прекрасном лице Москвы от трагедии терактов не так заметны. Но их не забудут те, кто в них потерял своих близких. Их боль, не затихая, поминальным звоном раздается в разбитых сердцах.

Моя квартира пристанище комедиантов. Только давно в ней не слышно смеха. Ни прежней суеты, чехарды с друзьями, с праздниками. Постоянно что-то отмечали, мы так и называли эти дни, «отмечалочки», то выход моей книги, то запуск сценария и фильма по нему, ёлки, октябрьские, майские праздники, восьмое марта, окончание учебного года у жены Веры, учительницы начальных классов. Дни рождения дочери Лизоньки и получения гонорара закадычного друга, художника Петра Владимировича. Тогда непременно пир в самом дорогом ресторане, вкуснятины полный стол и танцы до упада. Дочь выросла, уехала учиться, и тихо стало в квартире, неуютно.

Как же ее не хватает.

Дома хотел рассказать жене о встрече с Софьей Федоровной. Но по всему было видно, что Вера, явно озадаченная одной мыслью о дочери, не расположена слушать. Привычная поза в ее любимом кресле, рядом журнальный столик, на нем разложены ученические тетради.

«Это ты ее туда отправил», – читалось на ее лице.

После того, как дочь уехала в Новую Зеландию, она не находила себе места. Немой упрек проявлялся в ее взгляде, усталом и разочарованном. Ее терзала мысль, как она там. Какой-то неизвестный человек с темной кожей и черными, смоляными волосами ласкает ее ребенка.