Весна, отражающаяся в глазах людей, их душах, обнадеживала. Утром проснувшись, из окна увидев все зеленым и пахучим, клейко-нежным, она ощутила давно утраченную радость от мысли, что с природой сама возрождается для новой жизни, о которой вдруг возвестил далекий церковный колокол. Она и раньше слышала его днем, ночью, в дни больших праздников Рождества и Пасхи. И с разочарованием думала, как все это далеко от меня. Почему это мне было не дано? Неужели только годы атеизма сделали меня сомневающейся? Душа, я думала о ней редко, не хватило времени на нее. Не до того в устройстве, вернее, в обустройстве судьбы дочери. Не то что бы мелковата душой, вроде натура то у меня широкая и открытая, за словом в карман не полезу, отстоять себя всегда могла. Авторитет для меня значил много, особенно на работе, хотя дома я скорее была авторитарна, надо признать. Да что душа, высохла, и сокрушатся поздно и о Боге, что сказать, не назовешь его милостивым. Не улыбнулся он мне и возможно ли это? И не скажешь, что судьба посмеялась надо мной. Просто так вышло, так выпала карта.

Весна слепит, и гомонится чириканье. Как хотелось ответить ей улыбкой, но не смогла Анна Николаевна, сомкнутые губы и сознание не отозвались. В плену слабости она легла, закрыв глаза, все еще храня в памяти свет и тепло.

Весной встретила Ростислава Николаевича. Наверное, и тогда цвела сирень надежды. Обрести счастье, казалось, невозможно. Свободная, ничья Анна Николаевна, Анна, мечтала о любви. Отгоняла сомнения и тревоги и ждала спутника, как она говорила, две дороги сольются в одну. Как одинокая тишина хотела услышать слова признаний. Может быть, они встретились на бульваре, и он сломал ей веточку сирени.

Как просто, мысленно пробежать по Сиреневому бульвару от одного светофора до следующего. Дома, машины, люди – все мелькнет в мгновение, как наша жизнь. Неужели она уместилась в этом маленьком отрезке: дороги, тротуаров, деревьев, фонарей. Круговорот лиц людей, улыбок, слез. Все смешалось: сигналы машин, лай собак, крик птиц, звук самолетов, жужжанье насекомых. Солнце, дождь и снег. Круговерть времени и всего остального, сопутствующего. Жизнь моя или ты приснилась мне, – вспоминала Анна Николаевна, – казалось, я встретилась с мужчиной моей мечты. Весь такой представительный, всегда в костюме, при галстуке. Сразило меня то, что он носил шляпы, тогда это было особым шиком. Пальто, шляпа, статный и при этом был у него очень внимательный взгляд, наверное, профессиональный. Изучал людей этим пристальным взглядом следователя.

Разбирался во многом, начитанный, увлекался классической музыкой, серьезный, вдумчивый мужчина, но понятия не имел, как прибить гвоздь, не говоря уже об унитазе. «Это не мое, – говорил он, быт, вообще, за гранью моего понимания. Я этим свое сознание засорять не буду. Вот животных люблю». Правда, всегда у него были собаки. Но обращался он с ними безалаберно, плохо кормил. Одного беспородистого пса, что звал Пиратом, поил водкой, потешался над ним от скуки, давал курить сигареты. Эх, Ростик, Ростислав, Слава, любила тебя дурака. Ничего ты не понял, водил меня, голодную, по ресторанам. Пойдем в столовую, говорила ему, копейки и сыты. Картошка и селедка. Думаешь, мне нужна была музыка, дрянная, гнусавая и хмельная. Везде в этих кабаках рвотной массой воняло, несло пошлостью и лихостью. Кто там гулял? Шалавы, у кого шальные деньги. Всего лишь ресторанная суета, мельтешит всякая шушера, мало приятного. Вначале обидеть не хотела, потом прямо ему заявила: «Какой ты муж, ты мот, а если дети будут».

И все-таки интеллигентностью, манерами, окрутил меня. В глаза пыль пускал, и язык плел, не переставая, семь верст до небес и все лесом. Да как устоять, красавец, столичный шик, перчатки, мокасины лакированные. Худой, высокий, статный, стильный, заглядишься, залюбуешься. Шевелюра, буйные заросли, волос черный, как и глаза, хитрющие, было в нем что-то цыганистое. Везде смелый, правый, начальник следственного отдела. Да, я тоже не простая. Не смотри, что волос светлый, да голос ровный и глаза голубые, сама кого хочешь, скручу. Когда дочь родилась, Верочка, с его мамой жили. Слава для нее свет в окошке.

– Ты, Вера, неправильно себя ведешь, уважение в тебе нет к мужу, почитание. Ты помни, да убоится жена мужа.

– Это когда было? Во времена Домостроя. А уважение пусть заслужит.

Свекровь учила, все нужно делать, как следует. Терпела, худой мир лучше доброй ссоры. Потом барак на Большой Черкизовской. Ребенка Ростислав забывал забрать из детского сада. Прилечу с работы, Верочки нет, бегу как ошпаренная. Девчонка последняя, осталась одна, всех забрали, она у калитки ждет, когда за ней придут. К дочери жалость, к нему злость. Ругались. Говорю, нельзя так. Он, мол, ничего страшного, просто из головы вылетело. Похоже, ты, Слава, пустоголовый, корила его, нет в ней семейной мысли о заботах и тревогах, необязательный ты человек. Близких-то не надо забывать, они в первую очередь. Хотя, казалось, не был он разгильдяем. По статусу начальника – собранный, ответственный. Не франт, уж тем более не стиляга. Одежда модная, стиль классический, во всем солидность, что соответствовало должности в следственном отделе. Бросался в глаза какой-то странный азарт, непременно себя показать, выделиться. И внешне, и интеллектом да еще какой-то особой честностью. Это входило в противоречие с начальством. Хотя они тоже разделяли с Ростиславом коммунистическую мораль. Но делали себе небольшую скидку, как они говорил, поблажки на жизнь. Ростислав Николаевич не находил в себе снисходительности к ним и разделять их взглядов не мог, не понимал этого, не шел на компромисс.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.