© Шмелев В. С.

© Издательство «Лика», 2016

День только начинал угасать. Весеннее солнце еще радовало глаз, окрашивая все в неповторимый цвет ожидания новой жизни, пробуждения природы.

Воздух, напоенный прохладой весны и запахом набухающих почек, будоражил что-то забытое, какие-то неясные чувства, дремавшие зимой. Разум говорил о долгожданной свободе, когда можно будет скинуть вместе с одеждой усталость от короткого дня и долгой ночи и, наконец, вновь насладиться солнцем.

Ожидая троллейбус там, где 9-я Парковая пересекает Сиреневый бульвар, образуя перекресток, напротив знаменитой стелы, посвященной первому спутнику Земли, восхищаюсь любимым монументом. Он стоит на массивной белой железобетонной основе – подставке, абстрактной формы, напоминающей фантастическую птицу, с широко расправленными по кругу крыльями. Стремительный завиток, изображающий поток воздуха в форме спирали, состоит из вздыбленной серебристой линии, рассекающей атмосферу, широкой снизу и сужающейся кверху. Она включает в себя ярко-красные, поперечные сечения, что венчаются на стыке блестящим металлическим шаром с характерными торчащими сзади антеннами. Спутник – символ эры космонавтики.

Опасался, что снесут. Стоит, тревожа разум трепетной мыслью, что можно преодолеть земное притяжение. Поразительная экспрессия движения линий вверх дает надежду когда-нибудь обрести межпланетные, галактические знания. Человеческое воображение воспрянет, избавившись от пут, мешающих познать непостижимое.

Природа удивительна, приход весны всегда праздник.

У павильона на остановке шебутные воробьи, ватагой высыпавшие на солнечное тепло, без умолка что-то чирикая, больше всех, казалось, были рады солнцу. Голуби искали оттаивающие лужи, барахтались в них, ворковали, целовались. Первые грачи подавали свои голоса откуда-то сверху, похоже, с небес.

Люди по-разному воспринимали весну, на лицах многих отражалась игра солнца, что слепила, радовала, кого-то раздражала. Одни прятали глаза и лица, другие, напротив, подставляли солнцу. Мимо шли смельчаки, рискнувшие одеться легко, смело, броско, почти по-летнему, без головных уборов, в солнцезащитных очках. Молодые ребята и девушки, перепрыгивая лужи, громко смеялись, в их глазах была весна.

За солнечным великолепием, как-то не сразу разобрал возбужденные голоса двух женщин, что доносились с самого крайнего места на скамейке в глубине павильона, за фигурами людей, плотно стоящими передо мной. Они говорили, словно, не слыша друг друга, стараясь убедить в своей правоте. И что-то непримиримое и нервное, не оставляющее равнодушным, было в их речи.

– Вот она, эта весна, будь она неладна. Опять призыв. Армейский замах на моего парня. Вот куда ему бежать ума не приложу. Где схоронить? Откупиться нечем. Врачи бесплатно непригодным не признают.

Это отчаянный вопль правды со своей колокольни. Народной колокольни, где другой звон, далеко не малиновый. День и ночь слышен человеческий ропот, что как девятый вал, начинающийся с ряби морской глади, не ровен час, перерастет в бунт.

– Да пусть идет, – резко отвечала ей другая женщина, навьюченная сумками, уставшая и взлохмаченная. Хоть год на твоей шее сидеть не будет, и харчи дармовые, тоже не тратится. Войны с Украиной не будет, не самоубийцы же они, – горячо убеждала она.

Женщина демонстративно резко стала подбирать под берет красного цвета выбившиеся седые пряди.

В этих движениях была решимость, что явно не доставало соседке по скамейке.

– Чего сюсюкаться, с ребятами надо по-мужски. Я вон четверых подняла одна. Вышколила их так, что они женатые, с семьями, по струнке у меня ходят. Сейчас к младшему еду, невестке помочь, третьего мне родила. Не будь последней дурой потакать бездельнику. Маменькин сынок, может, ты ему до сих пор сопли вытираешь. Армия им только на пользу, там живо научат, как Родину любить, человеком сделают, лень из него вышибут.

– А если душу? – чуть ли не плача продолжала мать. – Жалко, дитя то одно, а там порядка нет. Он не выживет, не выстоять ему. Сломают его. Еще чего сделает над собой.

– Ничего с ним не будет, – оборвала ее собеседница, – вот, поверь мне. А быть дезертиром! А если посадят, лучше будет?

– Господи, что же ты меня стращаешь?

– Надо было растить парня, а не пальму.

Меня невольно раздражала незамысловатость таких выводов. Хотя сознавал у каждого свое понимание этого сложного времени. Дух войны витает над Европой, отвратительный и мерзкий, преступный, издевающийся над человеческим разумом, не поддающийся логике. Оголтелый, лишенный морали, понимающий только силу.

Тревожные чувства ожидания, все может быть, ничего не исключено. Люди чутко прислушивались к гулу духа войны с опаской: как бы он не перекинулся, не проник в их дом, тогда беда.

В просвещенный гуманный век убивают людей только за то, что решили жить, как посчитали правильно, не отрекаясь от своего прошлого, своих отцов, что освобождали Европу от фашистской нечисти, поднимали Украину из руин, отстраивали Киев.

Воинственный дух отдавал душком национализма, ненавистью, насилием, обескураживал неприкрытым цинизмом и вероломным неприятием другого взгляда на будущее.

Коварный дух войны проник в Россию, где люди с замиранием, отвращением и болью следили за истреблением славян, посчитав происходящее своим общим горем. Об этом невозможно не думать, даже глядя на долгожданную весну из яркого солнечного света.

Люблю Сиреневый бульвар, его аромат, толчею, торопливость. Архитектура несовременная, невыразительная, убогая. Как правило, пятидесятых – семидесятых годов: хрущевки, брежневки и даже шлакоблочные дома, построенные пленными-немцами сразу же после войны, с претензиями на барокко, с элементами соответствующего стиля, с лепниной на фасаде домов. Несколько типовых школ, украшенных над входом барельефами русских писателей. Интересны дома с символикой советского времени сталинки, со звездами, серпом и молотом.

Когда весна возьмет свои права окончательно, все украсит зелень, прихорашивая бульвар, делая его привлекательным. Расцветет сирень. Её так много, сиреневое море. Кусты растут небольшими островками, вокруг которых культивированную почву ровным кругом обрамляет газон. Нередко прячась в затаенные листвой места кто-то бесстыдно справлял нужду. Были и такие, что скрывали там свои пламенные чувства, объятия и поцелуи под роскошной кроной. Сирень белым или сиреневым куполом дурмана нежно накрывала влюбленных.

Сирень разная: белая, сиренево-бледная и яркая. Век ее короток. Быстро выгорает на солнце, морщится и осыпается. Романтики с грустью замечали, что она недолго радовала, но были и такие, что даже не обратили внимания на праздник сирени, ее цветение.

Кто тайком, а кто не стыдясь, ломали ее пахучую, несли в дом, ставили в вазы, банки, втягивали носом, восхищенно восклицали: «Какой запах!»

Кавалеры пользовались моментом цветения, дарили букеты своим дамам. Каждый день свежие. При этом уверяли окружающих, делавших замечания, мол, что вы не даете природе себя проявить, это же варварство ломать деревья!

– Да ей только на пользу: быстрее обновляется, отрастает новыми ветками.

Сирень – сама любовь. Упоительно одаривая все окрест своим неповторимым ароматом, обволакивая им, словно ласкает незримыми руками. Сладчайший, редчайший запах любви, нежности, с тонкой грустью и нотками печали по быстро проходящему времени.