– Чтоб свободной быть, чтоб сердце взыграло и крылья появились. Да бодливой корове Бог рога не дал. Не справилась со своим характером. Все бодалась, а ведь такие завидные были мужики. Как меня мама величала, поперечная, все поперек, как покойный отец. Вот ребята испугались моей горячности. Загораюсь быстро, да так же сгораю. Вся их порода такова, отцовская, – говорила мама. Да и сама им под стать, только скромничала в оценке себя. Потому дочь стала моим пристанищем. Но, как говорится, птица улетела вить свое гнездо. Не вечно ей быть не оперившейся, к юбке булавкой чадо не пристегнешь. Все дети со своей судьбой, но смириться с этим трудно Дети не заноза в сознании, это родимое пятно, как знак родства, ты унесешь его на тот свет.

Слова, сказанные ею, с такой тяжестью разочарования с трудом преодолевали расстояния между нами, они, произнесенные шепотом, с тихим грохотом падали в моем сознании в какую-то неизбежность, где не было дна, где глухое эхо так и не вернулось, не упав и не разбившись. Такой далекий взгляд в никуда и ни во что. Затерянный в своих думах, вздохах.

Люди такого склада ума с переулками и закоулками, со своими тараканами, бегущими там, всегда плутают в своем сознании, ища выхода, даже не подозревая, что он с противоположной стороны. Они склонны все видеть в мрачном цвете и обладают удивительной способностью передавать свое ощущение безнадежности и главное – из всего делать драму или трагедию.

Бесперспективность разговора была очевидной. Я решил проверить на сайте почту. Ноутбук в кабинете сейчас мог внести изменение в расстановке сил. Я не говорил Вере, что накануне Лизонька поделилась со мной о вылете в Индию в ближайшее время. Об этом речь шла давно, родители Чандра настаивали. Мои ожидания подтвердились, по электронке пришло Лизино письмо. Они вылетели с мужем в столицу штата Мумбаи. Я воспрянул, в голове стало проясняться. Теперь моя очередь крыть карту Петра. Не то, чтоб я чувствовал себя победителем. Но мне стало немного легче от понимания того, что Лиза звала меня отцом с рождения. Если все в этом спектакле играли роли, то ребенок воспринимал все происходящее без тени сомнения. Как можно было обманывать ребенка?

– Твой козырь бит, – потирая от удовольствия руки, сказал я Петру. – Теперь ты не удел, можешь возвращаться восвояси.

Я не скрывал своего удовлетворения, мне стало намного легче.

– Что это значит, – забеспокоился Петр, – о чем он, Вера?

– Надобность в тебе отпала. Лиза вылетела с мужем к его родителям в Мумбаи. Билет в Новую Зеландию тебе лучше сдать. И вообще, что ты здесь делаешь? На что ты имеешь право? Лиза не должна ничего знать. Пусть все останется как есть, если ты любишь ее.

Вера с сомнением в голосе стала уточнять ситуацию.

– Она же говорила, что это произойдет через неделю. Я два дня назад общалась с ней по скайпу.

– Еще вчера было известно. Я просто тебе не сказал. А сейчас они уже в самолете.

– Как ты мог устроить такой балаган, держа меня в неведении?

– Значит опять я во всем виноват.

Поверженный Петр Владимирович потерялся, сразу как-то осунулся и лицо так вытянулось от неожиданности. Такого явно не ожидал. Да и я вздохнул с облегчением только сейчас, когда получил долгожданную новость.

Вера онемела, как заговоренная, сидела в кресле, не шелохнувшись, словно окаменев.

«Если бы у меня хватило терпения. Я же знала, что они полетят в Индию, тогда не было бы всего этого, что произошло сейчас. Все эти откровения, произнесенные здесь, связали меня по рукам и ногам. И что мне далось, загорелось лететь в эту Новую Зеландию на спасение, может быть, счастливой дочери. Это тоже не исключено».

– И ты молчал? – крикнула с досадой Вера, вспыхнув, как сухая солома, кровь прилила к ее лицу. Покрасневшая, с трудом сдерживала себя.

Может быть, сейчас, думал я, хаос в ее голове, порожденный сумятицей мысли, уступит место трезвому аналитическому уму, что всегда был свойственен ей. Вера рациональный человек. Педагог с тридцатилетним стажем, Она выработала соответствующую манеру поведения, безупречно выглядеть, с улыбкой на лице, чтобы там ее не тревожило. Это то, что Вера усвоила от родителей. Типично для Анны Николаевны и Ростислава Николаевича, не теряться в жизни, все подвергать сомнению. Юмор, ирония, и главное, чтоб никто не догадался, как тебе не просто, тем более никому не жаловаться. Лишнее, и не нужно вовсе. В лучшем случае, люди посочувствуют, а жалость – это унизительно. А то просто открыто посмеются или про себя. Никогда не поддавайся и ни с кем не связывайся. Делай вид, что все у тебя прекрасно, пусть лучше тебе позавидуют.

Окружающие очень ценили Анну Николаевну именно за эти качества ее характера, независимого, строгого и открытого.

Многое связывало нашего друга, новопреставленного Анатолия Сергеевича с моей тещей. Работали вместе в институте, где ее уважали за ум, говорили, сразу видно, – математик: четко считает, быстро отмеряет, линии правильные, все симметрично, взгляд, движение, лекционный голос с прекрасной дикцией, чтобы студенты все поняли, не переспрашивали.

Голос строгий и требовательный, как она говорила, дисциплинирующий, а иначе нельзя, разболтаются. Молодым погулять хочется, а математика – наука не прощающая ошибок. Анну Николаевну боялись и уважали, а она отмечала способных, талантливых студентов. Одна из первых разработчиков программного обеспечения вычислительных машин. В личной жизни все было наоборот. Ни ровной линии, ни четких пропорций.

У Анны Николаевны и Софьи Федоровны была дружба с большой буквы, искренняя и честная, особенно в последнее время. Много у них было общего, институтские работники, «из низов», как говорили. Сами всего добились своим трудом и упорством и гордились этим. Часто по вечерам они собирались втроем, излить друг другу душу, говорили о детях, что обижают непониманием.

Удивляло то, что в доме Анатолия Сергеевича были иконы. Анна Николаевна верила в добро и порядочность, а Толя с Соней – в бессмертную душу. Работая в институте, занимались наукой. А где-то там, в тишине своей души, читали молитвы. Анатолий Сергеевич каждый раз, когда навещал своих родственников в Киеве, рассказывал, что поклонился святой Софии и всем православным святителям в пещерах Киево-Печерской Лавры, припадал к их мощам. А как он любил свои родные украинские напевы. В них народная душа, говорил он. Только славный, добрый народ может петь такие песни.

Теща – сложный была человек. Точно положительный. Проникся к ней доверием, убедившись в ее порядочности. Ее уважали все друзья. Родные сестры любили ее, что бывает крайне редко. Поклонение Анатолия Сергеевича перед ней – тому подтверждение. Человек большого благородства, говорил он. Был случай, подтверждающий это. О нем поведала Вера. Анна Николаевна, еще работая в школе, мужской гимназии, как она говорила, с ребятами, оторвами поняла, что только искренность может быть опорой педагогики. В ее классе был злостный прогульщик и хулиган, она решила навестить его, придя к нему в барак. Обшарпанные стены, оборванные обои, жуть или, как говорят сейчас, жесть, и пьяный мужик с выпученными глазами. В кориде копоть от керосинок и смрад от курева и помойных ведер. Перед мужиком граненый стакан с колыхающейся водкой, в которой отражаются плавающие глаза забулдыги. Она к нему с вопросом насчет сына.

– А вот выпьешь со мной, буду говорить, – и такая язвительная улыбочка при этом, мол, слабо или кишка тонка.

Анна Николаевна взяла и выпила с размаху, зло посмотрев на мужика, от чего он встрепенулся и сказал: «А ты в морду мне не дашь. Ладно, это я смехом, теперь тебя, училка, уважаю, даю слово, будет учиться как миленький. Я с него три шкуры спущу, дурь вышибу». И с этим он так кулаком ударил себя по лбу, что похоже сразу отрезвел. С тем она и ушла. А парень и впрямь исправился. Анна Николаевна после этого случая заручилась неоспоримым авторитетом у всех родителей.