Да, Глеб, что тут скажешь — ты просто не умеешь общаться с другими не по уставу и совершенный ноль в чувствах, а потому и бежишь от них!

Ранее такой подход к отношениям меня устраивал. Но после я стал всё чаще замечать за собой сомнения. А что, если и правда вообще не стоило отвергать Ваню? Ведь это, скорее всего, была его первая влюблённость, а я с ним так…

Что ж, наверное я просто слишком боялся не оправдать его ожиданий.

С такими мыслями я и собирался в дорогу. С такими же и выехал. Было это в начале мая. Раньше я особенно любил эту пору года — мне нравилось любоваться цветением деревьев, гулять среди них под уже изрядно припекавшим землю солнцем. Я смаковал это ощущение покоя и лёгкости, даруемое природой людям. То самое, когда смотришь вокруг и понимаешь, что никакой Бахчисарай и никакие другие напасти не в силах помешать всему вокруг одеваться сначала зелёным, а затем белым, голубым, розовым, жёлтым…

Это давало надежду. Насколько тяжёлым не было бы моё положение, я всегда знал, что, также как расцветёт весной и летом природа, так и все беды смогут уйти в прошлое, а проблемы — решиться.

«Ну, или стать ещё хуже. — Усмехнулся я самому себе, проверяя в последний раз всю поклажу и садясь на лошадь. — Как теперь.»

После Молодей и, особенно, Смуты, наступило затишье. Менялась страна, а вместе с ней и её жители. Обживалось Дикое поле, а набеги Крыма хоть и продолжались, но стали уже не столь болезненными, как раньше. А такая ситуация, как в 1571 году теперь стала и вовсе невозможной. Благодаря нам и Москве, обратившему, наконец, своё внимание и на эту часть страны, угроза от разбойничьего ханства заметно уменьшилась. Сначала у Морши, а затем и южнее нас, там, куда прежде мы совались с опаской, были возведены новые заграждения от татарских всадников, и мы наконец-то смогли вздохнуть с облегчением.

Наш «полк» тоже менялся — он ширился. И, хоть мы, как олицетворения, не могли долго служить вдали от наших собственных земель, на смену нам стало приходить новое поколение, чья земля находилась ближе к границе. Даже та крепость в Чугуеве, давно ставшая нам почти родной, принадлежала уже не Белгороду, а новому олицетворению, не так давно поселившемуся в тех местах.

Первым бросил регулярные занятия Воронеж. Сначала он стал послом — своеобразным звеном, связавшим царство и донских казаков. Затем — корабелом.[2] По мере того, как наши территории всё сильнее уходили в тыл, не было нужды и поддерживать наши умения. Воронежу вторил и Орёл, всё реже и реже выходивший на тренировки со мной. На самом деле и я уже не видел в них особого смысла, ведь я уже даже не был командиром, как раньше, однако желание поддержать себя в боеспособной форме всё-таки толкало меня к регулярным занятиям.

Вместо меня управление границей взял на себя Белгород.[3] Для меня его решение так и осталось немного странным: хоть брат и находился теперь ближе к рубежу, он всё ещё оставался слабее меня и Брянска. Но я не стал препятствовать его желанию. В любом случае то, что он тоже выбрал в качестве основного военное дело, было похвальным и для меня даже радостным. Вот только бы берёг себя, а не как прежде.

От этой мысли меня невольно передёрнуло. Случись что с Белгом снова, я же себе не прощу… Но он так меня уверял…

«Я просто не мог ему отказать. Ничего нового. — Вздохнул я, грустно улыбаясь. — Но он знает, что всегда может на меня положиться. Как и на остальных, думаю…»

Отодвинутая далеко на юг граница позволила Орлу и вовсе бросить службу. Я был не против, так как знал, каких трудов стоило ему стать пограничником. Пожалуй, мне просто было немного жалко терять пусть и не лучшего, но уж точно хорошего — моими стараниями! — воина, но я понимал, что это занятие было совершенно не тем, чему хотел посвятить свою жизнь Орёл. А потому я не стал перечить ему. Тем более, что новое время открыло для него новые возможности: внезапно оказавшись на важной торговой дороге между Россией и Малороссией, где ныне требовалось множество не только людского труда, но и товаров, он смог сосредоточиться на торговле.

А ещё он вдруг открыл в себе писательский талант. Теперь Орёл уже не ограничивался только дневником — в его голове то и дело рождались всё новые сюжеты, которые он спешно записывал на бумаге. Но он ещё не был уверен в том, что они будут кому-то важны и интересны, кроме него самого. И потому они так и оставались лежать в его комнате.

Окончательно он отошёл от военных дел после крупного пожара в его крепости. Он решил не восстанавливать её вообще, и с временем она совсем разрушилась, будто бы знаменуя своим отсутствием новую эпоху в жизни парня.

Мне было жаль видеть это, ведь это сооружение не раз спасало и самого Ваню, и всю страну от множества угроз извне. А ещё оно было символом подчинения Орла мне. Может быть именно поэтому я так за неё держался?..

И, чем сильнее приходили в запустение старые укрепления, тем яснее я понимал: Орёл становится самим собой, он, наконец-то, обретает своё место в жизни.

А я… А я, наверное, должен был просто порадоваться за него, но почему-то не мог.

Лошадь несла меня на юг, а я почти не смотрел по сторонам. Было жарко, в воздухе витали ароматы цветов и трав, призывая к ним пчёл или других насекомых. Они мелькали чёрными точками совсем рядом, в траве, в кронах деревьев, и до меня изредка, но всё же долетало их жужжание.

Повсюду цвела и шумела жизнь: вместе с природой оживали и люди, и я часто встречал в дороге сновавших туда-сюда торговцев. Казалось, во всей стране только у меня одного и было скверное настроение, но о его причинах лучше было и не вспоминать.

Но иногда, обычно на ночных привалах в пути картины из прошлого всё-таки врывались в моё сознание. Они проходили смерчем, оставляя после себя лишь тоску и уныние, а ещё — желание всё вернуть и исправить. Но такой возможности, увы, быть уже не могло.

И, чтобы забыться, я вновь доставал из своего скарба флягу с огненной водой и отпивал несколько глотков. Хранившиеся там же в поклаже яблоки завершали дело, сослужив службу хорошей закуски.

Успокоившийся и отделавшийся ото всех мыслей, я, наконец, засыпал кротким и беспокойным сном, чтобы затем опять проснуться разбитым и продолжить свой путь.

В Российской империи мы снова жили вместе. Сначала в Киевской губернии, затем Петербург отделил меня, Орла и Белгорода в отдельную — Белгородскую. Это было довольно странным решением, ведь я оказался будто меж двух огней: Орлом, который всё-таки время от времени предпринимал небольшие попытки сблизиться и стать парой, и Белгородом, явно невзлюбившим Ваню и всячески пытавшимся меня от него отгородить и отвлечь. Благо, это было нетрудно — я и сам всё ещё думал также, как и в тот день нашего первого поцелуя. Постоянно прогоняя от себя чувство вины и уговаривая, что так будет только лучше, я старался не поддаваться на чары Орла. А они были, да ещё и какие! То, что он очень привлекательный внешне, сам Ваня прознал уже давно, ещё до своего шестнадцатилетия, и в годы нашей совместной жизни пользовался этим во всю!

Неужели он так и не понял моих слов в тот раз? Или просто решил не опускать руки? К счастью для меня — или к сожалению, не знаю — он так и не решился вновь заговорить о наших отношениях прямо. Но даже если бы и заговорил, что бы я сказал ему нового?.. А ещё этот Белг, вечно настраивавший меня против него…

Доходило и до скандалов: Белгород цеплялся к Орлу, а я не знал, что делать, ведь с одной был мой брат, а с другой… Мой бывший подопечный, к которому я испытывал очень и очень смешанные и непонятные ещё пока что и самому себе чувства.

После очередного выяснения отношений Орёл и ушёл. Боже мой, теперь я понимаю, что он терпел это всё около пятидесяти лет, но зачем?.. Неужели и правда ради меня?..

Тогда это казалось мне бредом, но ныне это снова и снова заставляло меня задуматься: а что, если Орёл всё ещё любил меня? Меня, дурака, слишком во многом слушавшего своего брата…