Карета накренилась назад, их прижало к скамье: начался подъем на Лысый холм. Кривые улочки убогих, наспех сколоченных, дырявых лачуг остались позади. Последняя стража - и все, дальше они одни, нищих сюда не пускают. Возница сунул дозволу, они тронулись, и карета совсем задралась вверх к небу, к пелене. Лошади заржали, возница стеганул, но не помогло - задние колеса наполовину провалились и увязли.

"Дальше придется пешком, господа".

Месфир с Амьяном вылезли и, шатаясь, поплелись по склону к стенам замка Первого После. Амьян вспомнил всех богов, настоящих и легендарных, а Месфир был молчалив и серьезен.

Нижний град оставался снизу, отдалялся. Коричневый, с рыжими прожилками дорог, как бы перевязанный черной бечевкой-угрем - рекой Арушей. Она крутила петли в граде, окольцованная мостами, а на выходе из него распрямлялась и почти ровной линией уходила в горизонт, туда, к болоту Шамшорх, к рудникам сумрачной стали.

Поодаль от нижнего града, где Аруша уже не вилась, вдоль нее зеленели сады предместий. Там в усадьбах жили жрецы и знатные, а еще дальше, почти на горизонте, виднелась пятиступенчатая мраморная пирамида Предвестника, главного храма благодатных и величайшего храма всей Ишири. Его нечеткий контур подергивался в дымке, а ночью, когда храм исчезнет в сумраке, на вершине зажгут огонь.

Следующие события еще больше уверили Амьяна в необходимости воевать, и что Сафарраш не так силен, как хочет казаться. Пожалуй, салирец стоит даже не трех сафаршей, а пятерых.

На воротах Амьян самолично ткнул в нос стражнику дозволу, и посольство из двух бывших баронов, слуги, лошадей, тащивших пустую карету, вошло в замок. Их не приветствовали достопочтенные господа, им не сыграли флейтисты, усталым путникам даже не предложили кхимарии. Их встретил угрюмый карлик и сообщил, что властелин-де уехал усмирять бунтовщиков и вернется не ранее, чем через три дня. А пока послы могут делать, что хотят. Амьян потребовал показать некняжну, карлик заворчал и ушел. Вернулся с каким-то писарем, и тот спросил, что посольству вообще нужно. Амьян смиренно предъявил дозволу, но писарь оказался не писарем. Повертел бумажку в руках, поводил пальцами, сказал, что разберется, и ушел. Через час привел благодатного жреца, и тот поинтересовался, что салирцы здесь хотят. Месфир выхватил дозволу и передал жрецу. Тот зашевелил губами, раскраснелся, вытер лоб и попросил объяснить словами. Послы хором растолковали ему суть их появления. Жрец ответил, что так и быть, их поселят в замке до возвращения повелителя и дадут встретиться с заложницей.

Вот чего стоит замковая челядь без Дарагана, решил Амьян. Может, и весь Сафарраш без своего властелина развалится, как рассыпаются листы из книги, если вынуть нить переплета. Тем более и листы-то здесь зачастую пустые.

За дверью послышались шаги, и Ками гадала, что принесут на этот раз. Думала между тыквенной кашей, вареной репой и рыбной похлебкой. Ей еще давали куриную ножку и половинку яблока, но то только на ужин, так что сейчас предстоял выбор из трех блюд. Начиная со второго месяца заточения она стала вести счет и записывать результаты, выводила пальцем цифры на пыльной стене. Пока вела вареная репа - у нее было сто девяносто очков, ее упорно преследовала тыквенная каша - сто восемьдесят пять, а рыбная похлебка уже сильно отстала - сто двадцать три. В хвосте плелись куриная ножка и половинка яблока - шестьдесят восемь на пятьдесят девять. Впрочем, для них, наверное, надо устроить отдельное соревнование, потому что так получается нечестно, ведь их приносят только на ужин.

Ками всей душой болела за рыбную похлебку: вареную репу за эти семь месяцев она просто возненавидела, а тыквенной каши просто не хотелось. Она взяла тарелку и поставила на столик у двери, а сама отошла назад, как учили. Шаги приближались, и она разобрала, что идет не один стражник с едой, как обычно, а несколько человек. Трое или четверо. Ей стало страшно, и она подвинулась совсем к стене, уперлась спиной в холодную неровную кладку.

Дверь отворилась, и сердце забилось как никогда. Едва стражники вышли, Ками бросилась на шею салирцам. Салирцам! Она висела в объятиях с четверть песка, которая тянулась вечностью, но все равно так рано закончилась.

- Милая, ты такая худая, - сказал толстяк Амьян, - придется пол-лета тебя откармливать.

- Они над тобой издевались? - спросил Месфир.

Ками почувствовала, что губы начинают дрожать. Она сразу вспомнила и Илмара, и дядю, и всех-всех казненных солдат, каждого. Но решила ничего не говорить. Не хотела расстраивать Месфира и Амьяна, а еще не хотела, чтобы узнал отец. Ему, конечно, и так потом доложут, что его солдат казнили, а дочь заставили смотреть, но пусть это станет ему известно не от нее. Пусть думает, что она сильная, раз не пожаловалась.

- Нет. Со мной хорошо обращались.

- Слава Восьмирукой! - воскликнул Амьян. - Сафарши еще не потеряли остатки чести.

- Но теперь ведь уже все не важно? - Ками заглянула салирцам в глаза. - Вы привезли золото и заберете меня отсюда?

- Милая... - вздохнул Амьян.

- Придется еще немного потерпеть. - Месфир положил ей руки на плечи. - Еще чуть-чуть, и мы соберем золото. Еще месяца два, может, три.

Ком прошел по горлу.

- Как? - еле из себя выдавила Ками. - Мне еще здесь три месяца?

Ей хотелось зареветь и от того, что еще три месяца сидеть в этой вонючей комнате, и от того, что она еще не скоро увидит Салир, но больше всего от обиды на отца, потому что он не смог собрать на нее выкуп. А он же обещал, что она через шесть месяцев вернется домой! Прошло уже семь, и вот еще три...

- Может, нам еще что-то продать? - умоляюще спросила она.

- Даже если мы с Амьяном продадим все свои земли, это не покроет и сотую часть долга.

- Нужно дождаться нового урожая, - пояснил Амьян. - А потом мы за тобой приедем и заберем тебя! Вернемся в Салир, и все будет снова как раньше!

Ками зарыдала.

- Не будет! Не будет как раньше! Они всех убили! И дядю, и Илмара, и Шоля, и Фьяна, и Кирьва... А ему было только пятнадцать... Всех убили!

Она закрыла лицо и отвернулась.

Амьян обнял ее.

- Что ты такое говоришь, милая?

- Правду, - всхлипнула Ками. - Они их убивали, а потом какой-то нечистый жрец оживлял. Я все видела. А потом... - Ками набрала воздух. - Потом опять убивали!

Амьян с Месфиром переглянулись.

- Не может быть, - сказал Месфир. - Какой смысл? Он мог бы получить за них выкуп.

Горячие слезы текли по щекам.

- Может, идиоты вы такие... Он делает, все что захочет, потому что он - князь, а все остальные некнязи, а я - некняжна!

Где-то на второй или третий день она случайно, по привычке, ведь все так говорят в Салире, назвала отца князем, за что достомол Сарой разбил ей губу, стражники заржали, а властелин Дараган сказал, что в девять лет пора бы уже научиться следить за языком.

Месфир сжал кинжал так, что пальцы побелели.

- Они за все расплатятся.

Дурак, что он сделает. Там тысячи солдат, а у них один кинжал на двоих. То есть на троих. Но она умеет только немножко из арбалета. Был бы здесь арбалет... Может, она бы и убила парочку сафаршей. Может, даже самого Дарагана. Всадила бы в самое сердце!

- Успокойся, - сказал Амьян Месфиру. - Потом.

Хотя если бы она не была некняжной, ее саму бы убили там со всеми. А может, и нет. Если бы она была простой девочкой, ее бы не держали в плену и отпустили. Лучше бы она была простой девочкой.

- А что за нечистый жрец? - спросил Амьян. - О ком ты говоришь?

- Я не знаю его имени. Но он верный слуга Дарагана. Даже более верный, чем многие. Делает все, что ему прикажут.

- Оживление мертвецов - редкое искусство, - произнес Месфир. - Лет пятнадцать назад жил один такой в Салире. Тоже вот трупов поднимал. К нему очередь стояла - и знатные, и простые. Приносили детей, матерей, отцов, даже собак. Он недорого брал - пять динар с каждого. Никому не отказывал. В двадцать лет он выглядел на тридцать, а в двадцать пять - на сорок пять. Не дожил и до тридцати.