Диск тяжелый, так что его она тащит в руках перед собой, обнимая как самую драгоценную ношу. Ноги еще глубже увязают в песке, но Рэй держится, слегка подгибая колени для равновесия. Шмыгает носом и упорно тащится к своему старенькому спидеру, втаскивает кодатор на сидение с громким и шумным выдохом.

На сегодня с нее хватит. Этой одной штуковины хватит, чтобы продержаться пару-тройку дней. А там и нога заживет, и можно будет снова вернуться к привычным вылазкам и останкам кораблей.

Никаких игр в археологов, никакого песка, засыпающегося даже туда, где его вообще быть не должно. Никаких сорванных поясниц.

Пускай хатты сами ищут свои потерянные сокровища.

Небо за ее спиной все такое же яркое и пустое. Никто не ответит.

— Ну и? — Рэй специально не идет к Ункару, а сворачивает к самой дальней палатке. Втаскивает на прилавок кодатор и выдает самый грозный взгляд старенькой хаттке. Она такая здоровенная, что еле вмещается за прилавком, и ее напугать нелегко, тем более какой-то мелкой человеческой девчонке.

Но вместо долгих торгов и проклятий на прилавок та выкладывает с дюжину пайков. Сразу.

— За один? — Рэй даже не знает, как можно верить глазам. Одна старая и поцарапанная хреновина стоит столько? Ого, ничего себе.

— Я дам в два раза больше, если у тебя есть парный к нему, — шамкает продавец. Ее цепкие глазки обшаривают Рэй, как будто в кармане той прячется еще один такой диск. Ну да, случайно завалялся.

— Нет, второго я не нашла, честно, — и пока хаттка не передумала, Рэй спешно сгребает с прилавка свои честно заработанные пайки и прячет их в заплечный мешок. Он так быстро и приятно раздувается от пластиковых пакетиков, что внутри становится совсем тепло, как будто она уже ими же перекусила. — И зачем они вам?

Это не ее дело, если подумать. Мирок хаттов замкнут, и вряд ли они станут делиться своими секретами с другими расами, но продавец все же отвечает ей, что еще более удивительно, чем все произошедшее за сегодня.

— Там история, дитя, — ответ туманный и, в общем-то, мало что объясняет, но уже хоть что-то.

По крайней мере, она все утро надрывалась не ради новых ступенек перед чьим-то домом.

История, значит.

— И что она говорит? — вторую попытку Рэй предпринимает уже у самой двери. Не выйдет, ну так уйдет. До того, как ее выставят за наглое любопытство.

— Что конец близко.

-Конец чему? — она не любит хаттов за то, что у них на мордах вечно-застывшее выражение, одинаковое для любой ситуации — какая-то прямо-таки смертная печаль. Скорбь веков и все такое.

— Тебе. И всем нам.

Всю историю не уместить на один кодатор, и Рэй в этом уверена.

Конец? Для Джакку? Это даже смешно. Если где-то все еще существуют боги, придумавшие сотни-тысячи миров, этот они стопроцентно выбрали для ада.

Смертельная жара, время, которое тянется так медленно, что останавливается еще до того, как ты успеешь сделать свой единственный вдох, и бессмысленность существования. Идеальный ад.

Но богов не существует, и Рэй, сама не понимая как и почему, возвращается на место своих раскопок.

Идет по собственным следам и погружает руки в пыльный, жаркий песок, выгребая его наружу, из ямы. Растопыривает пальцы и ищет еще один диск, который исправит все то, что предсказала ей старая хаттка.

— Конец света? Хах, ни за что. Я еще с тобой за старое не поквиталась, за то, что меня бросили подыхать тут, а ты мне пророчишь новые беды на голову? Смешно.

Она как обычно бормочет себе под нос, разговаривая с чем-то высшим, не поставившим ее в известность. Мол, скоро умирать, Рэй, да и Джакку та еще помойка, так что не печалься. Скоро отдохнешь.

— Иди ты нахрен, — шипит она себе под нос, отплевываясь от пыли, оседающей на языке, потому что разговаривать, копаясь в песке, не самый умный ход.

Парные диски должны идти в паре, и это неоспоримый факт. Как и то, что солнце встает на востоке, а садится на противоположной стороне. Одно из солнц. Второе вообще медленное и с ним эти правила не работают.

Но у хаттов же все идет так, как заведено. А значит, и диски должны лежать в паре.

Один для конца света, а второй, чтобы его предотвратить, ведь так?

Яма растет, и Рэй уже копается в ней, сидя по пояс в песке. Если подует ветер, то ее занесет ко всем сарлаккам, и она задохнется. Неплохой конец света, очень личный.

Но ее руки цепляются за кодатор, тянут к себе его, пролежавшего под землей, наверное, пару сотен лет, не меньше.

Выдирают из плена времени и стряхивают налипшие песчинки.

Этот диск идеален. Он ровный и целый, ни одной царапинки, а высеченные буквы выступают над поверхностью ровными рядами.

Старый язык. Прото-язык хаттов.

Вот оно, понимает Рэй, мифическое спасение от конца света. Вот так оно выглядит, не больше панциря черепахи, не тяжелее обычного цилиндра двигателей.

Может, все дело в жаре, которая пробирается под лохмотья, обмотавшие голову, а может, в ветре, который щемится в рот и ноздри, расходится горячими прикосновениями по спине.

Но перед глазами все плывет — и диск, и ее собственные размытые ладони, на которых даже не разобрать сколько пальцев, и Рэй видит перед собой силуэт.

Большой и черный. Он такой здоровенный, что заслоняет собой и солнце, и ветер, и саму пустыню, оставляя их наедине.

Она валится в обморок, оседает в яму, чувствуя и в то же время не ощущая ничего. Ни царапучести песка через одежду, ни холода тени, ни сухости песка, забивающегося в рот.

Конец света настал.

Ее никто не хватится, даже если она сдохнет. У Рэй никого нет. Ни родных, ни близких. Ей уже почти тридцать, а у нее даже мужчины нет. Хотя и женщины тоже, что поделать.

Это же Джакку, который на языке хаттов вообще-то означает не просто какую-то там беду. Смерть.

А к смерти каждый приходит в одиночку.

Так что она воскресает к ночи. Кашляет и отплевывается от песка, скрипящего на зубах, продирает глаза и пытается оглядеться.

Как ни странно, она все еще на Джакку. Она все еще жива.

И спидер стоит неподалеку, маячит темным пятном на фоне алого заката.

В своих руках Рэй все еще крепко держит кодатор, как будто он ей дороже всего на свете, оберегает его от всего.

— Серьезно? — Рэй поднимается на ноги, разминает затекшую поясницу, наклоняясь туда-сюда, а потом выбирается наверх. Из ямы, которая в общем-то и сохранила ей жизнь. Повезло, что тело не спеклось на солнце во время обморока, или как это можно назвать.

Кома, как минимум.

Только вот тело ломит совсем не так, как если бы она отдыхала. Оно ноет и требует отлежаться в гамаке, а еще еды бы.

Свой кодатор, вызволенный из недр земли, Рэй забирает с собой.

Завтра утром она сдаст его хаттке, и пусть та молится, чтобы конца не произошло. Потому что, если бы кто-то хотел узнать мнение Рэй — конец Джакку уже наступил. Только вот никто и не заметил.

Дом встречает ее привычной тишиной. И затхлостью теплоты. За день жестянка нагревается, а к ночи тут душно, хоть ты голышом разгуливай, чем Рэй и занимается.

Раздевается, скидывая слои ветхой одежды, которую пора бы заменить, но только кредитов нет, и так еле на еду хватает. Остается в одних только трусиках, которые и трусиками не назвать — грубо сшитые куски ткани. Распускает волосы, вытряхивая из них песок, а затем собирает в пучок снова. Закидывает в миску содержимое одного из пайков, полученного сегодня, и ждет, пока тот не набухнет от воды.

Псевдо-протеин и псевдо-углеводы. Все, чтобы не сдохнуть. Ну и вечный песок, без которого не обходится ни одно блюдо на Джакку.

Она сидит рядом с найденным диском, только вот дотрагиваться боится, словно это не кодатор, а какое-то живое существо.

Сначала поест, а там и в обморок падать можно. Потому что внутри все еще тлеет какой-то странный страх. Или предвкушение. Того конца света, которое она чуть не увидела.

Но больше видений нет. Ни одного. Рэй пытается прочесть то, что написано на кодаторе, ведь она с грехом пополам научилась понимать все языки, с которыми сталкивалась. Ведь если неправильно прочтешь одну из табличек на еще не обесточенном корабле и полезешь доставать ценную проводку, рискуешь сгореть в три секунды. Ей пришлось становиться умной, как это ни смешно.