Древние письмена похожи и одновременно совсем не напоминают хаттский язык. Это что-то более пафосное, напыщенное и очень заумное.

Что-то про Силу, в которую никто уже не верит. Платт как-то плел байки о джедаях, только его тогда высмеяли так, что он неделю бесился, и пайки тогда взлетели в цене раза в три.

Все ходили голодные, а про владеющих Силой больше никто не заикался.

Так вот в чем все дело. Какие-то там джедаи могли бы спасти всех от конца света. Ну, тогда можно не волноваться. Сдохнут все.

— В любом случае, что бы ты ни обозначал, — Рэй хлопает по поверхности кодатора, как будто это ее домашний питомец, которого нужно погладить по загривку, — завтра я тебя сдам и получу целую прорву еды. Ты, наверное, никогда не был голодным, так что меня не поймешь.

Ну вот, она разговаривает с этой хреновиной, потому что и поговорить больше не с кем.

— А почему бы мне… — Рэй смотрит на горку запаянных пластиковых пакетиков, покоящихся на столе, и уже чувствует на языке полузабытую сладость, смешанную с горечью. Почему бы не выпить в самом деле.

Залить в себя чего-нибудь крепкого и просто забыться. Слишком уж ярко воспоминание о темноте, в которую она падает, только дна нету.

В кантине на удивление громко.

Сейчас не сезон, дожди закончились и рабочих вообще почти не осталось. Только мусорщики вроде Рэй. Ну и шлюхи. У них работа попроще, правда, легкими заработанные ими деньги не назовешь.

Но сегодня просто аншлаг. Многочисленные столики, вытащенные из падавших кораблей, разномастные и кое-где поплавившиеся, заняты мужчинами в черных одеждах. Ну просто сходка странных незнакомцев в масках. Наверное, прилетели переждать после какого-нибудь неудачного ограбления, тут часто всякие ошиваются.

Хотя чего их Рэй бояться. Она за себя постоит, и на поясном ремне болтается кобура с бластером. На тот случай, если кто-то перепутает ее со шлюхой, хотя это нереально.

Уж больно она маленькая, тощая и страшненькая.

На Джакку ценится пышность тел и белизна кожи. А Рэй совсем не такая.

Она пробивается к центральной стойке, усаживается за слегка скособочившуюся стойку и протягивает бармену один из пайков в пластиковой оболочке.

— На все, — просит Рэй, и тот молча опускает перед ней стакан. Наливает на полпальца. Ждет, пока она не выпьет все залпом, вздыхая от наслаждения и горечи на языке, и наполняет снова.

Ей просто хочется напиться. И она может это себе позволить.

— Что у вас сегодня? Очередные лохи прячутся? — она хмыкает, кивая на усевшихся за столиками мужчин.

Там точно мужчины, все здоровенные, широкоплечие, кое-кто даже маски поснимал, чтобы пить было удобнее. Разных рас, но среди них и люди есть. Ну надо же.

Вот если она выпьет еще больше, то может, даже у нее будет шанс.

При условии, что они не головорезы какие-нибудь.

С головорезами Рэй спать противно.

— Неа, — мотает синей головой бармен. — Ищут тут что-то. Голокроны какие-то.

— Голокроны? — кажется, где-то она это название слышала. Уж не от самого ли Ункара Платта? Или ей показалось?

— Ну, старинные знания, — бармен ждет, пока она не выпьет вторую стопку, и подливает еще. Ему до смерти хочется поделиться сплетнями, это же его работа. Наливать и слушать. А потом пересказывать другим.

 — Лидер их сразу к Ункару пошел, а эти все сюда, — ему тоже не по себе от наличия стольких вооруженных наемников под одной крышей. Тем более что он им не ровня, и его старым бластером, спрятанным под стойкой, можно только от мошкары отмахиваться.

— У Ункара есть голокрон? — тянет Рэй. А почему бы и нет? Все с разбитых кораблей тянут ему, выменивая на еду и воду. У него в закромах чего только не будет.

— Не знаю, но эти тут уже давно сидят. Чего бы их командиру не надо было, видимо, придется ему изрядно поторговаться со старым Платтом.

От спиртного внутри головы все шумит, но ощущение того, что гребаный конец света близок, а нашла его именно она, слегка отступает на другой план. Куда-нибудь на другой или третий, какая разница.

— Жаль, что у меня голокронов этих нет, или как их ты там назвал. Я бы тоже поторговалась, — Рэй может только мечтать.

Она бы отлично поторговалась. Чтобы убраться отсюда, с этой треклятой планеты под названием смерть, хоть куда угодно.

Да только у нее ничего такого нет. Только древние хаттские письмена.

За ее спиной стихает шум голосов. Все замирает, а вместе с ним и бармен, у которого разве что рука с бутылкой трясется. Но Рэй этого не видит, она смотрит перед собой, на стакан, в котором плещется кратковременность забвения.

Отсрочка.

— Да ну это все к сарлаккам, — бормочет она сама себе, опрокидывая внутрь третью стопку. Горечь исчезает, сменяясь сладостью на языке.

Вот теперь она пьяна. Смотрит на подсевшего совсем рядом мужчину, удивляясь, как он еще не раздвоился перед ее глазами.

Темноволосый, с белым лицом и черными глазами, какой-то… Странный.

Рэй хмыкает, не осознавая, что она делает это слишком громко, и мужчина обращает внимание на нее.

Ого, у него все лицо в шрамах. Тонких белых полосках. Кривых и ровных, давно заживших, но оставивших на коже причудливую сетку. Ей хочется дотронуться до них, потому что… потому что она пьяна и конец света совсем близко, а еще ей просто хочется, но не может и шевельнуться.

Потому что он смотрит на нее.

И ей кажется, что та самая тень, закрывшая собой небо Джакку, снова перед нею, только принявшая человеческий облик.

— Так вот ты какой, — сама себе улыбается она.

Мужчина только хмурится больше, не спрашивая. Ему интересно, что бормочет эта безумная, сидящая рядом, и Рэй отчетливо чувствует себя этой сумасшедшей, встретившейся с концом света воочию.

— О чем ты? — у него хриплый голос. Сорванный и низкий, надтреснутый, каким становится голос у всех в первое прибытие на Джакку. Они просто не знают, что песок выедает горло.

А может, и не в этом дело. Шрамы спускаются по лицу вниз, и немудрено если один из них когда-то расцвел на шее, повредив голосовые связки.

— Ты зря сюда пришел, вот что. Скоро здесь ничего не будет, — весь мир для Рэй смыкается на замкнутости пространства, внутри которого только она и этот незнакомец, от которого разит смертью.

— Я знаю, — он совсем не удивлен ее странным пророчествам. Он вообще ничему не удивляется. Просто смотрит на нее, и жар, засевший в грудной клетке, разгорается еще больше.

Рэй знает, что сейчас он встанет и уйдет, а следом за ним исчезнет все, и дело не в том, что ей что-то привиделось. Она просто чувствует это.

— Я не хочу, чтобы все так заканчивалось, — она отнимает пальцы от стакана со сладкой горечью и цепляется за его запястье.

Попробуй уцепись, когда эта рука такая здоровая, что ее и не обхватить.

— Пожалуйста.

С нее хватит звездного неба над головой и песчаной постели внизу, но он забирает ее куда-то с собой, тащит, потому что Рэй еле переставляет ноги. И она шутливо грозит ему пальцем.

— Учти, у меня есть бластер. На тот случай, если…

Он затыкает ее поцелуем.

От него все еще пахнет смертью, но похоти больше. Сладкая горечь на языке, теплые руки, слишком сильно обхватившие ее, что можно задохнуться.

Рэй и задыхается, а воздуха внутри все меньше. Он кончается вместе со временем, которое пропадет. Обязательно пропадет, ведь конец света уже наступил. Прямо сейчас.

Она не знает его имени, но это и не нужно, потому что она не влюблена. Поживешь столько лет в одиночку, разучишься этому.

В его каюте есть постель, и этого достаточно.

Чтобы она дотронулась до каждого шрама, покрывшего его тело с головы до ног, а он отметил поцелуями все ее веснушки.

И вместе с этим уходит страх, уходит боль, уходит даже ощущение обреченности. Ведь когда конец света наступил, нет смысла плакать по тому, что осталось позади. Так же?

После секса он укладывает ее на покрывала, прижимает к себе с такой нежностью, что она почти готова простить ему все, что будет дальше. Почти.