Может, поэтому она и не заорала, когда он потащил ее в угнанную тачку.
Колеса были разные, дверцы расцарапаны снаружи, будто внутрь гризли ломился, а еще из окон неслась, гремя, музыка. Что мешало ей сойти с обочины, рвануть в лес, хотя бы за крайние деревья? Босые ноги, вот что.
Кеды она несла в руке, и один из них вообще напрочь расклеился. Финн давал ей тюбик какой-то вонючей хрени, сказал, прижми, Рэй, и все будет в порядке. Может, жала плохо. А может... а может, это все было предопределено.
Не успела она сигануть по колючкам в кустарник, когда Рен заглушил мотор и вылез наружу, здоровый, такой большой, что Рэй сразу поняла — никуда она дальше не пойдет.
Не успеет, силы-то не бесконечные. Да и два дня пешком куда глаза глядят тоже сказались.
— Какого... Какого хрена! — ее ломкие пальцы, все напрочь искусанные его зубами, синие от кровоподтеков, будто из пластика сделаны. Как в магазине у манекенов, и Рэй смотрит, как валится из них шоколадный кусок, осыпаясь, прямиком ему на ноги. — Я же говорил, будь осторожна. Говорил?
Рен не спрашивает, скорее, рычит, и она завороженно кивает, кричать или оправдываться в такой момент — гиблое дело. Вот и кивает болванчиком игрушечным, разве что не улыбается. Нельзя показывать зубы. Ни за что нельзя. Видела по телику приютскому, когда включали бесконечные передачи о саваннах. И смотрела — точно так же зачарованно — как рвет горло какой-нибудь газели лев, а та молча глазами хлопает. Вздрагивает еле заметно и только подставляет шею, на, бери.
Его пальцы, воняющие жженой резиной, от руля, ухватывают Рэй за волосы и тянут на себя, так больно, что на глаза слезы наворачиваются.
Одной рукой он удерживает машину ровно, а другой подтаскивает к себе ее многострадальное лицо, тычет им себе в пах, в ноги все в шоколадных крошках.
— Подбирай теперь!
И Рэй елозит ртом — все еще слюна и кровь, забыли? — по его бедрам, слизывая с дубовых джинсов размазавшийся сахар.
Старательно так елозит, пока ему не начинает нравиться.
О, за эти две недели она накрепко заучила, что нравится — а что не очень — Кайло Рену.
Он ненавидит полицию, которую надо объезжать сельскими дорогами, никаких трасс, никакой бешеной скорости. Тупые вопросы, которые Рэй бросила задавать еще на третьем, когда получила свою первую пощечину.
— Ты меня убьешь? — кажется, именно это она и спросила.
— Конечно, — согласился Рен так легко, будто она была какой-нибудь газелью из дерьмовой передачи по BBC. А потом как замахнулся. Ну и вот. Было не больно, но... как-то так вышло, что ему она не ответила тем же.
Боялась ли ножа, прижатого к горлу? Да не очень. Нож был острым, блестящим, от такого умирать недолго да и не больно.
А любит Кайло Рен только себя и дорогу. И шоколадные печенья, растопленные солнцем.
А еще — иногда, но говорит он об этом очень редко, всегда после неудобного секса на заднем сидении, вытертом и изодранном в лохмотья, посреди блестящих шуршащих оберток — ее.
— Однажды я тебя съем, — обещает он ей, смеясь, и улыбка — не скаль зубы, никогда не скаль зубы! — делает его еще опаснее, безумнее. А потом прикусывает ее пальцы, и без того уже синие, все в лунках от зубов, и они мокрые и сладкие, когда Рэй сует их себе в рот, чтобы облизать.
Кровь и шоколад.
Она вкусная. Ну хоть за это спасибо.
Может, поэтому и не выбросилась еще из этой бешеной тачки, несущейся прямиком в ад?
Еще никто и никогда не говорил ей более романтичных слов.
====== Lesson (Кайло Рен/Рэй) ======
Комментарий к Lesson (Кайло Рен/Рэй) Играем в правило Трех Не.
Сегодня не пятница, это не порно, и уж тем более, это совсем не то, чего ожидали.
Одно из них верно, другое спорно, а третье просто нагло лжет.
Что сказать, безобоснуйно выгуливаю своих демонов)
Это можно считать почти вбоквелом к What we left in the darkness
— Как Рэй? С ней все в порядке? — это первое, что он спрашивает, когда у трапа его приветствует верная Анхсен-е-мин Рен, преклонив колено, как подобает верному рыцарю. Та смиренно кивает, лишь на мгновение подняв глаза, подведенные черным, и и в руках ее трепещет золотое, легкое полотно.
— Дожидается вас, Верховный, — голос Анхсен тих и сладок, вот бы Рэй взять у нее пару уроков. Но нет, же, эта упрямая девчонка скорее язык себе отрежет, чем смирится со своим новым положением. Хотя иногда ее упорство даже забавляет.
Но не сегодня, после тяжелой битвы ему нужно другое.
Покой.
Покорность.
Как жаль, что Рэй все никак не поймет этого.
Кайло на ходу отстегивает тяжелый плащ, пропитанный чужой кровью, скидывая его на пол, и принимает золотое одеяние.
Для торжественных приемов его дожидается и корона: каждый осколок в ней — это еще одна покорившаяся планета, из тех, что когда-то принадлежали его матери, при жизни той, разумеется. Но сейчас он хочет видеть только Рэй.
— Я буду у себя, Анхсен, — он легко, ласково треплет ее по подбородку, — позаботься о том, чтобы нас не беспокоили.
В прошлый раз это стоило жизни двум нетерпеливым идиотам послам, вздумавшим потревожить его в неурочный час.
— Как скажете, Верховный Лидер.
Маленькая фигурка ловко подбирает упавшую на пол ткань и отступает назад, в тень Ипсилона, уже оттуда раздавая тихие приказы.
Ее голос на старом, полузабытом языке, напоминает Кайло колыбельные песни, те, что пели ему местные няньки, когда матери не было рядом. Но в песнях Анхсен-е-мин Рен нет нежности. Она верна своему господину и действует согласно его воле.
Пленников в карцер. Не давать воды, держать под ярким светом. Самого несговорчивого расстрелять на глазах у остальных. Первый Орден будет жить вечно на костях своих врагов. Поверженных, конечно.
Первой среди них, тех самых обезумевших повстанцев, что рискнули напасть на Кайло во время дипломатической миссии, была Рэй. Ей следовало лежать с остальными, в общей могиле, но он ведь пощадил ее?
Вытащил тогда из горящего корабля, протаранившего здание Совета насквозь. Он был рядом, когда с ее обожженных кистей снимали поврежденную, обугленную кожу, когда ей восстанавливали сгоревшие до костей пальцы, намертво прилипшие к штурвалу, и когда она шептала, уставившись в белый потолок его личной мед-капсулы — Почему ты оставил меня в живых? Зачем?
Ответ был слишком очевиден.
Он просто хотел ее себе. Как и все остальные свои игрушки.
Она выглядит ровно так, какой он оставил ее несколько часов тому. Десять, если быть точным. И Рэй запрещено трогать кому-либо, кроме Кайло.
Ее изогнутое, натянутое на длинных веревках тело влажно поблескивает в низком свете, отливает золотом. Руки заломлены за голову, перехвачены в трех местах, но мягко, чтобы не перекрывать кровообращение. Во рту кляп, и вовсе не для того, чтобы она не могла кричать — какая разница, если ее никто не услышит, не придет на помощь. Никому не хочется быть мертвым ради одной спасенной мусорщицы.
Тонкое, худое тело, высушенное солнцем, так и не получившее изящность изгибов с новым рационом, больше висит в воздухе, и пола касаются только маленькие пятки.
И это чертовски прекрасно, до того захватывающе — распятая в центре, скованная, смиренная Рэй, — что он останавливается еще на пороге, прислонившись плечом к панели. С наслаждением вдыхая запах ее духов, смешавшихся за время пытки с потом.
— Я тут, моя любовь, — зовет он Рэй, и она вздрагивает, а затем принимается дергаться в веревках, только туже затягивая узел на шее. Бьется словно угодившее в силки маленькое животное, теряющее разум при виде опасности.
— Ну же, тише, — он не хочет, чтобы она задохнулась или хотя бы оцарапала свою прекрасную кожу веревками, и идет к ней. Подхватывает на руки, осторожно, аккуратно, чтобы случайно не дернуть за узлы, удерживающие ее под потолком, и держит так, пока Рэй не обмякает в его объятиях. Она вся в испарине, и лоб влажно блестит, а под глазами дорожки слез, соленые на вкус. Она дрожит, все тонкое тело ее ходит ходуном, непривычное к новой позе.
