Ну, разве что забаррикадироваться внутри капсулы, и то, с его-то ростом это не выйдет.

— Иди ты нахрен, Хакс.

— Давно там, — салютует, совсем не обижаясь тот. — Да ладно тебе, Соло. Ну и что, у тебя в жизни наконец приключилось что-то, и поэтому ты выглядишь еще паршивее обычного? Мать достала?

— Да нет. Я просто подумал, а что, если все в жизни было не случайным... — наверное, в другой какой-то момент он сам сблеванул бы от пространного идиотизма своих предположений, но вот как-то сейчас не хочется, потому что верится.

— Тогда я тебя поздравляю, у тебя джекпот, — Хакс давит сигарету в пепельнице и принимается размахивать руками в воздухе, будто занялся ловлей летучих мышей. Или экзорцизмом. — И инвалидное кресло на каждый день, вот это действительно отличное совпадение.

Его хочется ударить. Так хочется, что даже кулак зудит. Но Бен просто отворачивается, с шумом стукаясь затылком о стенку камеры. Если смотреть в другую сторону, болит куда меньше.

Хотя, как это ни смешно, Хакс заставляет его чувствовать себя живым. И оттого дико бесит.

Бен вздыхает, считает до пяти и только потом поворачивается обратно, наблюдая за своим мучителем.

В белоснежном халате и с этими нелепыми прозрачными очками поверх разлохмаченных пламенеющих волос, склонившись над панелью компьютера и печатая что-то, он напоминает Франкенштейна. Который способен поставить на ноги даже десятидневный труп. Так что ему какие-то там переломанные ноги.

— Ну? — не выдерживает Бен. Его бесит эта капсула-гроб, внутри которой нихрена не удобно, локти и колени бьются о стенки и крышку, а сам он почти поверил в то, что боится закрытых пространств.

— Еще три минуты, — Хакс даже не оборачивается в его сторону. Печатает себе что-то так вдохновенно, будто пишет симфонию для целого оркестра. Кривится и чешет лоб, а потом снова переделывает непонравившиеся ему строчки. — Прикинься трупом, а? Может, тогда я смогу наконец отсканировать все с четвертого раза.

Ему что-то не нравится. Очень не нравится. В такие минуты Хакс становится совсем бледным, как будто вся его кровь куда-то пропадает, а еще щелкает пальцами.

Но все заканчивается. Жуткая капсула выплевывает Бена обратно, в донельзя яркий и негостеприимный мир, где его уже ждет с креслом Хакс, снова напоминая, что он неизлечимо болен.

— Спасибо, — сухо кивает Бен и свешивает ноги вниз, неловко перебираясь в свое старое кресло. И ждет.

Все ждет и ждет, пока тот что-нибудь скажет. Что совпадения случаются тогда, когда нужно чудо, или что-то такое...

— Знаешь, вообще я не вмешиваюсь во все эти дела, — внезапно говорит Хакс. — Но если ты не начнешь заниматься, ты потеряешь даже тот свой микроскопический шанс.

— Которого у меня нет? — Бен вспыхивает. Этот разговор он слышит не впервые, только раньше это ему пыталась вдолбить в голову мать, а потом По и десятки других медработников. Один только Хакс был его спасением, и вот теперь даже он.

— Слушай, Соло, — Хакс сжимает руки в кулаки и принимается снова щелкать пальцами. Что ж, даже ему нужно успокаивать себя хоть как-то. — Ты придурок, и мне плевать, что ты собрался делать со своей жизнью, но... — он пытается подобрать фразу, обрывает себя и снова открывает рот.

— Считай, что тебе дали последний шанс. Понимаешь, последний. Не угробь его в своей затянувшейся подростковой депре. Может, случайности действительно, как ты думаешь, не случайны.

Треклятый Хакс знает, по чему бить, он знает, за что задеть, и Бен снова чувствует, как горят уши, как горит все лицо и как снова ужасно чешутся кулаки.

Жаль, что этот придурок не знает, каково быть на его месте.

На прощанье Хакс всовывает ему пластиковую папку с результатами и молча захлопывает за собой дверь.

Наверное, поступает правильно. В конце концов, это совсем не его дело.

Результаты не то, чтобы плохие. Нет. Они настолько ужасны, что сознание плывет, а буквы пляшут в хороводе, и это даже не спишешь на жару. Ему нехорошо. Но если Бен не сделает что-нибудь с собой и мотивацией, то все станет куда хуже.

Проще всего выброситься из окна, только у них второй этаж, а значит, максимум, на который можно надеяться — это сломанные ребра. Снова.

Бен до сих пор помнит это ощущение. Ощущение быстрого вздоха, когда каждое усилие дается слишком легко. Как будто у тебя внутри ничего нет, будто ты рыба или воздушный пузырь, пролетающий мимо целой стаи дикобразов. И каждое неверное движение может стать последним.

Бен засовывает папку под сиденье, надеясь, что она сама вывалится или исчезнет, а значит, хоть немного времени у матери будет. Потому что она может и не пережить. И берет курс к стоянке.

Там его уже ожидает По. Машет рукой и задумчиво смотрит куда-то позади него.

— Странно, что с тобой нет Хакса. Обычно его только так можно вытащить на прогулку. Вы, — и Дэмерон наставляет палец, — вообще скоро станете близнецами. Оба бледные. Прокуренные. И недокормленные. Серьезно, задумайся над этим.

Бен ничего не отвечает. У него и сил огрызнуться нету. Просто мотает головой и усаживается в служебную скорую машину на заднее сиденье, стараясь уткнуться взглядом куда-нибудь в пол.

Он до сих пор боится скорости. Боится смотреть вперед. Лучше даже не думать об этом.

А еще он совершенно забывает о забытой папке на инвалидном кресле.

По листает ее быстро, как будто способен с разбега разобраться во всех этих формулах и непонятных латинских фразах.

Но молчит. Вздыхает и стискивает виски, словно на голову что-то давит.

Садится за руль, откладывает папку в сторону, заводит мотор, а затем говорит:

— Я буду рад видеть тебя на занятиях в понедельник.

Вот и все.

Никаких слов о потерянных возможностях, осложнениях, смертельных рисках и прочего.

И Бен благодарен ему.

— Тебя спрашивали, — это первое, что говорит ему мать, когда он выползает из машины, стараясь казаться уверенным и независимым. Лея Органа-Соло, ростом всего в каких-то пять футов, готова нести его на руках до Нью-Йорка, если понадобится, и Бен ненавидит ее за это. Он должен был заботиться о ней, но теперь это приходится делать ей.

— Кто? — папку Бен не прячет, просто держит в руках. Но так крепко, что не выдрать, даже вцепившись.

— Рэй. Наша соседка. Кеноби которая. Они тут совсем недавно, а она почти все время в колледже проводит, так что впервые зашла поздороваться.

— И что ты ей сказала? — он хмурится, потому что после вчера совсем не ожидал этого.

Ей должно было быть все равно до странного парня по соседству. Она могла бы с легкостью забыть о нем еще до завтрака.

Но все пошло совсем не так, как он представлял.

— Что?! — наверное, он больше кричит, чем говорит, и мать вздрагивает.

— Ничего. Я не говорила о твоей... — ее взгляд невольно тянется к его искалеченным ногам. — Особенности.

— Это не особенность, мам. Никакая не особенность, я просто инвалид, вот что. Поэтому мне нахрен не сдались никакие друзья, которые будут фальшиво рыдать вместе с тобой, а потом хихикать за спиной, ясно?!

Бен крутит колеса и вкатывается по пандусу в дом. Хорошо, что они в закрытом гараже, и их никто не услышит, не то что увидит, как они ругаются.

Дверь за собой он не захлопнет, так что ничем еще он больше не может грохнуть, хоть это и хочется. Треклятую папку он выронил где-то по пути к импровизированному лифту в холле.

Вот и поговорили.

Все, что ему остается, это прятаться в темной, завешенной со всех сторон комнате и прислушиваться к тишине.

Бен знает, что она плачет. Но не может ничего с этим поделать.

В сети ее имя всегда горит зеленым. Ярко, притягательно, и Бен не может удержаться. Открывает чат, заменяя Бен на такое удачно выдуманное — Рен — и принимается печатать.

Раз пять. Стирая одно за другим сообщения, которые кажутся ему такими же переломанными, как и собственные ноги, хаха, вот смешно.