Бен стирает кровь с лица и уходит. Ему нечего сказать им всем. Потому что они действительно предали его. И ради кого? Чужой девчонки?
Его ненависть растет изнутри, но ей нет выхода. Бен старается больше не смотреть на Рэй, не говорить и вообще не обращать внимания на то, что она существует.
Он даже сбегает из дома на добрых полгода, живет в общаге, и любое упоминание о семье приводит его в состояние бешенства.
Писем из дома он не читает. А те, что присылает ему Рэй — она осмеливается сделать это всего два раза — рвет на мелкие клочки прямо возле почтового ящика кампуса, усыпая белыми обрывками пожухлую траву. Он втаптывает их в грязь, жалея, что сейчас нет снега — слишком уж они чистые, глаза режет.
Но все же возвращается домой на зимние праздники. Потому что мать просила его сделать это.
Проклиная себя за то, что никак не смог избавиться от болезненной привязанности. Обещая, что это последний раз, и после он навсегда выбросит их из головы.
Рэй встречает его, стоит на пороге, поджимая пальцы босых ног, как будто зимние носки — это что-то запредельное, из какой-то параллельной вселенной, и на ней его старая майка.
— Привет, — заговаривает она первая, такая спокойная, словно ничего не было, ни войн, ни обид, а Бен молча протискивается мимо нее внутрь дома.
С таким трудом выпестованная выдержка трещит и рассыпается на куски.
И ее больше не вернуть. А слепую ярость заменяет другое чувство.
Однажды вечером, когда Бен сталкивается с ней в коридоре второго этажа, возле ванной.
От Рэй пахнет цветами, и вся она, мокрая после душа, в завернутом на голове дурацком тюрбане из полотенца, в его домашней майке, ни капли не прикрывающей голые ноги — где, черт подери, она взяла ее! — невыносима.
— Подожди, мне надо пого… — пытается она остановить его прежде, чем он сбежит, но от одного ее прикосновения Бена кидает в дрожь.
Это не ненависть, это что-то другое, куда хуже. И возникло оно не сегодня. Не сейчас. Просто он, идиот, ничего не понял.
Бен знает, что она его сестра, в ее венах течет кровь Соло, как и в его, и все равно хочет ее. До дрожи в коленях, до одури, и все тело сводит от этого безумного желания — встряхнуть Рэй как следует, чтобы зубы клацнули, а она посмотрела на него по-другому, действительно увидела, чего ему от нее надо, и сбежала.
Исчезла насовсем, потому что это неправильно.
То, что он чувствует. И то, что он хочет ее. Прямо здесь и сейчас, босую и несуразную в его старой растянутой майке.
Он оттаскивает ее за угол под лестницу, туда, где никто их не увидит, и прижимает к себе, втайне надеясь, что ее косточки треснут и она рассыплется прежде, чем случится что-то непоправимое. Запечатывает рот поцелуем, чтобы Рэй не смогла закричать.
Почему же она не вырывается, не пытается ударить его, как тогда, или выцарапать глаза?
Просто молчит и вся дрожит в его руках, а в глазах безмерный страх.
— Прости, прости, Рэй… О черт… Прости меня, — у него даже извиниться толком не получается. Бен твердит одно и то же, как заведенный, но не может отпустить ее.
Он ждет ударов, слез, чего угодно. Кроме ее еле слышного:
— Я… Я просто хотела, чтобы моя семья меня любила. И ты тоже. Я хотела, чтобы ты перестал ненавидеть меня...
А он все испортил.
Бен снова обнимает ее, только в этот раз нежно, словно она вот-вот исчезнет, целует ее в лоб, гладит по мокрой макушке, и ему отчаянно хочется вернуть все назад. Начать с начала, где между ними не было ненависти. И совершенно неправильной, ненормальной любви.
Но это же нереально.
И ему просто придется жить с этим.
====== Modraneht (Рэй/Кайло Рен, Рэй/Люк) ======
Комментарий к Modraneht (Рэй/Кайло Рен, Рэй/Люк) Всех с Йолем)))
Ох уж эти стилизации, что песни. Зубодробительные просто в плане написания.
Но кто бы знал, как я люблю все эти сказки про сидхе и Дворы...
Человеческих наложниц — слабых, смертных, нежных словно цветы — следовало привозить на рябиновых ладьях, оборачивая в шелка и бархат и усаживая на роскошные подушки. Завязав глаза расшитыми повязками и дав отпить зелья забвения, чтобы их души — такие же нежные, как и плоть — не погибли от тоски там, в другом мире.
И держать их подобало в золоченых клетках, не чета их домам, в просторных и светлых, среди вечнозеленых растений, в тепле и роскоши. Вот тогда ими и можно наслаждаться вечность. Пока не надоест.
Слушать их песни о любви и разлуке, глядеть на диковинные пляски, тело к телу, тесные, жаркие, зазывные, так не похожие на танцы дев Двора. Наслаждаться их теплом, живым и мягким, кровью соленой и ласками до того смелыми, что уходили один за другим Рыцари искать себе новых и новых наложниц. Не хотели смотреть на дев Двора, что рядом, холодных что лед, спокойных что море. Ядовитых что змеи, сплетшиеся в клубке, с бесконечными заговорами и тайнами.
Люди просты, и в этом их прелесть.
Но с этой все было не так, оказалась она странной, дикой, не такой, как остальные смертные.
Ее звали Рэй, и это имя идеально подходило к ее оболочке — сияющая, словно солнце, в ее глазах света больше, чем во всем Благом Дворе. И она не боялась ничего.
Ни черного как смоль скакуна, ни восседающего на нем Кайло Рена, облаченного во Тьму. Он — посланец Сноука, правая его рука и наследник Неблагого Двора — сперва не понял, что могло понадобиться его Королю от этой смертной. Что же в ней было такого, что оказалось способным затмить красоту самой Королевы?
Сладкий голос или нежный взгляд?
У Рэй не было ни того, ни другого. Она смотрела на Кайло снизу вверх, бесстрашно задрав подбородок, разглядывала без страха или удивления, будто уже видела других таких Рыцарей. Хоть каждую сотню лет, перед Солнцестоянием, хотя на вид нельзя было дать ей больше двадцати — человеческая плоть хрупка и вянет как цветок, прожив лишь один сезон.
Но сейчас, пожалуй, она была в самом его цветении. Налившаяся силой молодости.
На золотистых от солнца щеках полегла янтарная россыпь, ресницы выгорели и глаза светлые, как вода и песок на берегу, а по рукам, сильным, ловким, пробежали разноцветные пятна от тяжелой работы, и Рэй, в отличие от остальных смертных, привезенных Кайло лично своему Королю, это не уродовало. Она с достоинством несла каждый свой шрам, каждый синяк, не стыдясь.
— Ты не пройдешь дальше, — все так же спокойно сказала она, прикоснувшись к чему-то под воротом одежды. К кресту? Нет, люди ныне не носили символы старой, мертвой веры.
Да и к чему он ей, этот переломанный пополам серебряный прутик, в который смертные вцеплялись намертво, стоило им завидеть адскую гончую на своем пути. Или седую банши, оттирающую кровавые пятна с призрачного подола.
Время богов ушло. Время сидхов ушло, и их народ, почерневший от злобы и горя, подурневший от дыма очагов, ослепленный холодным железом, вынужден был прятаться по норам.
— Это еще почему? — зарокотал его голос под страшной маской, что пугала до смертельной дрожи любого. Раньше пугала. А теперь нет.
— Вода не даст тебе пройти, — улыбнулась Рэй. — Возвращайся обратно, сидхе. Иди с миром.
И правдивы оказались слова ее. У самых ног, обутых в грубую кожу сапог — а Кайло бы поднес Рэй самые легкие, драгоценные туфельки, сотканные из лунных лучей, чтобы не оцарапали они нежные ступни — в густой траве змеился петлей родник, такой мелкий, что всю воду собрать можно было в ладони. Но не пускал он его, не позволил агиски переступить, не дал забрать солнечную девушку, что смотрела на него бесстрашно.
Она знала, чьего он народа, знала, что за кровь текла в его жилах, знала, что за колдовство вытащило его из темной пещеры на свет, яркий и жгучий, в день зимнего солнцестояния. И он не понимал, может, это ему стоило удивляться?
— Ты ведьма? — высматривал он в ее облике знакомые приметы — заячью губу или россыпь родинок, может, бельма на глазу — но не было в ней ничего дурного.
