— Нет, — он покачал головой. Его шепот, обезображенный темнотой, звучал не по-человечески. — Нет.

Он сдержал свое обещание.

Рэй ненавидела звонки. Они всегда напоминали ей о том, что случилось. Психотерапевт предупреждал об изменениях в расписании, напоминая о невозможности существования без сеансов. Дважды в месяц, и только последние полгода —  раз в тридцать дней, ее донимал какой-нибудь оператор из полиции, чаще женщина, они считали, что это способствует взаимодействию, чтобы выслушать одни и те же слова — нет, ничего странного больше со мной не происходило, спасибо.

Финн звонил только ради того, чтобы удостовериться, что она жива и с ней все хорошо. Но это опять же возвращало Рэй к отправной точке — похищению.

— Да? — это был десятый неотвеченный звонок, и ей пришлось поднять трубку. — Финн?

— Рэй, ты... — сегодня он звучал слишком взволнованно. Стиснуто, задушенно, потерянно. — Ты в порядке?

— Да. Что еще со мной случится. Я в норме, Финн. И я, кажется, просила...

— Рэй, я думаю, тебе лучше приехать. В участок. И поскорее. Это связано с твоим похитителем.

Вот и поговорили.

За окном разливался дождь, и неоново-синие бурунчики, покрывшие собой асфальт парковки, напоминали электрическое море, такое глубокое, что можно было даже не думать выбраться из него живой. Однажды, Рэй знала, удача закончится.

Она никогда не была особенно удачливой. Ее бросили родители. Ей так и не нашли другую, любую семью. У нее не было друзей. А еще однажды ее похитили.

Ей было семнадцать, Рэй оставалось пережить еще каких-то полгода, чтобы выйти из приюта, закрыв за собой дверь навсегда. И найти нормальную жизнь.

Она помнила все и одновременно ничего. Запах — искусственный, резкий — на салфетке, которую он прижал ко рту. Помнила рев двигателя, еще менее отчетливо, как он нес ее на руках, спускаясь вниз, и этот спуск казался бесконечным.

Когда Рэй исполнилось восемнадцать, это был особенный праздник — она знала об этом дне, она вычерчивала их на одной из стен, царапая заколкой, которую он почему-то оставил в ее волосах. Рисовала кровью — единственный цвет, что он не смог отобрать. А потом фломастером, когда заслужила его.

У нее был торт, самый настоящий, свечи. Цветы, свежие, ломкие, немного помятые. Музыка из старого плеера, оставленного на подносе вместе с другими подарками.

У нее было время, столько, что хоть завались, когда она могла закрыть глаза и представить себя снаружи.

А потом был он, отдавший последний подарок.

— Я хочу наружу, — потребовала Рэй. — Выпусти меня! — в темноте было легко бить его. Со всей силы колотить по плечам, по груди, пинаться. — Я хочу...

Ему было все равно. Он был частью этой клетки, темнотой, стеной, прошибить которую она не смогла бы и за сотню лет. Он выдержал их все, все удары, истерику, слезы, бессвязную мольбу.

— Пожалуйста... Хотя бы на минуту, я не сбегу, я клянусь, я никуда не денусь, просто дай мне... — стены сжимались вокруг нее, давили на плечи, сковали грудь. — Ты ведь все равно убьешь меня, так что, пожалуйста, позволь мне выйти. Хотя бы на пару секунд...

Она все равно что разговаривала с пустотой.

Но потом он обнял ее. Как никогда раньше. Осторожно, будто она может рассыпаться. Нежно, будто мог утешить. Ожидающе, оставляя за ней право выбора.

В тот момент она поняла, каким был последний из подарков. Лучше бы его и не было.

— Рэй?

Она вздрогнула, сморгнув. Мир привычно расплылся в серое пятно, а затем собрался в темную фигуру за стеклом. Сколько он прождал ее, пока она придет в себя?

— Прости, — Рэй вытащила ключи из замка зажигания и открыла дверь. — Я просто задумалась. Что случилось?

— Мы... — Финн все еще выглядел таким, каким звучал его голос. Испуганным. Растерянным. — Ты давно говорила со своим психотерапевтом?

— С Маз? Нет. Во вторник, кажется. Мы переносили встречи, потому что я не могла... Неважно. А что? — она должна была догадаться, что что-то будет не так. Ведь удача однажды кончится. Вся.

— Она... она мертва. Он забрал только твое дело. Там такое творится. Вызвали всех. Подняли на уши... Тебе лучше побыть тут. Я мог бы попросить приставить парочку копов к твоему дому, но сегодня свободных нет, мы тут словно в аду, так что просто...

— Ага.

Его подарок был не таким ценным, как глоток свежего воздуха, не таким дорогим, как лунный свет или запах дождя, или солнечное тепло, или шелест травы под ногами.

Он был просто... другим.

Он подарил ей себя.

Мог ли это оказаться кто-то еще? Подражатель, например? Конечно, мог. Теоретически. Похитителя Рэй газеты просто обожали, за одно убийство он собирал больше славы, чем кто-то за всю свою жизнь.

Его жертвы были молодыми и красивыми. Оскверненными им, лишенными былой непорочности. Их находили в позе мадонн, в синих как вода платьях. Точно спящие, они улыбались мягко и нежно, и в их волосах блестели звезды.

Рэй не пошли бы эти самые звезды. Она до сих пор не приучилась считать себя красивой. Могла бы — изуродовала себе лицо, срезала волосы под корень, только бы никому не вздумалось увековечивать ее посмертно.

Но в участке, сидя в комнате для допросов, не потому, что кому-то было интересно, вдруг она еще что-то скажет, полезное или ненужное, просто потому что места для нее больше не нашлось — за стеклом люди в форме сновали туда-сюда, с многочисленными папками, прижатыми к груди, и среди них Рэй заметила фбровцев — она вдруг поняла, нет, это был никакой не подражатель. Никто не рискнул бы отобрать у него эту славу.

Лампы под потолком были другими, яркими, белыми, слепящими, и теперь Рэй сидела, закрыв глаза. Она считала удары сердца, лихорадочно бьющегося внутри грудной клетки. Шаги, приближавшиеся по коридору прямиком к ней, тяжелые, неторопливые. Щелканье замка — всего один раз.

— Они закроют дело, — голос Бена Соло был уставшим. Омертвевшим, выпитым досуха этим жутким слепящим светом. — Рано или поздно, они сдадутся и закроют его.

Он смотрел на нее, впервые с тех пор, как спас, вытащил из того подвала, вынес на руках в дождь, укрывая собой. И она не могла оторвать глаз. Что-то в нем, во всей его внешности, в коротко-остриженных волосах, в том, как он сидел — выпрямившись, напряженно — как смотрел, было неправильным.

Не таким.

— Потому что у них ничего нет, как всегда. Ни-че-го. Ты можешь вспомнить хоть что-то? Любые подробности? Все пригодится, Рэй.

Его руки, здоровенные ладони с длинными пальцами, аккуратно дотронулись до стопки пустых листов, укладывая их ровно, точно под линейку.

— Нет, — она снова больше не могла говорить нормально, только шептать, как тогда, в темноте. Разве была какая-то разница между тогда и сейчас? — Я не помню. Не знаю.

Однажды... Это было уже после дня рождения. После фломастеров. После выбитого запястья — Рэй показалось, что она все же сумеет открыть эту чертову дверь, нужно только нажать посильнее, использовав что-то как рычаг — однажды она заставила его заговорить.

Рэй связала всю свою одежду — ее оказалось немного, в подвале всегда было жарко — и зацепила на ручке двери.

Спуск вниз был крутым, высоким. А волосы смягчили хват импровизированной веревки, не дали задохнуться сразу.

Она не знала, наблюдает ли он за ней, так что решила не рисковать, подгадав время кормежки.

Ее босые ноги, лишенные теплых чулков — их узел держался за металлическую ручку — скребли по ступенькам. Оглушительно громко. Только потом Рэй поняла, что это были не совсем они. Скрежет был. Моментально открывающейся двери.

Жаль только она не подумала, в тот момент ей это не пришло в голову, что ее шею потянет наверх, сжимая намертво, а воздух пропадет.

Она слышала, как он кричит. На нее. На себя. Он просил, чтобы она не оставляла его, как другие. Как все остальные.

Каким был его голос? Красивым.

— Рэй?