– Господин бомбардир, дозволь сказать…

– Говори, – сказал Пётр, глядя на него с нетерпением.

– Сказывают, на Плещеевом озере воды много.

– А где оно?

– Отсюдова вёрст за сто с лишком, за Троице-Сергиевым монастырём, под городом Переяславлем.

– А ты там бывал?

– Сам-то не бывал, а отец ходил.

– Да кто твой отец? Рыболов, что ли?

Лёшка хотел было сказать: «Вольный казак-мореход», но сдержался.

– Отец сказывал, что на Плещеевом озере бури бывают, а другого берега и вовсе не видать. А живут там рыбаки, народ водяной. А раньше жили там старинные люди меря, и от них могилы большие остались.

Пётр посмотрел на голландца. Тот одобрительно кивнул головой.

– А не потонет бот?

– Нет, ваше величество! – усмехнулся Брандт. – Он и на море не потонет, если на нём будет хороший моряк.

Пётр задумался. Бот снова приближался к пристани. Фёдор смотрел на берег с беспокойством – там не было его отца.

Брандт причалил. Пётр вышел на берег.

– До чего любо! Тихон, на воде лучше, чем на земле! – воскликнул он. – Теперь я на воде жить буду, как водяная птица.

– Государь, – сказал Ромодановский с поклоном, – боярин Троекуров во гневе, что сына на лодке увидел, все свои прощённые слова обратно взял и побежал к государыне царице челом бить.

Пётр нахмурился:

– Ишь неуёмный старик! Кабы не матушка, выгнал бы его взашей из Преображенского… Фёдор!

– Я, государь!

– Иди в Капитанский дворец. Будешь по морскому делу обучаться. И ты, Бакеев. Прикажи, господин генерал, взять его сержантом в потешное войско и выдать ему кафтан форменный и штаны алые. А должность его будет для водяной игры – сторожить бот, доколе цел будет. Прощай, мейнгер!..

Вечером Пётр, стоя у открытого окна, рассеянно прислушивался к мерно звучащему голосу Тихона Стрешнева.

– И ещё в молодых годах слышал я, как киевского великого князя дружинники на ладьях ходили в Тмутаракань[22] и далее по всему морю…

– По какому морю, Тихон?

– Русское море, а нынче зовут его Чёрным.

– Это где нынче турки засели?

Стрешнев утвердительно кивнул бородой.

– Ещё слышал, государь, – продолжал он, – как князя Олега ладьи ходили и по Волге до моря Хвалынского, а оттуда по морю и до далёких мест, где горы высоки. А за горами, бают, земля на нашу вовсе не похожа: живёт там цапля с красным клювом, а из-под земли бьёт вечный огонь…

– А ладьи какие были?

– Что, государь?

– Спрашиваю, ладьи какие были? Кто строил? И как?

– Не слышал, государь…

– Какое им название? Ши́тики? Карба́сы? Бу́сы?

– Как мне знать, государь? Я, слава Создателю, по морям не плавал… А дозволь спросить: откуда тебе такие мудрёные слова ведомы?

Пётр пожал плечами и не ответил. Слова эти слышал он от потешных Преображенского полка, а те в свою очередь слышали их от отцов, дедов, слуг и родичей, из которых многие ходили и по рекам, и по морям. Но никто не мог рассказать Петру в подробностях про эти корабли.

Он поглядел в окно на пышные белые облака, плывущие по синей небесной глади, и ему показалось, что это русские корабли, что плывут они под парусами по старому дедовскому пути – через Русское море, вокруг зелёного горбатого мыса, похожего на медведя, погрузившего свою морду в воду…

Слышал он от потешных, конюших и дворцовых слуг ещё про море северное, серое, свирепое, про разноцветные сполохи, что в небе играют, про большие русские корабли, называемые «ко́чами», идущие к дальнему ледяному острову Груманту[23]…

Стрешнев поспешно встал. Дверь раскрылась, и в комнату вошёл дядя Петра – Лев Кириллович Нарышкин.

– Государыня сюда жалует, – сказал он.

– Уйди, Тихон, – проговорил Пётр и обернулся лицом к двери.

Вошла Наталья Кирилловна. Она подошла к Петру и положила ему руки на плечи.

– Петруша, – заговорила она жалобно, – что это ты придумал – по речке плавать! Того и гляди, утонешь!

– Не утону, мать, – сказал Пётр. – От смелого и смерть бежит.

– Завёл себе потеху водяную, бог с ней! А зачем других за собой таскаешь? Тебе вольная воля, а боярин Троекуров обиделся. Уж он было сына своего простил, да как увидел его на лодке-то, тут опять рассердился. «Откажусь, – говорит, – от своего сына, не надобен мне такой сын, порченый!»

– Ох, мать… – вздохнул Пётр. – Надоел мне твой боярин! Не человек, а пузырь с бородой. Да пускай едет обратно в Москву.

– Нельзя, Петруша, – твёрдо сказала царица, – он человек нужный, он наш человек. Сестрица-то твоя, Софья, в Москве сидит не без дела: она всё против нас злые козни строит. Не знаешь ты разве? Уж и на тебя наговоры были, чтоб тебя извести ядом или ножом, чтоб ей самой царством править. А боярин Троекуров – человек важный, у него под рукой всё стрелецкое войско. Стало быть, ежели он своё войско к нам пошлёт, быть нам целыми. А ежели он на ихнюю сторону перекинется, кто нас защитит?

– Кто? – ретиво сказал Пётр. – Мои солдаты – вот кто!

– Ребята-то?

– Для кого ребята, а для меня настоящее войско. Чай, не хуже стрельцов будут. Да и стрельцы-то не все на Софьиной стороне. Есть такие, что и за нас стоят. Не бойся, мать, я тебя в обиду не дам. Вот нынче флот нужен…

– Какой такой флот?

– Какой флот бывает – корабли…

– Господь с тобой, Пётр! Зачем тебе корабли?

– Зачем корабли? Чтоб воевать!

– С кем воевать, Пётр?

– С врагами державы нашей, матушка. Коли Софьины люди против меня поход замыслят, я им пушки под самые окна подведу.

– Ох, Петруша, это забава твоя!

– Нет, мать, увидишь, что не забава. Отпусти меня пожить в Переяславле!

– В каком Переяславле?

– Что на Плещеевом озере, верстах в сотне отсюда.

Наталья Кирилловна всплеснула руками:

– Куда я тебя в такую дальнюю дорогу отпущу? Ведь тебя изведут враги!

– Ничего, мать, я уж не мал, справлюсь. Я хочу строить корабли. Я плавать хочу.

– Сохрани Господи, утонешь! И что тебе в голову приходит! По́лно, перестань! Это всё твои голландцы наводят тебя на такие страсти! Не доживёшь ты с ними до добра.

Пётр нахмурился.

– Не знаю, мать, кто меня ославил, что я голландский ученик? – проговорил он сердито. – Точно деды мои по морям не ходили?

Дядя Лев Кириллович покачал головой:

– Не вижу толку в лодочке этой…

– Лодочка – начало, – сказал Пётр. – Дайте срок – не такое увидите. А ты, мать, не горюй…

Пётр обнял мать. Роста он был высокого, и Наталья Кирилловна приходилась ему головой по плечо, хотя и сама она была не маленькая.

– Пусти, задавишь! – с трудом проговорила она смеясь. – Прямо как медведь навалился. Ну куда я тебя пущу, дитятко? Ты ещё мальчишка совсем…

– Нет, матушка, я умру с тоски, коли не пустишь.

Наталья Кирилловна вздохнула:

– Подожди хоть именин своих… Да отстань ты от меня, Петрушка, не целуй! Всё равно до именин не пущу никак!

– А после?

– А после так и быть, поезжай.

Пётр стал целовать мать и едва не задушил её.

– И Тиммермана возьму, – говорил он, – и Голицына Борю возьму, и старика Брандта. Из потешных – Якимку Воронина, да Лёшку Бакеева, да Федьку Троекурова… да плотников, да мостильщиков… Созову мастеров корабельных со всей Руси! Построим корабли настоящие. Вот-то будет флот!

Дорога от Троице-Сергиева монастыря к Переяславлю на протяжении шестидесяти трёх вёрст пролегает по холмам, по долинам, между зелёными рощами и широкими полями. Не доезжая вёрст пяти до озера, от каменного креста, который стоит на вершине горы, открывается сам город Переяславль-Залесский. Купола старинного собора и нескольких монастырей собрались на берегу озера. Налево тихо движутся широкие воды, сверкает серебряной нитью горизонт, носятся над простором стаи белых чаек с розовыми клювами и лапками, ветер шумит в рощах и доносит далёкий колокольный перезвон.