Ирочка с интересом слушала его рассказ. И дело было даже не в том, что ей все больше нравился собеседник. Она узнавала нечто важное о том месте, где работала уже десять лет.

Мечтательная улыбка тронула лицо Дмитрия Сергеевича.

— Знаете, у меня есть гипотеза по поводу Иосифа Виссарионовича. Я полагаю, что Сталин творил жестокости отнюдь не по причине врожденной кровожадности, а во имя утверждения новой, невиданной доселе религии. Поучившись в духовном училище, а затем и в семинарии, он хорошо усвоил евангельские сюжеты. Вошли они в его упрямую голову, как заноза в палец. И он, быть может, интуитивно выбрал для себя роль апостола Павла. Так что вся его последующая жизнь была борьбой за небывалую веру. Неслучайно даже в годы своего безраздельного владычества сам он не пытался поставить себя выше Ленина: он — лишь прилежный ученик, продолжатель великого дела, и не более. «Сталин — это Ленин сегодня», — так ведь твердили после войны. Ленин! Но не выше. Утверждаемая религия навязывала свою логику действий. Сначала Сталину пришлось выправлять линию партии, которая с введением нэпа опасно ушла в сторону капитализма. Затем необходимо было обожествить, оторвать от реального человека образ Ленина. Для этого Сталин принялся оттеснять, изводить тех, кто хорошо знал вождя революции, кто наравне с ним начинал и вел политическую борьбу, кто сам, так сказать, был ходячей реликвией. Потом началось создание Ордена меченосцев. Наступила очередь тех, кто колебался, кто не верил в генеральную линию, в Него, кто был опасен сомнением. Этих искали среди своих. А попутно решалась судьба тех, кто вообще был недостоин новой религии — зажиточных крестьян, интеллигенции. Во имя светлого будущего можно было пожертвовать жизнью каких-то десятков миллионов. На этом стояла Новая мораль. Новая ли? Неужто в истории человечества отыщутся времена, когда уничтожение иноверца не считалось благом? Неужто на каждом этапе одни не погибали ради счастливой жизни других? И что? Приходило счастье? Сказано в Библии: «Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну». Вопрос лишь в том, насколько все это было для нас предопределено… Впрочем, судьба есть не только у людей, но и у стран.

Заметив пустые тарелки, Наташа, жена Григория, подошла к ним:

— Что-нибудь еще будете?

— Хотите кофе? — Дмитрий Сергеевич смотрел на Ирочку.

— Да.

— А пирожное?

Ирочка старалась не есть сладкого — вредно для фигуры. Но ответила:

— И пирожное. — Она знала, какое озорное выражение было при этом на ее лице.

Дождавшись, когда Наташа уйдет, она спросила:

— Иван Алексеевич до сих пор жив?

— Нет. Умер шесть лет назад, в восемьдесят восьмом… Я вас заговорил.

— Вовсе нет, — поспешила заверить его Ирочка. — Вы так интересно рассказываете. Честное слово.

Дмитрий Сергеевич помолчал с добродушным видом, глянул на нее:

— Мы с вами стали частью Кремля. А он — частью нашей жизни. Чересчур важной, определяющей слишком многое.

Ирочка охотно кивнула. Это объяснение нравилось ей. Непонятно почему возникло желание самой рассказать что-нибудь.

— Представляете, был момент в августе девяносто первого, когда я решила, что моя работа в Кремле кончилась. Новой власти мы не нужны. Так все подумали, кто там работал. Вещи собирали. А на Старую площадь вообще не пускали. Там сотрудников чуть не побили. Честно говоря, я очень была расстроена. Думала: как теперь буду жить? Мне казалось, что жизнь моя кончилась. Так мы все прожили месяца полтора, каждый день ожидая, что это произойдет. Но никто нас не выгнал. А потом собрали, сказали, что будем работать дальше, на новую власть. И кто не будет заниматься саботажем, у того все будет хорошо. А мы и не собирались саботировать. Так вот и работаем. Начальство только поменялось. То, которое повыше.

Кофе и пирожные появились на столе. Ирочка разбиралась в кофе. Этот был хороший. Как и пирожное. Достойное завершение ужина.

Потом она пыталась дать Дмитрию Сергеевичу деньги, уверяя его:

— Вы не обязаны за меня платить.

— Это я вас пригласил, — гнул он свою линию.

Он так и не взял денег. Это было ей приятно — Дмитрий Сергеевич явно хотел выйти за рамки приятельских отношений. Она была не против. Ей все больше и больше нравился этот человек. В нем чувствовалась некая основательность, надежность.

Они вновь оказались у Садового кольца. Прогулочным шагом двинулись в сторону площади Маяковского. Машины все так же летели мимо равнодушным потоком. Небо ничуть не потемнело. До чего все-таки хороша эта пора, когда день длится долго.

Ирочка решилась наконец задать вопрос, который давно рвался наружу.

— Дмитрий Сергеевич, вы женаты?

— Нет.

— И никогда не были?

— Был, — спокойно ответил он. — Мы развелись. Давно.

— Не сложилось?

— Не сложилось.

Она помолчала, раздумывая, сказать или нет? Решила сказать:

— А я не была замужем. Но у меня есть сын. Скоро ему исполнится восемь. Первый класс заканчивает.

Она внимательно следила за реакцией Дмитрия Сергеевича. Его лицо хранило мягкую улыбку.

— Я вам завидую, — тихо произнес он. — У меня нет детей.

Он посмотрел на Ирочку задумчивыми глазами:

— Скажите, вас может смутить то, что я — верующий человек, хожу в церковь, соблюдаю посты?

Ее удивил этот вопрос. Подумав, она медленно покачала головой:

— Нет.

— Знаете, именно то, что я — верующий, стало причиной нашего с женой разрыва. Точнее, она ушла от меня из-за этого. Десять лет назад. Тогда она заявила: «Я не могу жить с религиозным фанатиком. Я должна быть уверена в собственном будущем и будущем моих детей». Я пытался объяснить ей, что никакой я не фанатик. Всего лишь хожу в церковь и люблю читать Библию. Марина сказала: «Ты должен отказаться от этого. Ты знаешь, в какой стране мы живем. У меня будут проблемы в редакции. Ты должен отказаться». Незадолго до этого ее приняли на работу в редакцию «Правды», главной тогда газеты страны. Она очень дорожила этим местом, рассчитывала на скорое повышение. Я любил ее, но был не в состоянии выполнить такую просьбу. «Не могу», — сказал я. На следующий день она перебралась к родителям, а через месяц меня вызвали в ЗАГС. Жена требовала развод. Я не стал сопротивляться, хотя меня это очень расстроило. Нас развели. Потом я видел ее статьи в газете. Она была хорошим журналистом. Года через три ей дали отдел. Но в августе девяносто первого все рухнуло. «Правда» перестала котироваться. Марина куда-то исчезла. Потом я увидел ее фамилию в демократической газете. А недавно узнал, что она замужем за богатым предпринимателем, родила дочь.

Выдержав паузу, Ирочка задала важный для нее вопрос:

— А вы расстроились, узнав, что она вышла замуж?

— Нет, — с легкостью выдохнул он. — Лет пять назад расстроился бы, а теперь — нет… Случилось то, что должно было случиться. У каждого свой путь. Верующей была моя мама. Я узнал об этом в шестом классе. И был поражен — моя мама, и такое мракобесие. Потом привык. Она не старалась воспитать меня религиозным человеком. В церковь мать начала ходить в сорок четвертом, когда в Польше пропал без вести отец. Так поступали многие женщины. Тайком, чтобы никто не узнал. Но верующей стала после того, как в канун Победы отец отыскался в далеком сибирском городке, попав туда после очень тяжелого ранения. Она была убеждена, что только ее молитвы спасли отца. А он смеялся, когда слышал об этом. «Что ты себе в голову вбила? Врачи меня вытащили с того света. Врачи. И поменьше ты про Бога». Мама с ним не спорила. Только смотрела на него прощающими глазами. А Библию она прятала. В комоде за подшивками журналов. Но я все равно ее нашел. Еще когда в школе учился. Книга была старая, дореволюционного издания. От бабки осталась. Тогда я начал ее читать. А вы читали Библию?

— Нет, — ужасно смутившись, призналась Ирочка.

Дмитрий Сергеевич не стал ее совестить, лишь спросил добродушно:

— Хотите почитать?

— Хочу, — тотчас ответила она.