Четырнадцать минут девятого. Софи позвонила снова, ненавидя себя за слабость. Телефон мужа сразу же переключился на автоответчик. Софи сняла воображаемую ниточку, поправила разноцветные плетеные браслеты и придирчиво оглядела ногти – аккуратно подпиленные, без лака, так не похожие на длинные глянцевые коготки Элли.

На лестнице раздались шаги и послышался детский голосок:

– А папа вернулся?

– Нет. Иди спать, – неожиданно для себя отрезала Софи.

Эмили уставилась на мать, приподняв бровь.

– Ложись в постель, милая, – добавила Софи мягче и пошла по лестнице наверх. Ее сердце бешено стучало пока она укладывала дочь в кровать. – Давай-ка уже успокаивайся. Папа скоро приедет.

– А когда приедет, он поднимется пожелать мне спокойной ночи? – надувшись и став невероятно хорошенькой, спросила Эмили.

– Мы собирались в гости, но если ты еще не будешь спать…

– Не буду. – Упорство Эмили, волевой подбородок и железная вера в себя делали ее настоящей дочерью своего отца.

– Ну, значит, обязательно поднимется. – Софи легонько поцеловала дочку в лоб, чтобы закончить разговор, и подоткнула одеяло. – Но только я не хочу, чтобы ты бегала по дому. Кристина очень даже неплохая няня. Когда папа приедет, я его к тебе отправлю.

Семнадцать минут девятого. Софи решила больше не звонить. Она не имела привычки следить за каждым шагом мужа, но от такого полного молчания ее бросало в дрожь. Обычно с Джеймсом очень легко связаться… Это на него непохоже. Допустим, они стоят в пробке на М25, Джеймс перебирает свои бумаги на заднем сиденье. Он бы обязательно позвонил, отправил эсэмэс, имейл, не заставлял бы ее волноваться. Помощница-француженка крутилась на кухне, мечтая, чтобы хозяева побыстрее ушли и она вытянулась бы на диване, радуясь, что весь дом принадлежит ей. Тщательный, почти незаметный макияж Софи уже не казался идеальным. Купленные для Фрисков цветы вяли на столике в холле.

Двадцать одна минута. Она позвонит Фрискам в половине девятого. Восемь тридцать. Софи не хотелось звонить. Восемь тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь. Понимая, что это нарушение правил приличия, в восемь сорок Софи отправила Элли Фриск коротенькую эсэмэс с извинениями: на встрече с избирателями возникли непредвиденные задержки, очень жаль, но сегодня они с Джеймсом не смогут прийти на ужин.

В «Таймс» нашлась статья Уилла Стэнхоупа об «Исламском государстве», однако слова бывшего сокурсника не доходили до сознания Софи. С тем же успехом она могла бы читать Финну рассказ о динозаврах-космонавтах: сюжет ее равно не занимал. Всем своим существом она сейчас была настроена на одно.

И вот наконец послышался звук отпираемого замка. Короткий скрежет – и шипение открываемой тяжелой дубовой двери. Его шаги – странно медленные, не привычная бодрая, уверенная походка. Глухой стук от поставленного на пол «красного ящика»[3] – груз ненадолго сброшенной ответственности, самый прекрасный звук в вечер пятницы. Плеск сухого белого вина, наливаемого из бутылки. Звон ключей, положенных на столик в холле. И снова тишина.

– Джеймс, – позвала Софи.

Его красивое лицо казалось серым, улыбка была вымученной, одними губами. Морщинки вокруг глаз стали заметнее.

– Фрисков лучше отменить.

– Уже отменила.

Джеймс стянул пальто и аккуратно повесил его на вешалку, отворачивая лицо. Софи помолчала и обняла мужа за талию, его точеную талию, напоминавшую ствол молодого деревца, которое развивается вширь. Но Джеймс протянул руки за спину и мягко разомкнул руки жены.

– Джеймс! – Холод под ложечкой усилился.

– Кристина здесь?

– Да.

– Пусть уйдет в свою комнату. Нам нужно поговорить.

– Понятно. – Сердце у Софи затрепетало, когда она услышала свой ставший странно невыразительным голос.

Джеймс улыбнулся одними губами, и в его голосе появилась нотка раздражения, будто Софи была эгоистичным ребенком или медлительной подчиненной:

– Можно сделать это прямо сейчас, Софи?

Она внимательно смотрела на мужа, не понимая его настроения – она ожидала другого.

Джеймс растирал лоб длинными твердыми пальцами, на мгновение прикрыв зеленые глаза. Изумительно длинные ресницы касались щек. Потом он широко открыл глаза, и взгляд у него стал в точности как у Финна, когда тот пытался предотвратить взбучку и вымолить прощение. Таким взглядом Джеймс смотрел на Софи двадцать три года назад, признавшись, что переживает кризис, который грозит его уничтожить, и поэтому им надо расстаться. От этого воспоминания Софи до сих пор бросало в дрожь.

– Я очень виноват, Соф. Я так виноват…

Казалось, в эту минуту Джеймс изнемогает не только от бремени своих должностных обязанностей (заместитель государственного секретаря по борьбе с экстремизмом), а будто на него навалилась ответственность всего британского правительства:

– Я облажался по-крупному.

Дело оказалось в Оливии Литтон, которую Софи всегда считала парламентской референткой Джеймса. Высокая, светловолосая, двадцати восьми лет, со связями, уверенная в себе, амбициозная.

– Словом, и здесь сногсшибательная блондинка. – Софи хотела съязвить, но ее голос прозвучал пронзительно.

Интрижка продолжалась пять месяцев. Джеймс порвал с Оливией неделю назад, сразу после партийной конференции.

– Это ничего не значит, – говорил он, обхватив голову руками, с виду искренне раскаиваясь. Откинувшись на спинку кресла, он сморщил нос и выдал еще одно клише: – Это был просто секс, очередная победа, льстившая мужскому самолюбию.

Софи с трудом сглотнула. Из груди рвалась ярость, и сдерживать ее становилось все труднее.

– Ну, это совершенно меняет дело.

Взгляд Джеймса стал мягче, когда он разглядел ее боль.

– У нас по этой части все всегда было нормально, сама знаешь. – Муж читал Софи как раскрытую книгу – умение, доведенное до совершенства за два десятилетия и крепко связывавшее супругов. – Я всего лишь совершил глупейшую ошибку.

Сидя на диване очень прямо, Софи ждала, когда ее гнев уляжется и она сможет разговаривать нормально, или когда Джеймс попытается перекинуть мостик через пропасть, разверзшуюся между ними, – протянет руку или хоть улыбнется жене. Но он застыл с опущенной головой, поставив локти на колени и соединив пальцы, словно в молитве. Вначале Софи не чувствовала ничего, кроме презрения, к этому лицемерному шоу в духе Тони Блэра (кающийся политик!), но смягчилась, когда у Джеймса дрогнули плечи. Это не было рыдание – просто глубокий вздох. Она вспомнила свою мать, когда ее отец (тот еще ходок) признавался в очередном «неблагоразумии». Обреченная покорность Джинни – и мелькнувшая и сразу подавленная боль в зеленых, как море, глазах.

Неужели так поступают все мужья? Сперва ощущаешь боль, потом приходит гнев? Так не должно быть. Их брак не такой, как другие, он основан на любви, доверии и сексе, которым Софи занимается со всем старанием.

За свою жизнь она не раз шла на компромиссы и, видит бог, совершила настоящий подвиг веры, когда они с Джеймсом снова сошлись, но к чему все это, если отношения теряют прочность? На глазах у нее выступили слезы. Джеймс поднял голову и перехватил ее взгляд, о чем Софи немедленно пожалела.

– Есть и еще кое-что, – сказал он.

Ну еще бы, он бы не признался в измене просто так.

– Она беременна? – Эти два слова, циничные, но необходимые, вытянули все краски из разделявшего их пространства.

– Нет, конечно!

Софи невольно выдохнула: значит, никаких единокровных братьев-сестер у Эмили и Финна, никаких доказательств внебрачной связи мужа. Ей не придется ни с кем делить Джеймса.

И тут его лицо исказилось гримасой. Ногти Софи впились в ладони острыми полумесяцами. Она впервые заметила, что костяшки пальцев похожи на шарики из слоновой кости, прорывающиеся через розовую кожу. Что может быть хуже того, что другая женщина родит его ребенка – или сделает аборт, уничтожив его ребенка? Пойдут слухи, ведь интрижка – самая пикантная тема для сплетен. Сначала слушок пронесется в кафетериях палаты общин, но быстро выйдет за пределы «избранного круга». Кто уже об этом знает? Коллеги Джеймса? Премьер-министр? Жены других замминистров? И что теперь скажет Элли? Софи представила глупое пухлое лицо и плохо скрываемую жалость: может, соседка угадала истинную подоплеку ее эсэмэс и уже сочувствует Софи?