– Доложите ситуацию, полковник Фрейденберг.

– Мой генерал, согласно графику, все погрузочные работы выполнены. В течение сегодняшнего дня двадцать два судна ушли с рейда с полной загрузкой. Двенадцать из них взяли курс на Констанцу, десять – на Севастополь. Докладываю: ваш приказ выполнен.

– А что с теми людьми, которые в порту остались? – бригадный генерал Филипп Д’Ансельм, командующий союзными оккупационными войсками на юге России уже мог докладывать премьер-министру Жоржу Клемансо о завершении операции по эвакуации французских и греческих войск из Одессы. Теперь генерал проникся сопутствующими вопросами, решать которые напрямую он был не обязан.

– Мой генерал, все суда вышли на рейд, груженые по ватерлинию. Свободных мест ни на одном борту не оставалось, – доложил начальник штаба, полковник Анри Фрейденберг.

– Значит, несчастным не повезло? – лицо генерала не выражало ни сожаления, ни сочувствия – только по-военному сухая констатация факта.

– Возможно. Но они на родине, – отрапортовал полковник.

– Что с матушкой, Анри?

– Мой генерал, я благодарен Вам за исключение, которое вы сделали для члена моей семьи. Матушка уже на борту.

– Не стоит благодарности, Анри. Иначе и быть не могло.

В этих своих словах бригадный генерал Д’Ансельм был искренним. По прибытии в Одессу, где разместился штаб оккупационных войск Антанты, командующий столкнулся с сотнями вопросов, которые следовало решить если не немедля, то хотя бы в течение нескольких часов. И тут провидение послало ему полковника Анри Фрейденберга – коренного одессита со всеми вытекающими отсюда последствиями.

После поступления приказа об эвакуации Анри находился дома лишь несколько часов, которые он потратил на то, чтобы уговорить свою маму последовать за ним. Лишь красочное описание перспектив, которые ожидают пожилую мадам Фрайдельберг после появления на Греческой площади первых же разъездов красной кавалерии, сдвинуло дело с мертвой точки.

После визита лекаря, неимоверными усилиями вернувшего давление мадам в норму, старушка мысленно попрощалась со всей своей недвижимостью в центре Одессы и приказала собирать ей чемоданы. Таковых набралось четырнадцать, но это нисколько не смутило её послушного, любимого сына, приславшего за багажом авто – действовать следовало оперативно, дабы маминька не успели передумать. В таком почтенном возрасте случается, что дамы могут быть так же непостоянны, как на заре своей туманной юности, но мадам Фрайдельберг уже свое слово сказала. Следует заметить, что свою железную волю, предприимчивость и хитрость полковник унаследовал именно по женской линии.

Генерал, находясь на мостике флагманского корабля, разглядывал причал Каботажной гавани в бинокль. Там бегущие от красных гражданские отчаянно штурмовали катер под французским флагом. Команда никого не пускала на борт, в ход пришлось пустить даже багор.

– По вашему мнению, Анри… Сколько еще нужно времени?

– Хочу надеяться на лучшее, но прошу еще час. Капитан Пинель отличается исполнительностью и пунктуальностью.

– Полковник… Ваши интриги я терплю исключительно из-за хорошего к вам отношения. Уже начинаю жалеть, что пошел у вас на поводу. Неужели эти бумаги того стоят?

– Мой генерал, эта оперативная игра велась несколько месяцев, и вот наконец-то нам будет чем уколоть немцев. Все свои делишки с большевиками они прокрутили лихо и с размахом. Я не уверен, что, оплачивая оппозицию в России, они рассчитывали получить именно такой результат – враждебную страну. Скорее всего их цели ограничивались выводом России из войны.

– Знаете, Анри… Возможно, я человек другой закалки. Мой враг всегда передо мной. Я его в бинокль могу рассмотреть. Эти ваши закулисные маневры, без сомнения будут по заслугам оценены во внешней разведке. Вы там тоже в звании полковника?

Подобными вопросами Анри смутить было трудно, он не скрывал, что выполняет поручения 2-го управления[27]. Одесса недаром удостоилась внимания службистов. Если какая-либо европейская спецслужба не имела агентуру или резидента в городе, то можно было считать, что она отстала от реального хода событий минимум на год. Уникальная, раскованная атмосфера портового города позволяла затеряться в числе многочисленных иностранцев, пребывавших там по роду службы или просто так, для прожигания жизни. Сюда стекались потоки информации, совершались сделки, шла торговля секретами – настоящими и не очень.

– Я в звании полковника, мой генерал… – Анри натянуто улыбнулся. Шеф сразу смирился с некоторыми щекотливыми миссиями своего подчиненного, которые он никак не контролировал. Теневая сторона деятельности полковника его официальной миссии никак не мешала, он блестяще руководил штабом.

Спустя два часа пребывания на мостике бригадный генерал Д’Ансельм, испив горячего чая, всё же нарушил гнетущую тишину:

– Полковник…

– У нас есть ещё возможность ждать?

– Нет, Анри.

Фрайденберг вопреки всем правилам приличия и воинской иерархии никак не отреагировал на слова бригадного генерала, а поднял бинокль и пристально стал разглядывать причал порта, на котором толпилась разношерстная публика с багажом. Казалось, в этом муравейнике, колышущейся людской массе, невозможно различить знакомое лицо, но полковник потратил еще десяток минут, всматриваясь в каждого, кто попадал в поле зрения его мощного бинокля… Генерал Д’Ансельм молчал.

Неожиданно резко полковник оторвался от оптики и, повернувшись лицом к командиру, чётко отрапортовал:

– Да, мой генерал! Отдавайте приказ. Я все понимаю. Он не мог опоздать. Что-то произошло.

– Капитан, отзывайте катер. По его прибытии – поднять якоря. Курс на Констанцу, – скомандовал бригадный генерал капитану флагмана.

Катер под французским триколором так и не дождался своего единственного пассажира с жёлтым тонким портфелем…

– Сёмочка, а шо ви думаете за отех шлемазлов[28] в зимних жупанах?

– Мадам Зборовская, я не их папа, шоб за них думать. От них так разит бормотухой и часныком, шо мухи падают замертво за квартал! Шо это за турки? Шо от них можно иметь хорошего?

– Сёмочка, а ви будете их селить?

– Та на чорта нам оте скаженные! У меня что, вид на море!? У меня нет вида на море!

– А если очень попросят?

– Всё. Нумера закрыты! Убытков нам не надо! У меня же люстры венецианского стекла!

– Ой, Сёмочка, я вас умоляю! Видала я те люстры!

– Мадам Зборовская, это наша тайна!

– Сёмочка, ваша мама воспитала-таки правильного сына, дай бог вам хорошую любовницу!

Уже сутки Одесса стояла на ушах в связи с приходом освободителей.

Комбриг Никифор Григорьев эффектно появился в городе со стороны Слободки. В сопровождении кавалерии полковник проследовал на открытом авто по Пушкинской, сорвав аплодисменты и восторженные возгласы. Свой выбор он остановил на гостинице «Бристоль», где занял второй этаж.

На балконе гостиницы теперь развевался красный флаг. В подтверждение серьезности намерений бывшего атамана, а ныне – красного командира товарища Григорьева с того же балкона обозревал свои дулом угол Пушкинской и Кондратенко[29] потертый в боях пулемет «Максим». Ни один прохожий пулеметчика рядом с ним не видел, поэтому жители соседних домов единогласно приняли решение, что «это для форсу бандитского».

Барышням, владеющим французским, мамы под страхом домашней казни запретили выходить не только в театр, но и вообще за дверь. Несколько дней назад, на Греческой или Скобелева[30], повстречав офицера, мадемуазель могла лишь смущенно улыбнуться и смиренно опустить взгляд в ответ на его жест, напоминающий отдачу воинской чести. Сегодня мадемуазели пришлось бы спешно ретироваться под одобрительные возгласы не по сезону одетых военных с красными лентами на папахах – части Григорьева пришли в весеннюю Одессу в зимнем обмундировании.