Прошло много времени. Окутанная обманом и городским чадом Суиль стала забывать, что в ее жилах к крови подмешаны серебро и вечность. Человеческая пища ослабляла ее. Чад слепил глаза. Ложь мешала память с вымыслом. Принц стал брать ее на приемы, но, чтобы скрыть ее нечеловеческую красоту, укрывал лицо маской. Он запретил снимать ее днем и ночью. Суиль глядела в зеркало и забывала свои черты. Она высохла и истончилась. Ее рассудок стал напоминать витраж из тысячи осколков. Иногда она металась и звала Вайдерре. Иногда верила, что ее зовут Сельма и она дочь знатного купца, отданная в монастырь за слабоумие.

Вайдерре, не ведая усталости, гнала коня через леса и дороги, спрашивала везде и всюду — и никто не мог дать ей ответа. Порой у нее опускались руки. Гнев тушило отчаянье. Когда конь падал от усталости, принцесса отпускала его пастись, а сама, уткнувшись в траву лицом, выла и колотила землю руками. И, если бы все заканчивалось лишь ее желанием обладать прекраснейшей, она бы давно повернула домой. Но Суиль могла оказаться в беде. Вайдерре видела сны, в которых Суиль плакала и звала ее, заточенная в каменный мешок, и душа ее напоминала разбитый и заново собранный алмаз — сплошь трещины, сплошь неверная игра света.

Вайдерре ловила коня и гнала его дальше, готовая объехать весь свет, если это потребуется.

Суиль, равнодушная и безропотная, позволяла туже и туже затягивать на себе корсет, примерять шляпки и кольца, втискивать тонкую стопу в кукольный сапожок. Ее звали Сельмой. Она с детства была отдана в монашки, обязана была сутками перебирать крупу и чесать шерсть. Ее рассудок помутнился, и она придумала себе сказку… Необыкновенно прекрасную сказку… Но вспоминать о ней не стоило. Сельме следовало благодарить судьбу за то, что принц увидел ее и влюбился. И теперь она станет принцессой — о чем еще может мечтать больная рассудком монашенка?

А что сердце ноет и грудь рвет от отчаянья — это бред, это ерунда, это любовное томление. И не было никакой принцессы со стальной косой и серыми глазами, напоминающими цветом грозовое небо. Сельма придумала ее, потому что у нее не было подруг — но ведь принцесса не была подругой…

Вайдерре отыскала след. Светло-синий шелк с вышивкой серебром, затерявшийся в пыли на широком тракте. Конь мчался, не ведая усталости, Вайдерре магией стелила себе дорогу: серебряную тропу — ту, что напрямик приведет ее к Суиль. Тонкая рука терзала рукоять клинка, колени сжимали вздымающиеся бока коня. Вайдерре не хотелось больше спать. Во снах она видела, как облаченная в серый наряд — таким казалось платье невесты на фоне белоснежных рук Суиль, — любимая дает согласие смертному принцу, и тот назначает дату свадьбы. В зеленых глазах Суиль стояло отчаянье и клубилась пустота. Она носила маску и не поднимала головы.

Вайдерре должна была успеть. Она клялась себе, что ворвется в город раньше, чем прозвучат последние слова клятвы. Иначе Суиль уже никогда не вернется в их холмы, где звезды осыпаются в траву, а соловьи подпевают чужому звонкому голосу. Где белобокие кони скачут в высокой траве, перепрыгивая через звонкие ручьи, и в каменных ажурных дворцах под землей расцветают сады невиданных деревьев. Где в окнах, стоящих друг напротив друга, трепещут свечи — это Суиль и Вайдерре из двух далеких башен посылают друг другу весточку.

— Вася?.. — голос Гореславы прозвучал слабо и сипло. Потом вдруг обрел силу. — Мы ведь не расстанемся? Никогда?

— Никогда, — спокойно пообещала Василиса.

Конь Вайдерре упал на подступах к городу. Белая грива обернулась пеной, а тело студеной водой впиталось в землю. На стенах города стояли лучники, готовые застрелить незваного гостя — принцу пришла весточка о погоне, что идет по его следам. Перед свадьбой гремели колокола, и от их звона у Сельмы из глаз катились слезы, а у Вайдерре скрипели зубы. Сначала — зубы. Потом — клыки. Огромный волк, перещелкивая стрелы в пасти, точно тонкие веточки, одним прыжком одолел крепостную стену. И помчался по мокрым дождливым улочкам. Вайдерре нельзя было иначе. Она не могла опоздать.

В храме горели свечи. Сельма не могла зайти туда. Это понимал и принц. Их венчали у порога храма. Обрюзгший епископ в венчике седых волос вкруг выгоревшей тонзуры заунывно читал молитву. Воздух надрывал колокольный звон. Слезы Сельмы одна за другой дробили булыжники мостовой.

-… согласен, — нетерпеливо откликнулся на вопрос священника принц.

— А ты, Сельма из монастыря Святой Евдокии, клянешься ли быть честной супругой своему мужу, принадлежать ему телом и душою до самой смерти?

Сельма подняла заплаканные пустые глаза. Ее губы дрогнули, готовые сказать: «Да».

— Суиль!.. — Вайдерре влетела на площадь, и меч сверкнул в ее руках лунным блеском.

— Вайдерре… — бедная девушка по имени Сельма обернулась к высокой женщине с серебряными прядями и глазами цвета неба перед грозой.

— Отвечай! — рыкнул принц, отдергивая ее за рукав. — Стража!..

Клинок Вайдерре разил без ошибки. Но стражников было много. Они захлестывали ее волнами, а она кричала над их головами:

— Суиль!.. Я здесь, лишь подожди мгновение — я увезу тебя домой! В наши поля у подножия зеленых холмов…

— Ну же! — шипел принц, отворачивая бедную Сельму от среброволосой принцессы к епископу. — Клянись же! Иначе мороки вроде этого никогда не отступят от тебя — видно, дьявол тебя за что-то невзлюбил…

— Суиль!.. Да посмотри же вокруг: здесь все серо, здесь все похоже на вырезанные из бумаги игрушки! Ты одна здесь — белее луны и ярче солнца!..

— Отвечай! — повторял принц, до боли сжимая плечи девушки. — Или не понимаешь, как тебе повезло — стать невестой принца?..

— Это же тени — мрачные тени!..

— Клянись же!..

— Дальше!.. — почти в отчаянии вскричала Гореслава.

Василиса покачала головой и мягко накрыла ее губы своей ладонью.

— Я не знаю. Это сказку выдумала не я сама. Она… такая и есть. Только никто не знает, чем она кончилась. Некоторые певцы описывают этот торг за душу Суиль-Сельмы на долгие часы, но я не хочу этого. Вайдерре говорила о доме. О зеленых холмах и нежных травах, об их любви и звездном небе, ныряющем в ласковую землю. Принц шептал о безумии, чести и великом даре. Но что выбрала Сельма-Суиль — никто не знает.

Гореслава долго молчала в темноте. Потом прошептала:

— Вася? Я вижу твои глаза. Они ярче темени вокруг. Мне… — Гореслава примолкла. — Должна ли я тебя бояться?

— Зажги свечи, — ласково и коротко попросила Василиса. Ее ладонь мягко коснулась ладошки Гореславы, но та не вздрогнула. — Пожалуйста.

Во тьме вспыхнул теплый огонек, и княгиня долго глядела в синие глаза певицы. Крупные глаза в лепестках темных ресниц, синь небесная, синь морская, даже в оранжевом отсвете свечи не изменившая себе. Гореслава сглотнула.

— Значит, мне показалось?

— Задуй свечу. И попробуй еще раз.

Привыкшие к свету глаза больше не различали во тьме глаз Василисы. Гореслава наклонилась, желая поцеловать веко — она видела его секунду назад. Но под губами оказалась пустота. Прежде чем отстраниться и спросить ответа, Гореслава медленно, наловчившись уже, поцеловала Василису в губы. Долог был поцелуй, и рыжей лисицей мелькнуло в нем что-то новое, постыдное.

Алая, точно маковка, Гореслава выпрямилась.

— Ты расскажешь, почему так? — она гладила острые плечи Василисы, сжимала ее бедра своими.

— Не могу пока, — шепотом откликнулась певица. Слепая. А может быть, нет. — Но когда я стану рассказывать сказку про нас, то с этого она и начнется. Ты веришь мне?

— Верю, — прошептала Гореслава. Она наклонилась и снова поцеловала Василису в губы. Дольше прежнего. Жарче прежнего.

За темным провалом окна падал снег, чертя белые дорожки, и ледком подергивались сладкие осенние груши. Гореслава через голову стянула платье. Василиса спустила свое с плеч и сбила на бедрах. Новое объятие вышло мягче пуха и нежнее утра.

— Гореслава?.. — Василиса водила ладонью по гладким покатым плечам, по полной груди Гореславы. Нежная и теплая кожа вздрагивала под руками, рассыпалась мурашками. — Ты обещала рассказать о чем-то плохом. Я открыла тебе свою тайну — насколько могла. Теперь твой черед.