— Ну, пассивы обычно не особо и старательные.

Брови Микки взлетают вверх против его воли, и он скептически смотрит на Галлагера.

— Только не говори, что ты актив.

Галлагер опять смотрит на него с обидой: то ли от вчерашнего разговора о кофе ещё не отошёл, то ли оскорбился, что это не очевидно. Микки никогда об этом и не думал, но если бы пришлось, он бы ни за что, ни за что на свете не сказал, что Галлагер – актив. За три года, что они знакомы, он, безусловно, заматерел, но выглядит до сих пор как ухоженная принцесска. Может, просто признавать не хочет, что подставлять свою жопу ему нравится куда больше, чем драть чужую? Его право, в общем-то.

— Могу доказать, – бурчит он.

— Меня начинают заёбывать твои навязчивые идеи, Галлагер, – закатывает глаза Микки и, растерев окурок о край подоконника, пальцем закапывает его поглубже в цветочный горшок. – Ты то долги отдаёшь до самозабвения, то до члена моего добраться пытаешься. Или это всё шестерёнки одного плана?

— Ёбаный параноик, – качает головой Галлагер.

— Что есть, то есть, – не отрицает Микки. – Видишь, ты уже начинаешь узнавать меня лучше. Готов поспорить, ещё несколько фактов, и ты наконец осознаешь, что не для меня твоя роза цвела.

Он походя хлопает Галлагера по плечу и выходит из курилки, но тот отставать, кажется, не собирается. И если поначалу Микки считал это забавным, то теперь откровенно бесится. Потому что да, он грёбаный параноик, и он в душе не ебёт, чего пытается добиться от него Галлагер.

— Какого хуя ты ещё от меня хочешь? – шипит он, толкая того спиной в стену, когда он берётся за его плечо. – Засунь свой язык в жопу – это не приглашение, Галлагер, в собственную жопу, – и сиди молча до тех пор, пока не вылижешь начисто все тринадцать футов собственных кишок, понял?

В коридоре полумрак, но Микки уверен, что заметил, как блеснули яростью глаза Галлагера. Правда, успокаивается он почти сразу, хоть и видно, что спокойствие даётся ему нелегко: по лицу ходят желваки.

— Я хочу от тебя помощи, больше ничего, – передёргивает плечами он и выворачивается из-под руки Микки, который, оказывается, до этого самого момента прижимал его к стене.

Сердце Галлагера в ладонь колотилось совсем уж по-птичьи.

— Какой помощи? – сводит брови Микки.

— Ты вряд ли знаешь больше меня, но умеешь находить общий язык с поставщиками в разы лучше. Уж не знаю, как ты это делаешь, но это не моя забота. Мне понадобится твоя помощь, и мы вытянем отдел туда, куда Терри и не снилось. Пожалуйста, – добавляет тише.

И чёрт бы побрал Микки, но рыжий уёбок опять смотрит на него своими щенячьими глазами, а Микки с трудом сдерживает рвущееся из неведомых глубин согласие. Отказать совесть не позволит.

Но Галлагер этого, конечно, не узнает. Микки тоже профессионально наматывает чужие нервы на собственный кулак.

— Завтра обсудим, – как может сухо говорит он.

Галлагер хмыкает.

— У тебя или у меня?

— Блядь, и давай без вот этих гейских шуточек, окей? – снова заводится Микки.

— Ты сам сказал про завтра, Мик. А завтра суббота.

Ёбаный свет, думает про себя Микки, разворачиваясь и демонстрируя Галлагеру фак. Ему палец в рот не клади. Хотя видит бог, Микки бы положил, чтобы проверить все новообретённые таланты.

Блядь. Кажется, он достиг дна.

*

Казалось бы, настроение пятничным вечером после окончания рабочего дня должно быть получше, но не сегодня. Микки настолько погружён в себя, что чуть не въёбывается лбом во вращающиеся двери на первом этаже, и только это заставляет его собрать остатки самообладания.

Блядский Галлагер.

Микки так и не может понять, что вдруг так изменилось на этой неделе, что он уже почти успел привыкнуть к лишним мыслям. И ладно бы просто к мыслям, но у него в голове ржавый уебан то на коленях, то напротив лица дым втягивает. Его никогда в жизни не клеили, так что он знать не знает, как это выглядит, но что-то ему подсказывает, что примерно так и выглядит. Только Галлагера ему в жизни не хватало. Лучше уж собаку завести, невелика разница.

Подъездную дверь он всё-таки замечает и распахивает с такой силой, что она ручкой бьётся о штукатуреную стену и пулей отлетает обратно, засадив Микки по пояснице ручкой. Ёбаный в рот. Четыре этажа, и он наконец окажется дома, откуда вообще носа не кажет все выходные. Боже, благослови доставку еды и продуктов.

По длинному коридору четвёртого этажа разносится ритмичный стук. О ремонте вроде никто не предупреждал, а если бы так барабанили ему в дверь, Микки бы в жизни не открыл: к ней лучше не подходить, если она вот-вот слетит с петель. К такой бесславной кончине Микки определённо не готов. Не после всего пережитого и явно не в двадцать четыре.

Он почти не удивлён, когда понимает, что барабанит в дверь квартиры Мэнди её подпалённый дружок. Внутри волной поднимается ярость, и Микки никак не может попасть ключом в замок, когда его вдруг окликают:

— Эй, коротышка!

Он медленно оборачивается и вскидывает брови.

— Ты это мне, человек-кувалда?

— Где Мэнди? – басит тот, поворачиваясь к нему и подходя ближе.

Микки крепче сжимает ключи.

— Какая, блядь, Мэнди?

— Не выделывайся! Из этой квартиры, – здоровяк кивает на дверь.

— Ты приехал из какой-то деревни, где все друг друга знают? – обманчиво мягко интересуется Микки и улыбается. Мысленно он пытается доораться до Мэнди и убедить её прилепиться тощим задом к дивану, а не нестись открывать дверь, заслышав копошение в замке. – Тут город. Большой такой город, если ты не заметил, где дружить с соседями – правило дурного тона. Моё знакомство с моими, к примеру, ограничивается тем, что я голоса их слышу из-за стен каждый вечер. Твоя Мэйси, кстати, стонет довольно артистично.

— Мэнди.

— Мне по-хуй, – раздельно произносит Микки, – ты ещё не сообразил, батончик протеиновый?

Тот только молчит, играя мышцами, а потом подходит ещё ближе, остановившись в полушаге от Микки, и угрожающе начинает:

— Если узнаю, что ты её покрываешь…

— Ебало завали, – резко обрывает Микки. – Ещё одна угроза, и я нафарширую тебя свинцом так, что к тебе столовые приборы всех жителей твоей глухомани примагнитит, усёк? Я не слышу!

— Ты дохера смелый для того, кто до моей челюсти даже в прыжке не дотянется.

— Ты себя переоцениваешь.

— Нахуй пошёл, гном!

— Дружище, – ахает Микки, – ты меня сейчас практически проклял! Обычно на мой ходят. Но ладно, я буду знать, кого винить, если незапланированно лишусь анальной девственности.

— Тебе бы язык укоротить, – немного спокойнее говорит верзила.

— Тебя бы всего укоротить, – весело подмигивает ему Микки. – Не морозь кишки: пасть захлопни и уёбывай отсюда, маффин шоколадный, пока я копов не вызвал.

— Да я тебя…

— Я непонятно говорю? Хуями иди с кем-нибудь на улицу меряйся. Или со стриптизёрами в гей-клубе, в котором ты вышибалой работаешь. Со мной не надо, итоги тебе не понравятся. Я вообще не понял, почему ты до сих пор здесь?

Половина Микки, если честно, совсем не хочет, чтобы тот уходил. Эта половина грубо рокочет внутри, мечтая пустить кулаки в ход и собрать в зелёный тазик, что стоит у Микки под ванной, все внутренние органы этого чудилы. А кишки вокруг шеи обмотать, чтобы по полу не волохались. Драться он умеет, и техника у него такая, что на размеры соперника откровенно похуй.

Тот, видимо, что-то понимает, поэтому напоследок злобно зыркает из-под неандертальских надбровных дуг и сваливает. Микки приходится сделать десяток-другой глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Правда, от нирваны состояние всё же далековато, поэтому в квартиру он входит, громко хлопнув дверью.

Мэнди сидит на диване, подобрав под себя ноги, и таращится на Микки во все глаза.

— У тебя инстинкт самосохранения отказал? – отрывисто спрашивает она, подскакивая. – Или ты совсем отбитый? Он бы тебя в рог завернул!

— Обошлось, как видишь, – криво ухмыляется он, разуваясь и раскидывая ботинки в стороны.