— И? – торопит Микки, судорожно перебирая в голове людей, которые помогут и отмажут, если понадобится.

— Карл мог. У него… – Йен мнётся, – немного своеобразное чувство справедливости.

— Он тебе об этом сказал? – сухо спрашивает Микки, пытаясь передышать липкий страх.

— Нет.

Становится немного легче.

— А сестра говорила, что исполняющим обязанности Терри тебя сделали с её подачи? – внезапно вспоминает он.

— Нет, – удивлённо отзывается Йен. – При чём тут…

— Тебя поставили начальником, потому что у тебя есть мозги. Терри сдох, потому что Сатана наконец призвал его к себе, а то он зажился тут без привычных криков грешников. Только и всего.

— Мне похуй, – дёргает плечом Йен.

Пауза режет перепонки, потому что Микки далеко не сразу решается сказать:

— Мне нет, – и Галлагер замирает, будто боится спугнуть.

Микки уже готов прикусить язык, чтобы не пороть всякую хуйню, потому что сейчас-то Йен точно что-нибудь ляпнет. Но тот молчит. Слегка встряхивает головой, моргает, прочищает горло и говорит:

— Ладно, там явно просто время пришло.

Микки напряжённо кивает, всё ещё ожидая подвоха. Который тут как тут.

— А мне после этого снесло башню, – тараторит Йен, и Микки сейчас рад бы был провалиться сквозь землю, но пол в его квартире удивительно крепкий.

— Ты и до этого адекватностью не баловал, – умудряется как-то выразить мысль он.

— Я был уверен, что всё дело в Терри. Что как только он перестал распространять вокруг эти волны гомофобии, ты наконец рискнёшь посмотреть по сторонам.

— И нахера я должен был… блядь, Йен, – перебивает сам себя Микки и, устало вздохнув, трёт лицо руками.

Галлагер набирает в лёгкие воздуха, но он качает головой, и тот подчиняется: не произносит ни слова. Микки недоверчиво вскидывает голову в ожидании хоть какого-то комментария, но нет. Тишина.

— Ничего не хочу слышать, – наконец говорит он и ловит себя на том, что врёт.

Он хочет, ужасно хочет слушать Йена, но понятия не имеет, как должен реагировать на его слова, а не реагировать не может. Поэтому пускай Галлагер лучше молчит. Пускай кипит изнутри. Лучше он, чем Микки? Или нет?

Тот послушно кивает. Микки хочет приложить об его башку что-нибудь тяжёлое, но вместо этого бросает быстрый взгляд на часы – половина третьего ночи – и, развернувшись на пятках, уходит в спальню. Он запирает за собой дверь, тяжело опускается на кровать и утыкается взглядом вперёд.

Галлагеру хватит мозгов не заходить в спальню, когда Микки закрыл дверь. Лучше бы ему хватило мозгов съебать отсюда как можно дальше и больше никогда не показываться Микки не глаза, но стоит об этом подумать, и внутри что-то непонятно дёргает.

Чёрт, он совсем запутался.

Он падает на матрас и прижимает ладони к глазам с такой силой, будто собрался вдавить их в череп. В его голове до сих пор рассказ Йена про эти три года так и встаёт картинками. Картинками, которых Микки не видел, которые он давно забыл. Он видит себя галлагерскими глазами, но не хочет этого, потому что у Галлагера странный взгляд.

Как и за что можно любить Микки? Он никогда не пытался понравиться людям, чтобы им потом не пришлось разочаровываться, но Йену это не помешало: он проигнорировал все эти попытки и влип. И даже когда Микки начал понимать, что что-то не так, и вёл себя как последний мудак, тот от него не отвернулся, а продолжил вести себя как ни в чём не бывало. Он не ушёл ни разу, и даже сейчас Микки не слышит, чтобы хлопнула входная дверь, и представляет, как Йен лежит на незастеленном диване и смотрит в потолок.

Он не уйдёт. Микки уверен в этом так же, как и в том, что выходные предстоят непростые.

Он не уйдёт, потому что если уйдёт, всё закончится здесь, в этой самой точке. Микки осознал это только что, а Йен как будто знает его лучше и принимает все загоны как должное. Как будто готов терпеть и ждать. Его, Микки.

Почему?

Блядь, почему?

Это вопрос не для его мозгов, его нужно задавать Галлагеру, желательно приперев к стенке и приказав не пиздеть, а отвечать по существу, но это слишком. Вряд ли Микки сейчас заставит себя встать с дивана, выйти из спальни и продолжить эту херню. Это не для него. Он привык делать, а не болтать. Делать, а не чувствовать. И что пошло не так с Галлагером? С какого момента?

Сигареты остались в прихожей, а выходить Микки совсем не хочет. Он не прячется, просто…

Уснуть сегодня явно не получится.

И он боится утра.

========== Глава 25 ==========

Дом, в котором живёт Микки, вроде новый – во всяком случае, точно новее, чем тот, где снимает квартиру Йен, – но потолок полосуют на одинаковые квадраты трещины. Наверняка аккурат по краям бетонных блоков, из которых сложен дом. Йен надеется, что он не успеет развалиться раньше, чем они с Микки всё выяснят, и пытается вспомнить, были ли трещины раньше. Хотя когда это ему приходилось разглядывать потолок в свете фонарей. Он, даже если лежал на спине, смотрел всё больше как-то на Микки.

Микки.

Йен не жалеет, что завёл этот разговор. Если быть честным, он бы уже давным-давно проболтался, если бы не умел прикусить язык. Сначала подбирал удобный момент, потом понял, что удобного никогда так и не представится, а потом не сдержался. Он ведь чуть не ляпнул уже однажды. Тем вечером, когда первый раз увидел Кемаля перед подъездом Микки. Йен тогда неебически испугался, когда увидел, что Микки похуй и он твёрдо намерен вернуться домой, и так же неебически взбесился, когда тот убеждал его, что класть он хотел на мнение Йена. Он успел остановиться почти вовремя.

Почти.

— А почему я должен тебя о чём-то спрашивать? Ты кто такой? Мой босс? Так вроде только на работе. Жопу мою трахаешь? Так мы сейчас не ебёмся. Почему я должен тебя спрашивать?

— Да потому что я… – Нет, Йен, не смей. – Ты не должен. Но мне бы хотелось, чтобы ты не считал меня своим врагом.

Микки заводился с каждым словом, а Йен сдулся, едва понял, что именно едва удержал в себе. До того момента он никогда не думал о своих чувствах к Микки как о чём-то серьёзном. Да, он ходил за ним хвостом три года, но всё равно был уверен, что это херня. Что ему просто не попадалось никого нормального, вот он и фантазировал о Микки.

Йен тогда и сам испугался. И именно поэтому не может винить Микки за сегодняшнюю реакцию. Он просто не был готов, но Йен всё равно не жалеет, что сказал. Это было не признание сгоряча, а взвешенная мысль. Да.

Он вздыхает и поворачивается на бок. Забавно считать взвешенной мыслью хоть что-то, связанное с Микки, потому что сам Микки – нихера не взвешенная мысль. Внезапно появился в жизни, внезапно стал её центром. Внезапно узнал, что этим центром является. Йен вообще-то тоже никогда не думал, что однажды влюбится по уши и перестанет смотреть на других мужиков. Его раньше настолько устраивало, что его покупали, что даже слово «покупали» не оскорбляло.

Микки продаваться не хочется. Микки хочется всего, с потрохами. Вместе с бардаком в башке, потому что это самый охуенный бардак, который Йену встречался.

Он ебанулся, похоже.

Он ещё помнит свой разговор с Мэнди в один из первых вечеров, когда она к нему переехала. Они выпили и принялись пиздеть обо всём на свете, а потом Йен выпалил:

— Как ты понимаешь, что нравишься парню?

Мэнди тогда широко, понимающе улыбнулась и с любопытством спросила:

— А он тебе нравится?

— Ага, – устало ответил он, – но он, думаю, меня ненавидит.

— Спроси его! – подтолкнула Мэнди и, пихнув его локтем, протянула новую банку пива.

— Он не захочет говорить об этом.

— Никто из парней не хочет, – пожала плечами она и набила рот чипсами.

— Так как я должен понять? – не сдержался он через минуту, наполненную только хрустом.

Она глянула на него краем глаза и, прожевав, поинтересовалась:

— А он смотрит на тебя тем взглядом, когда с тобой?

— Каким? – непонимающе переспросил Йен.

— Поймёшь, когда увидишь, – свысока отозвалась она.