Они бросают машину вместе с ключами на парковке у круглосуточного супермаркета, а оставшиеся до дома пару миль возвращаются пешком. Почти молча, изредка перекидываясь какими-то фразами. У Микки, во всяком случае, нет ни малейшего желания болтать: он курит и переваривает всё, что сегодня узнал.
Галлагер, оказывается, не избалованный хипстер. Да, он не вырос в Саус-сайде, как Микки, – и его это сейчас почему-то радует, – но прожил здесь два года и знает правила. И ему явно повезло с приёмной семьёй, в отличие от самого Микки, раз он сумел получить образование. Микки-то едва школу окончил, да и то больше из страха учителей перед учеником, который провёл несколько учебных месяцев в колонии.
— Спасибо, – благодарит он, когда они уже приближаются к дому. – Ты не обязан был впрягаться.
— Иначе не мог, – пожимает плечами Йен, чем опять бесит.
Микки не знает, какого ответа он ждал, но явно не этого. Он никого не заставлял, это было галлагерское решение, а выглядит всё теперь так, как будто тому пришлось.
У подъезда на них налетает с расспросами Мэнди, которая, видимо, так и ждала их на улице. Вопросов много: как всё прошло, не очухался ли Кеньятта, точно ли они в безопасности, почему они пешком и где машина. Галлагер терпеливо ей отвечает, поднимаясь вместе с ней по лестнице позади Микки, а Мэнди всё продолжает сыпать вопросами. Он никогда её такой не видел. И не хочет, понимает вдруг, не хочет видеть её напуганной.
— Переночуешь сегодня у меня, – через плечо бросает он, когда они поднимаются на свой этаж. – Завтра переедешь к Йену. Так будет безопаснее.
Она пытается спорить, но Галлагер технично её затыкает, так что она, злобно зыркнув на обоих, собирает у себя нужные вещи и демонстративно закрывается в ванной Микки.
— Ты тоже можешь остаться, – предлагает он, и сердце в один удар передавливает трахею. – Не возвращаться же тебе десяток миль пешком.
Галлагер не спорит, за что Микки ему немного благодарен: только что осознал, что чуть раньше назвал его по имени. Но странно было не это.
Ему понравилось перекатывать его имя на языке.
========== Глава 7 ==========
Микки никогда в жизни не страдал бессонницей. Да, спал он всегда охерительно чутко, но попробуй спать покрепче, когда в доме живут семь мудаков, которые только и ждут, пока ты уснёшь, чтобы прописать тебе пиздюлей. Просто так, развлечения ради. А у хозяев дома, где он жил, крайностей было две: ночами они либо громко пиздились, либо так же громко трахались, причём частенько не друг с другом. Ночевать там Микки с годами почти перестал, но вскакивать по ночам от каждого шороха разучился далеко не сразу даже после того, как начал жить один.
Так что да, спит он чутко, а вот бессонницы никогда не было – до сегодняшней ночи. Сегодня он лежит, уткнувшись взглядом в отсветы фонарей на потолке, и голову буквально разрывает от мыслей. Уснуть не получается именно поэтому, хотя он уже весь иззевался, выдул бутылку воды, дважды сгонял в сортир и сделал больше сотни отжиманий в надежде, что устанет и вырубится.
Хуй там был.
У него Галлагер в соседней комнате, спит на диване рядом с Мэнди, и Микки впервые в жизни – что-то дохера всего происходит впервые – не закрыл дверь в спальню до конца, а оставил небольшую щёлку, чтобы слышать, что там происходит. Ворочаются они не особо часто, да и диван у Микки хороший, не скрипучий, так что прислушиваться приходится так старательно, что он почти уверен: барабанные перепонки вот-вот лопнут от перенапряжения.
Светящиеся оранжевым цифры на будильнике, который прозвонит в семь, показывают почти четыре утра. Охуительно. Галлагер спокойно плющит его, Микки, подушку, пока сам Микки уже что только ни делал, чтобы уснуть. Он напоминает себе влюблённую тёлку и сам себя пиздецки этим бесит, потому что он нихера не влюблён в Галлагера, так откуда эти мысли? Да, он оказался не таким, каким Микки его себе представлял три года. Хотя это явно преувеличение, все эти три года он о Галлагере и не думал, образ застрял где-то в дне минета в туалете. Галлагер не родился в богатенькой семейке, где всё складывали к его ногам, да, но сосать лучше из-за этого не стал – факт.
Следующие три часа Микки то проваливается в неглубокий сон, то опять просыпается, и без пятнадцати семь не выдерживает – встаёт. Какой смысл давить матрас, если через пятнадцать минут всё равно подъём. Башка, кстати, на удивление ясная, что радует: день всё-таки рабочий, хоть и делать на работе ему нехер.
Стараясь не обращать внимания на диван, Микки тихо проходит в душ и отмокает под ледяной водой до тех пор, пока зубы не начинают отбивать имперский марш. Или похоронный, он вечно их путает. Похоронный ближе по ощущениям: похороны мозга, в котором ни одной мысли, кроме Галлагера, – это всё же событие.
Отвести взгляд, выйдя из ванной, он не успевает, и откровенно залипает на рыжие волосы в полоске солнечного света. Галлагер лежит, уткнувшись носом в плечо Мэнди.
Микки думает только о том, что это должно быть его плечо.
Блядь.
Злясь на самого себя, он открывает примёрзшую дверь морозилки и принимается шуршать пакетами в поисках замороженных вафель. На ночь Галлагера оставил, теперь ещё завтраком накормить, а потом они вместе поедут на работу. В метро. Наверняка молча. Микки надеется, тому хватит ума не болтать о выброшенном ночью чернозадом чудиле.
Он вообще не понимает, почему так много об этом думает.
Вафли, конечно, примёрзли к дальней стенке морозилки. У Микки правая рука почти до костей промерзает, когда ему наконец удаётся отодрать упаковку.
Он бы лучше Галлагера отодрал, но кто его спрашивает.
Микки ещё никогда в жизни так не радовался тому, что он хозяин своему члену и за компанию не примерзает к дверце морозилки ещё и стояком. Сомнительный повод для радости в двадцать четыре, но, сука, хоть один этим утром!
Он с силой захлопывает дверцу, швыряет вафли на стол и дёргается, повернувшись в сторону, потому что Галлагер сидит на кровати, ерошит рукой бардак на башке и щерится во все тридцать два.
— Доброе утро, – заявляет радостным шёпотом, и Микки даже верит, что оно у него действительно доброе.
Почему бы и нет, он как минимум выспался, в отличие от Микки.
— Ага, – скептически откликается он. – Куда уж добрее.
Йен озадаченно хмурится, но надолго его не хватает: на лице опять расцветает самая беззаботная на свете улыбка, а у Микки такое ощущение, будто его гладят изнутри. Ой, сука, как же это по-пидорски, блядь.
Но улыбается он правда красиво.
Он шлёпает босыми ногами в сторону ванной, и Микки, стараясь вести себя потише, чтобы не разбудить хотя бы Мэнди, – она-то уж точно ни в чём не виновата, – закидывает вафли в тостер и включает кофемашину. Сервировать стол, как Мэнди на тех выходных, он не собирается. Ну и, в общем-то, если Галлагера что-то не устраивает, он может пиздовать к себе, со злостью думает Микки, доставая чашки, ветчину, сыр и притараненный Мэнди шоколадный сироп: у него почему-то даже сомнений не возникает, что Галлагер обычно завтракает как школьник.
Из ванной тот выходит в облаке пара и раскрасневшимся. Лето на дворе, а он в кипятке моется. Ебанутый.
Галлагер идёт к кухне, оставляя за собой на ламинате цепочку мокрых следов, по-хозяйски открывает сушилку, достаёт оттуда стакан, наливает в него воды из-под крана и пьёт. Микки только хмыкает злорадно, когда Галлагер даром что не подпрыгивает в такт выпрыгнувшим из тостера вафлям и смотрит на него с подозрением.
— Ты специально так всё подстроил, – вполголоса обвиняет он.
— И как ты только догадался, – закатывает глаза Микки и выкладывает вафли на тарелку. – Есть садись. В душе целую вечность ковырялся, на работу опоздаем.
— Да похер, – отмахивается тот, – я тебе как начальник говорю!
Он с грохотом отодвигает высокий стул и быстро оглядывается на Мэнди, но она только плотнее укутывается в одеяло. Ещё одна мерзлячка.
Как Микки и думал, Йен сразу хватается за шоколадный сироп. Микки едва успевает уложить на вафлю кругляшок ветчины и пластинку сыра, когда поверх прилетает ещё и шоколадная клякса, и он только закатывает глаза. Серьёзно, он будто с ребёнком завтракает.
